Иванов Мстислав Борисович
Родился в 1924 г. в семье бывшего подпоручика царской армии. Призван в армию 20 сентября 1942 года. В звании сержант попал на фронт. Воевал в дивизионной разведке 252-й, а затем 303-й стрелковой дивизии. Полный кавалер ордена Славы. После войны закончил Узбекский государственный университет, геологический факультет. Всю жизнь работал в геологии. Живет в Бишкеке, Киргизия. Женат. Отец пятерых детей.

Первый поиск
Попали мы на Курскую дугу.
В самую мешанину. За три дня боев в ротах из 100–120 человек осталось всего по 5–10. В этой катавасии мое отделение и получило первое задание — связаться с соседями и взять ”языка”. Надо сказать, что в отделении у меня, кроме курсантов, был здоровый парень Федя, который недавно освободился после вооруженного ограбления. И один казак после госпиталя. Пришли мы в окопы. Пехота обрадовались:
— О! Пополнение! Восемь человек!
— Нет, ребята, мы на задание. Надо взять ”языка".
 — Не возьмете. Немцы растянули колючую проволоку, оставили только коридоры, чтобы можно было ходить в атаки. Подходы заминированы. Против каждого коридора — по два пулеметчика. Перед пулеметами в боевом охранении автоматчики.
Я подумал: ”Всем идти — погибнем, а ничего не сделаем”. Говорю: ”Кто пойдет со мной?” Все мои ребята подняли руки. Я подумал и сказал: ”Федя, пойдем прямо на пулеметчиков. С двумя справимся”.
Август. Трава сухая. Немцы ракету пустят и стреляют. Ракета потухнет — затишье,  тогда мы ползем. Автоматчиков в охранении мы проползли. До окопа оставалось метров двадцать. Только потухла ракета, я приподнялся на локтях — посмотреть — и увидел, что за пулеметом действительно два человека. Ладно, думаю, как-нибудь справимся. Не знаю, что дальше случилось — может, трава хрустнула, а может, автоматчик наобум очередь дал. Только пуля попала в меня, вошла в правую лопатку, а из левой вышла, зацепив легкое. И так мне стало обидно — на первом задании, ни разу не выстрелил по врагу, а уже готов!
Тут у меня кровь хлынула изо рта, и я потерял сознание. А потом чувствую, что сознание проясняется, но говорить не могу, кровь горлом идет, руки не работают — прострелены лопатки. Я сам ”язык” — приполз прямо к немцам: бери не хочу. У меня и гранаты, и пистолет, а застрелиться не могу. Вдруг чувствую, меня кто-то сзади за ноги берет и тащит. Федя! Сам отползет, меня подтянет. Так в какую-то воронку он меня спустил.
 Он спрашивает: ”Славка, что с тобой?” А я только хриплю.  Разорвал на мне Федя гимнастерку, а там дырки и кровь. Перевязал он меня и говорит: ”Поползу за ребятами, а то один я не вытащу тебя”. Приползли ребята, положили меня на плащ-палатку. И побежали, потому что ночь на исходе. Как только ракета потухнет, они встают во весь рост и бегом. Ракета щелк, они меня бросают… Я помню только первый бросок, после него я в сознание пришел уже в наших окопах.
В общем, вытащили меня. Принесли, положили с тяжелоранеными, а сами ушли докладывать, что не смогли выполнить задание и что я ранен. Тут прибегает какой-то лейтенант: ”Срочно вывозите тяжелораненых, нас окружают немцы! Осталась одна дорога, и та простреливается!”  Положили меня и еще двух человек на двуколку без рессор. И ездовый  старичок по этой простреливаемой дороге галопом — как дал! Помню только первую кочку — очухался уже в санроте.
Из санроты меня отправили в госпиталь в Борисоглебск, а потом в команду выздоравливающих на станции Хреновая. И оглянуться я не успел, а меня уже выписали! Говорю: ”Я еще и дышать толком не могу. Куда вы меня выписываете?!” А доктор в ответ: ”Ничего, если второй раз ранят, придешь, долечишься.
А если убьют — чего лечить?” Юморной врач попался. И смех, и грех!

Орден Славы III Степени
Орден Славы третьей степени я получил за высотку под Кировоградом. Она раз двадцать переходила из рук в руки. Вот там — единственный раз за всю войну — я увидел медсестру, которая была непосредственно на передовой.
В основном ведь они блядовали с офицерами. Или находились в тылу, оказывая помощь, когда уже сам выползешь. А пишут: вынесла столько-то раненых. Как ты их вынесешь?
Был у меня названый брат — разведчик, и его тяжело ранило на западном берегу Буга. Вдалеке наступала цепь, и послали нас с братом выяснить, не наши ли это наступают. Шел снег, ничего не было видно. И мы с ним на конях поскакали. В общем, оказалось, что это не наши наступали, а немцы. Они даже не стреляли — чего им стрелять, если мы к ним сами скачем?!  Живьем ведь можно взять. Когда мы поняли, что это немцы, развернулись и назад.
Брат мой названый, хоть и опытный, а напрямую поскакал, а я нет, я по косой, чтобы было угловое смещение и труднее было попасть.
В общем, пуля вошла в ему зад и не вышла, застряла внутри. Рухнул он с коня, говорит: ”Славка, не бросай меня” и потерял сознание. Я его попытался было тащить, но быстро из сил выбился — тело ведь без сознания тяжелое. Подняться в полный рост, на себя взвалить нельзя — пристрелят. Я уже был готов и его, и себя застрелить. Хорошо, что три разведчика соседней дивизии отступали и заметили, что я с ним барахтаюсь. Они пришли, помогли мне.
И все это время немцы наступали прямо шеренгой, в открытую, не стреляли, знали, что нас возьмут в плен. Куда же мы денемся?! Снарядов на плацдарме не было — разбомбили переправу. На ствол по два-три снаряда или мины оставалось. Тем не менее наши открыли огонь, дали нам выйти и вытащить раненого. Я к чему это говорю — хрен ты кого один вытащишь с поля боя!
Когда мы заскочили на высотку, сзади взорвалось, и мне попал осколок в левую лопатку. Вот та медсестра, что на передовой была, меня перевязывала. Положено, раз раненый, идти в госпиталь, но я не пошел, потому что мы эту высотку не до конца взяли. А кровь-то играет — столько сил потрачено и не взяли. И я остался в строю.
Высотку мы взяли. И только тогда я ушел в госпиталь. А потом эту высотку снова сдали, а медсестричка эта осталась с ранеными и попала в плен. Судьбу ее я не знаю. За этот бой мне дали Славу III степени.

Орден Славы II Степени
Дело было в Словакии на реке Грон. Зимой
1944-го мы там стояли в обороне.  Река неширокая, но быстрая, поскольку стекает с гор. Мы ее Гроб прозвали — больно много разведчиков в ней погибло. Незадолго до того у нас сменился командир роты.  Дело было так. Разведчик, хороший парень, не выполнил задание — это же не свинью украсть, а человека, который ждет, что его украдут, да еще и вооружен. Командир на него: ”Невыполнение задания карается смертью!” Вытащил пистолет и шлепнул парня. А потом вдруг сам исчез, и присылают нам другого командира роты — Военкова. Мы не можем понять, куда тот-то девался.
И вдруг, спустя какое-то время,  всех офицеров дивизии и разведроту вызывают в одно место. Смотрим, ведут нашего бывшего командира. Приговор… ”По изменнику Родины — огонь!” Почему он тогда разведчика застрелил? Может, тот что-то знал про него… Но это уже догадки.
Так вот, оборона проходила по реке. Речка льдом покрылась возле берегов, а посередине, где стремнина, она не замерзала. Переправлялись мы так: в первую ночь с бечевкой, потом подтаскивали стальной трос и закрепляли его, но не натягивали. На следующую ночь на лодке по тросу перебирались на ту сторону.
И вот, в середине декабря выпало плыть с бечевкой мне. А в этом месте уже было несколько  неудачных попыток переправить трос. Я начальнику разведки дивизии говорю: ”Невозможно в этом месте трос переправить — сильное течение”. А он мне: ”Вы врете, чтобы не идти на ту сторону!” Ну что делать? Я пошел.
Придали мне сапера, пришли мы на берег. Я разделся до гимнастерки. Сапоги, галифе,  граната, нож и пистолет за пазухой. Обвязали веревкой, и я пополз по наледи. Около воды наледь провалилась, и я поплыл на ту сторону. Подплыл, а выбраться не могу — лед ломается, а потом меня и вовсе потащило. Меня тащило вдоль кромки льда,  пока веревка не натянулась. Потянуло меня к нашему берегу и под лед… Хорошо, что сапер подбежал, пробил ногами лед, и я вынырнул. Кое-как вылез, мокрый, замерзший. Пришел в штаб. Начальник разведки: ”Ты, твою мать, специально! Не выполнил задание!” Я начал возражать. Он за пистолет. Думаю: ”Сдуру шлепнет меня, как того парня”. А у меня ж пистолет за пазухой. В общем, опередил я его и ухлопал. И пошел в деревню, где мы стояли. Мне ребята говорят: ”Бери телогрейку. Тебе бежать надо”. А я только отмахнулся. Думаю: ”Все равно мне теперь кранты”.
Пришел в деревню весь обледеневший. Забрался на печку и уснул. Утром просыпаюсь, смотрю — в избе два автоматчика. ”Командир дивизии Федоровский вызывает”. Ну, понятно чего… Пришел. Командир на меня: ”Ты чего же, твою мать, натворил?” Я тоже на дыбы: ”А чего?! Вы тот случай помните? Он за пистолет схватился, и чего я буду ждать?” Командир промолчал. Потом говорит: ”Иди. Скоро приедет военный трибунал, будет тебя судить”. Ну а чего там судить? Расстреляют и все. В штрафную из разведки не посылали — мы сами со штрафных набирали. Сняли с меня ремень, посадили. Сижу.  Жду. А тут как раз языка вот так нужно было добыть, а взять не могут. Комдив вызывает: ”Слушай, давай ты мне языка, а я тебе жизнь. Я тебя из-под стражи освобождаю, бери кого хочешь, сколько хочешь, но языка возьми”.
Я пришел к своим: ”Так и так. Кто со мной?” Многие захотели, но я отобрал двух самых надежных ребят. Решил, один пойдет со мной на захват, а один останется в лодке.
У немцев оборона была построена так — где трос можно переправить, там оборона, не пролезешь, а там, где пролезть можно — стремнина.
Я решил переправиться там, где это возможно, потом по наледи под берегом проползти туда, где оборона слабее, и проникнуть в тыл.
Трос переправили, на вторую ночь сами пошли. Проползли по наледи, пробрались между немцами и зашли в деревню. Пронаблюдали, где у них штаб, ждем. Выходят офицер с портфелем и два автоматчика. Значит, важная персона. Тихо не возьмешь — мы открыли огонь. Автоматчиков прикончили и впопыхах ранили офицера в ногу. Офицер, по счастью, хороший попался. Мы ему пистолет под нос: ”Будешь молчать — будешь жить, а не будешь — мы тебя пристрелим, портфель заберем и уйдем”. ”Гут, гут, гут”. Ну, с этим сговоримся — молчать будет!
Поднялась тревога, конечно. Мы забежали во двор и спрятались в стог сена. Тут кипеш! Крики! Стрельба! Минометный огонь по нейтральной полосе, потом огонь переносят к нашей обороне и следом посылают разведку, чтобы нас подобрать тепленькими. Мы все это переждали. А потом, когда кипеш прошел, я офицера взял на плечи и пополз… Три километра! Кое-как подобрались к речке. На лодку немца положили, переправились. Сил уже никаких не было. Еле-еле добрались.
Доложил Федоровскому:
— Задание выполнено.
— Ты убит на этом задании.
— Как убит?! Я же живой!
— Доложу, что тебя убило. Отбрешусь, что заставил тебя срочно взять ”языка”, а ты иди в свою роту, отдыхай.
Ивановых-то много на белом свете. Командир меня и вычеркнул из списка. И тут же, как вновь прибывшего, зачислил. Правда, орден Славы III степени он мне сумел восстановить, а вот Красную Звезду — нет.  А за взятого немецкого офицера меня наградили орденом Славы II степени.

Орден Славы I Степени
Весной нашей разведроте пришлось брать высоту где-то в Венгрии. Немец очень здорово ее держал. Гребень высоты шел по опушке леса, склон был покрыт прошлогодней травой. Три полка дивизии не могли взять эту высоту. Потери были большие. Новый командир дивизии полковник Панов, видно, разведку не любил. И приказал разведроте брать высоту. Нас к тому времени оставалось человек сорок действующих разведчиков, ну и немного прихлебателей — повара, ездовые, ППЖ. Мы говорим: ”Давайте ночью”. Полковник: ”Нет, днем!
Я хочу видеть, как работает разведка, а то вы спите на нейтральной и ни хрена не делаете”.
Приказ — есть приказ. Полковник идиот, конечно, но что же с ним делать? Думали мы, как быть, долго. Придумали. Трава в тот год была высокая. Ну, я и предложил рассыпаться в цепь на расстоянии метров десять друг от друга и ползти со всеми предосторожностями, чтобы нас не заметили. Как только нас заметят и откроют огонь, мгновенно все встаем, сплошной автоматный огонь и броском в траншею. Может, кто-то прорвется. Иначе как возьмешь?!
Надо сказать, под конец войны в разведку из пехоты никто не шел.
В пехоте, может, только ранят, а у нас все равно убьют. Набирали добровольно со штрафных рот. Молодежь шла — и летчики, и танкисты. Один парень, летчик, из-за чего попал в штрафную? Возвращался на истребителе с задания. Чкалов под мостом пролетел? А он решил пролететь между столбами под проводами. Не рассчитал и одной плоскостью зацепился за столб, разбил самолет. Его в штрафную. Моряк еще был… Да кого только не было. Один из разведчиков моих был уже три раза в штрафной. Мы крепко с ним сдружились. Дал он мне листочек, на котором была написана молитва. Говорит: ”На, перепиши и носи с собой, я три раза был в штрафной и остался живым”. Я не успел листок-то переписать, и мы пошли. Он был рядом со мной, когда мы поднялись. И первую же пулю получил в лоб. А я этот листочек  сохранил и остался жив. Может, это совпадение, не знаю. Но вдруг это помогло… Так молитву эту и носил с собой до конца…
В общем, мы поднялись. Автоматный огонь, мы заскочили в траншею, заняли небольшой кусочек и все-таки выбили немцев. Зам. командира роты, старший лейтенант, все выглядывал из-за кустика. Я говорю: ”Тут снайпера, не выглядывай”. Он только выглянул, ему — шлеп! — пуля в лоб, и готов. Я принял командование на себя. Связисты протянули к нам связь. Доложил обстановку. Потеряли, мол,  четыре человека убитыми и шесть ранеными. Нам сказали держаться до ночи. Ночью подойдет пехота. Только, говорят, уходите по одному. А то пехотинцы за вами тоже убегут.
Продержались мы,  как приказали, только я пилотку потерял, пока бегал. Ушли по одному, добрались до своих. Нам приказ — идите, отдыхайте. Ну, притащили бочку вина, расслабляемся. Довольные, что все-таки разведка взяла высоту. А на следующее утро меня чуть свет будят: ”Срочно к командиру дивизии!” Он матерится на чем свет стоит: ”Пехота опять сдала высотку. Собирай разведчиков!” Ну, набрали три десятка действующих разведчиков. Дальше что? Командир приказывает: ”Надо брать опять высоту”. — ”Ночью?” — ”Нет, днем! Можете задействовать любое усиление. Думайте сами, но высоту должны взять!”
Мы понимали, что один раз мы немцев обманули, второй раз этот же вариант не пройдет. И тогда я решил сделать двухчасовую артподготовку с РСами по опушке леса. Чтобы дезориентировать пунктуальных немцев, начали артподготовку в 14.00, а закончили точно в 15.53. Немцы же привыкли, что подготовка длится ровное количество ми-нут — 30, 40, час, а тут мы отступили от шаблона. Надо сказать, что артподготовка очень действует на психику. Когда она прекращается, нужно еще время, чтобы прийти в себя, очухаться. Мы и хотели это время использовать.
Я сказал: ”Рассредоточимся,  будем ползти, пока наши осколки не будут долетать до нас, и замрем. Как только артподготовка прекратится, мгновенно все встаем и бежим без единого выстрела”. У всех часы. Сверились. Когда мы подбежали к немецким окопам, немцы  еще лежали на дне. И мы их просто расстреляли. У нас даже ни одного раненого не было! Правда, один из моих разведчиков не очень удачно кинул гранату, она ударилась о дерево, отскочила, и осколки своей же гранаты его зацепили…
Немцы, конечно, от такой наглости озверели. Мы выдержали больше 20 атак! Патроны давно закончились. Собирали оружие и патроны у немцев и им  отбивались. Морячок и летчик с винтовками, автоматов нет, патронов нет. Один заряжает, а другой стреляет. Говорят: ”Мы как при Петре Первом, при Полтавской битве”. Связь нам, кстати, все равно протянули. Ну, получаем приказ: ”После того как ночью придет пехота, проникнуть в немецкий тыл и наделать шуму”. А недалеко от высотки этой было село. Мы в него вошли, рассредоточились и открыли стрельбу. Гранаты кидали. Навели, в общем, немцам такую панику, что они оттуда сорвались. За этот бой меня представили к ордену Славы I степени. Комдив хотел мне дать героя, но ему сказали, что у меня уже две Славы есть.