Copyright: Марк Шейдон, 2009
В имени Лили ударение на
первом слоге!
ДВОЕ В НАЧАЛЕ ПУТИ
«Доверие. Вот маме я доверял. И она ушла, бросив меня на съедение этому миру - прямо как в зубы семейке голодных биров. И зубы с тех пор трудятся без устали: старательно пережёвывают то, что от меня оставила её смерть. А есть ли там, что жевать? Камень, в который обратилось моё сердце? Бедные зубы, эдак суждено им сломаться, одному за другим, и всё без пользы: мёртвым камнем не наешься!
Доверие... Совсем надо спятить, чтоб Рыцарю доверять! А Рыцарь, который доверяет такому, как я? Вот кто действительно спятил! Думает, я покорно стану дожидаться расплаты за его «доброту»? Боги, кем он меня считает?! Или уверен, будто весь мир по их рыцарским законам живёт? Рыцари! Лгут, как и все люди. Только, похоже, сами себе. А я лгу другим. Интересно, это лучше или хуже?
Ах, мама, мама, как ты могла так поступить со мной?! Я любил тебя, мама, Лили... тебя одну! А ты, выходит, тоже мне лгала. Ни словечка о болезни своей не сказала. Я учил бы все слова твои наизусть, я задал бы тысячу вопросов... нет, я смотрел бы на тебя, мама. Не утомлял бы тебя глупой болтовнёй - только смотрел бы и слушал твой голос. Берёг бы каждый миг с тобой, как бесценное сокровище. А ты позволяла мне часами бродить одному, и даже в тот последний день... Ты лгала мне, мама, потому что я ребёнок, да? Мы отлично сыграли в твою игру - я ребёнок, а ты не умираешь!»
Даже от ручья, звенящего о камни, слышался голос минелы. Не смолкает с рассвета, а сейчас уже полдень. Как струны не ранят его пальцев? А может, он и причиняет себе боль? Энтис вздохнул. Нет, боль его не остановит, если уж решил играть. Какой странный, сложный, невероятно гордый характер!
Если бы Энтиса Крис-Талена спросили, почему определение «упрямый глупыш» вдруг заменилось многозначительным «гордый», он вряд ли сумел бы отыскать ответ.
Вил молчал. Третий день открывал рот лишь для того, чтобы напиться (ел он редко и очень мало), и ещё для пения. Да и то не настоящего: он тихонько мурлыкал что-то, склонясь над минелой, и если там и были слова, они совершенно тонули в музыке. Но голос Вила, даже такой призрачный, был приятным добавлением к игре. Энтис попробовал перенести свои повседневные хлопоты поближе к музыканту, надеясь разобрать слова песен, но успеха не достиг: то ли его манёвры были замечены, то ли Вил устал петь, но он замолчал; остались только звуки минелы. Энтис не усмотрел тут дерзости и не обиделся, но почему-то загрустил. Быть может, именно под эту грусть в обрамлении нежных мелодий, льющихся со струн Лили, и потекли по новому руслу его мысли о спасённом им человеческом существе?
Существо не было грубым, не казалось глупым или неотёсанным. Напротив. Странно, но весь облик бродяжки-менестреля прямо-таки дышал утончённостью. Но внешность обманчива - а что внутри?
Сам Энтис с детства знал, что красив, но не придавал этому особого значения. Заботиться стоит о сердце, характере и знаниях, гибкости и сноровке ума и тела. И в последнюю очередь - о том, какое лицо ты видишь в зеркале. Ну да, потом это пригодится: какой-то девушке будет приятно смотреть на него, целовать и заниматься с ним тем, от чего у мужчин появляются дети. Но девушки - они ж когда ещё будут! А чаще от красоты ни толку, ни радости. Да и может ли доставлять радость нечто, тобою не заслуженное и от тебя почти не зависящее? Зато неприятности - ещё как. В детстве золотые локоны и большие серые глаза стоили ему не одной ночи горьких слёз, надёжно упрятанных под подушку: ну где сказано, что если лицом кто-то здорово смахивает на хорошенькую куколку, то и весь он вроде куклы - робкое, беспомощное, изнеженное создание, прямо созданное для насмешек?! Ни беспомощным, ни робким он отродясь не был, и доказать ошибочность такого мнения ему удалось очень быстро. Но вот способ «переубеждения» его в восторг не приводил. А пришлось. Из-за окаянной кукольной мордашки. А он-то тут при чём?! Не сам же он заранее так подгадал - родиться сыном вполне симпатичного отца и потрясающей, редкостной красавицы-матери. Могло бы быть и совсем другое лицо. Запросто.
Куда сложней решалась задача под названием «Вил». Совсем не решалась! Чем дольше я смотрел на Вила - тем больше загадок. Весь Вил, целиком, вместе со своей ненаглядной минелой Лили, был одной большущей загадкой! А ведь на первый взгляд всё просто: кому и идти в менестрели, как не такому вот хрупкому ребёнку с тонкими пальцами, ни для какой работы, кроме дёрганья струн, не пригодными?
Он играет больше шести часов. Он сказал: я буду играть, пока не сотру пальцы до кости. Давиат! Я ничего не знаю о людях из-за Черты! Как мне проверить, чтобы не задеть его гордость? А если он не шутил? Неужели мне снова придётся бить его, чтобы вытрясти хоть крупицу здравого смысла?!
«Менестрели - лживые ничтожные бездельники». И он такой? Беспомощный и безрассудный - да, возможно. Но не ничтожный. Отчего я уверен? Откуда у меня взялось ощущение, что его внешность в точности соответствует сути, и за красивым лицом скрывается утончённая, возвышенная душа?
Ну почему он так смотрит?! Будто я какая-то мелочь, не заслуживающая внимания. Неинтересный пустячок. Отчуждённо, высокомерно... пренебрежительно. И это высокомерие - тоже часть его души?
...Наконец он не выдержал: вскочил и с упрямо сжатыми губами направился к Вилу. Тот соизволил поднять голову не раньше, чем на корпус минелы упала тень. Ещё одну любезность - заговорить - он явно считал излишней. А Энтис терпеть не мог первым вступать в разговоры!
Жалко, здесь нет Кера! Вот кому легко подойти, и болтать о чём угодно, и задавать вопросы...
- Ты долго играешь, - осторожно начал он. Чёрные глаза пристально сверкнули ему в лицо и тут же скромно прикрылись длинными ресницами.
- Я мешаю? Если не хочешь, я больше не стану.
Странно. Бессмысленно! Разве у меня есть право распоряжаться чужим временем и желаниями?
- Если бы мне не нравилась музыка, я бы ушёл, - в замешательстве сказал он.
- Ты вернулся бы в свой Замок, если бы тебе не понравилось, как я играю?
- Что ты! - Энтис засмеялся, тут же оборвал смех и серьёзно заверил: - Конечно, нет. Я буду с тобой, пока не поправишься. Я имел в виду, если бы музыка была не по душе мне, я сходил бы к ручью, или на охоту, или... ну, куда-нибудь. Лес большой... Вил, - вырвалось у него, - почему ты так смотришь?
- Как? - спросил Вил, глядя на него в упор. Энтис смущённо уставился в траву.
- Проще запретить мне играть, - проронил бархатный голос, - чем убегать.
Энтис взволнованно покачал головой:
- Минела твоя, как я могу запрещать? И я люблю музыку, а ты хорошо играешь, очень хорошо!
- Спасибо. А мне показалось, ты чем-то недоволен. Ты с таким мрачным видом ко мне двинулся.
А я чуть в обморок не грохнулся с перепугу. Настало моё время, вот что я подумал. А знаешь, что я думаю теперь? Всё ещё впереди. Какого чёрта ты подошёл?! Не о музыке же собирался поболтать!
- Извини, - густо залился краской Энтис. - Я не хотел... Собственно, я... меня волновали твои руки.
- Руки? - искренне озадачился Вил, быстро глянул на них и вновь на Рыцаря: - А что с ними не так?
- Я боялся... ты говорил, что будешь играть для меня, пока не сотрёшь пальцы, но ты не должен...
Нет, Вил явно не желает ему помогать! Молчит и смотрит своими загадочными глазами!
- Мне этого не надо, - упавшим голосом закончил он.
Менестрель касался струн легко и нежно, словно ласкал зверюшку.
- Сам же сказал - музыку любишь.
- Да, но... Мне неприятно, если кому-то больно.
- Мне не больно, - жёстко отрезал Вил. - По-твоему, я сумасшедший? С чего мне такое вытворять?
Энтис не знал, куда деть глаза, и проклинал тот миг, когда решился ввязаться в этот дикий разговор.
- Вначале ты всё пытался встать, - пробормотал он, - когда надо было лежать. Словно не понимал.
Вил рассмеялся, опрокидывая все его представления об обидных словах и людях из-за Черты.
- Я и не понимал. От иного сна и дёрнешься, и закричишь. Ты думал, я играл тоже вроде как во сне?
- Ты не кричал, - уточнил Энтис. - Нет, не думал, ты ведь не спал. Но так долго... а ты обещал мне...
- Гляди. - Вил вытянул руки ладонями вверх. - Я не обещал, я пошутил. И вовсе не долго, я и целый день умею. - Он издал недобрый колючий смешок: - А если бы струны правда поранили мне пальцы?
- Тогда, - тихо сказал Энтис, - у меня появились бы основания просить тебя перестать.
Вил просвистел несколько сложных переливчатых нот.
- Просьбы, знаешь, не всегда выполняют. - Он снова посвистел. - Можно забрать минелу. А можно пару раз дать как следует, тоже хорошо помогает.
Энтис сжал зубы. Ни разу он не попадал в такие неприятные истории! Даже когда забыл расседлать Кусаку, и когда в десять лет принёс на танец стальной меч... «Вина уходит с искуплением». А где ему взять искупление сейчас?! Давиат, уж лучше уйти из конюшни, не расседлав взмокшую лошадь!
Ни от какого несчастного ремня мне так не хотелось плакать, как от его взгляда. Что происходит со мной?
- У тебя открывались раны. - Он с трудом отрывал слова от языка. - Я объяснял, просил, но ты всё равно... Ты сам сказал - не понимал. Я был вынужден тебя ударить, но я не хотел, и это не было легко.
- Ясно. - На лице Вила можно было прочесть не больше, чем на пустой странице. - Ну, извини.
Энтис кивнул. Волосы растрепались, и он этому радовался: хоть за ними можно спрятаться.
- Мне играть? Или хочешь побыть в тишине?
- В тишине? - Энтис поднял голову, радуясь возможности сменить тему. - Её тут никогда не бывает, даже без музыки. А может, ты со мной ещё поговоришь? Тут много интересного, и не то чтоб я скучал, но... ты молчишь, и я словно совсем один. Я и деревья, а они... ну,
другие. Далёкие. И всё в лесу живёт по их законам. А мы чужие. Нас терпят, пока не нарушим законов, но мы же их не знаем! Вообще-то я привык к молчанию и одиночеству, но быть одному здесь или в библиотеке - это совершенно разное.
Он подумал, что до неприличия много болтает. Но Вил вроде бы слушает, и сам же задал вопрос...
- Мне иногда казалось, что и ты часть леса. Часть этого чужого мира. Говоришь с ними, и пел ты для них, - он взглянул на кроны огромных вязов, - и они к тебе ближе, чем я. Странное чувство... правда?
Вил склонил голову, задумчиво рассматривая его лицо.
- Он живой, верно. Мы чужие, но не враги, пока не очень убиваем. Вот тебе и закон.
- Не убивать? - оживился Энтис. - Даже лес следует Заповедям! Когда-нибудь и все люди их примут.
Вил усмехнулся.
- Не убивать
лишнее и не убивать
совсем - большая разница. В лесу все убивают, и мы ведь тоже убиваем и едим: рыбу, зверей, растения. Чтобы выжить. Люди другие, им всегда мало необходимого. Поэтому их много, а лесов всё меньше. Видишь, он умеет нас терпеть. Принимает и многое дарит. А люди никогда не терпят. Если им кто мешает - не уймутся, пока не выбросят. И чёрта с два они что-то подарят просто так! Всё только для себя, для своих резонов. Лес щедрый, Энтис. А люди расчётливые и жадные. Не нужны им ваши Заповеди. Людям свойственно убивать, и никакой Орден этого не изменит.
Он заметил взмах, но не отдёрнулся, не пытался закрыть лицо. Щека горела. В голове мерно стучали по наковальне крохотные молоточки.
Похоже, я и правда болен, отрешённо думал он, сквозь влажную пелену глядя на Рыцаря,
лучше бы он не делал так снова, я потеряю сознание, если он ударит снова... Я должен понять, надо ли мне заплакать... поскорее, или это выйдет независимо от моих желаний.
- Всех в мире людей ты не знаешь! - Энтис пылал от негодования. - И смеешь такое о них говорить?!
Вил, ты идиот, каких Сумрак не видывал. Если он сделает это ещё раз, ещё десять раз, можешь сказать себе спасибо, ты заслужил. С кем ты тут растрепался, мальчик? Трясины Тьмы, какой же я дурак. Только оттого, что он понял, чем были мои песни, чем был я сам... Дурак, дурак, дурак!
- Извини. - Он опустил глаза и сделал свой голос очень виноватым. - Я не хотел никого обидеть.
- Так думай перед тем, как болтать! Видишь, к чему приводят необдуманные слова? Он не хотел!
- Вижу, - покаянно вздохнул Вил. - Пожалуйста, не сердись. - И вкрадчиво предложил: - Хочешь, я спою по-настоящему, со словами? Если тебе не надоел я с моей минелой до смерти...  
далее