До беспамятства душит желание быть с тобой,
верить в новое чудо, бродить по былым годам.
Эта вера слепа – ты любовь. Ты – моя любовь.
Вечность – просто слова. Я не жалую «никогда».
Что ни город, то боль. Что ни шаг, то чужой рассвет.
Бесконечность внутри, оголенные провода.
Время душит уже две тысячи с лишним лет.
Ты цепляешь ладонью вулканы под кромкой льда,
небо падает оземь, слезами скользит с ресниц,
бьется солью под кожу, струится по полотну
обезумевших щек. Я прощу тебе эту жизнь,
я отдам тебе всё, как только к тебе вернусь…

Лето птицей скользит к закату, обнимаясь с дождливой пылью,
растворяется в кудрях ваты облаков, и молчит бессильно,
прикоснувшись к открытой двери – на пороге рыжеет осень.
Лето жмется к ладоням, медлит, греет рваного неба проседь,
заливается грозным воем, но сбивается ритм, смолкает.
Обездвиженной тишиною покорится сентябрьской стае.
Но права не сдает, не дремлет. Бьется август – защитник жаркий.
Дух приподнят, хватает веры зарываться в аллеи парков
и горячей ладонью гладить изумруды продрогших листьев,
колосить наливные пряди виноградных ветвей, искриться
в полуобразах томных сосен, литься дымкой костров бесстыжих.
С залихватской улыбкой гнется каждой ночью на градус ниже.
Душат грустью, горчат минуты. Боль струится воздушным змеем,
но по-прежнему не отпустит – лето станет на год мудрее.

Кому-то хочется любить, до дна, до дрожи быть любимым,
метаться птицей торопливой от берегов до берегов,
но ни друзей там, ни врагов, ночь растворится в спелом воске,
свечей седеющая плоскость рисует искрами костров
невозмутимые вулканы застывших чувств, погибших нитей,
я жизнь писала по наитью своих пророческих стихов.
Нас предавали даже камни и океаны вились прытко
по безуспешным реквизитам покрытых пылью адресов.
Пишу, да не хватает слов. Любовь то жжет, то режет руки,
а я сижу на перепутье своих разрозненных миров,
чеканит слух чужих шагов нескромный ритм, ломает планы
густая сетка свежих шрамов, клубком свернувшись у двери,
меняет правила игры. Что впереди – совсем немного,
к любви широкая дорога да новый шанс пойти на риск.

Ты приходишь ко мне во сне, значит чувства еще остались,
я не верю, что показалось. Откровенен резной рассвет.
Он целует меня в макушку золотыми лучами веры,
превращается ночь в химеру и сквозит пустотой в глазах.
Боль сжигается на кострах. Снятся вещие сны и бьются
на осколки стеклянным блюдцем. Небо сделало первый шаг.
Ты стоял и курил, один. Я просила сказать в чем дело.
До беспамятства надоело возвращаться и уходить.
Ты взял за руку слишком крепко, потянул за собой, бессложно
прошептав, что расскажешь позже. Сон ушел, но горчит в груди...

Милая, ты ведь помнишь, все так и было.
Знаешь, очки совсем не скрывают слезы.
Боль под лопаткой крошится что есть силы.
Было ошибкой верить. Теперь-то поздно
думать, молиться, ждать, забывать обиды,
чувствовать равнодушие позвонками.
Боль разрывает вены, насквозь разбито
небо над холодеющими руками,
острием раскроило в груди вулканы.
Милая, не кричи, не впивайся в простынь.
Линии над картонными облаками
снова когда-то станут лучами солнца.
Лето всплакнет, по иному скользнет маршруту,
прошлое растворится песком сквозь пальцы.
Больше не быть наивной, не верить в чудо.
С детством твоим давно бы пора расстаться.

Не попасть бы тебе в капканы, что так ревностно избегала,
честь и совесть по темным залам сберегала - не сберегла.
Что ж ты, девочка, натворила - верно веришь его обманам,
жмешься к ветвям плакучей ивы, что избила тебя до дна.
Ты любовью своей пьяна, но мутнеющей ходишь тучей.
Прутья стонут, ломают душу, бьются в грудь, в сердцевину ран.
Гнет тягучая тишина. Время мнется, меняет лица,
день не знает кому молиться, чтобы ты наконец спаслась.
Твой капкан - не любовь, не страсть. Панорама из унижений,
слишком жарких прикосновений, тяжесть звуков не донесла
задушевного крика-воя из глубин изможденных мыслей,
ты так сильно в себе зависла, что давно бы пора разбить
зачерствевшие путы рамок, тесных будней и старых шрамов,
и, отбросив свой страх капканов, наконец научиться жить.

Наши судьбы, родной, слишком сильно переплелись.
Легкомысленно верить, что пройдены донельзя
одинокие будни. Мы вместе сойдем с пути.
Ночь как прежде горит бриллиантами на глазах
почерневшего неба, вгрызаясь зубами звезд
в диамантовый купол, на приторных простынях
разливаются луны. Протест из стихов и проз
растворится густым дыханием на губах.
Пусть протоптанны судьбы, сомнения сожжены,
жизнь стекает по венам, коварная, как змея.
Вверх по лестнице в небо бескрайние этажи
мы разделим на пару. Совместно. Лишь ты и я.

Небо мне говорит, что возможен дождь.
Лето целует приторно, не сотрешь
яркой помады цвета невыстраданной тоски
с белых ключиц. Бьемся в стекла, как мотыльки.
Боль моя ходит по стоптанным улицам от бедра.
Мне её всё не выболеть, не перерисовать.
Видишь - внутри, во мне она, тут и там.
Дождь всё возможен - я, глупая, без зонта.
Бросилась в бездну, оправдываю побег
фразой "во избежание ссор". К воде,
смешанной с солью и пеной, и к кораблям.
Чем меня, бесполезную, отрезвлять?
Небу меня не вылечить ни восходом, ни кромкой звезд.
Грозы лупили ливнями, океаны вбивали гвоздь
в шрам между ребрами, солнце звонило в колокола.
Я тебе всё прощала, не сберегла
нашей недооформившейся любви.
Ветер бросался под ноги, свежий вихрь
вился, теряясь в спутанных волосах.
Боль всё пыталась сдержаться, не раскисать.
Море горчит, а волны сквозят в весло.
Дождь невозможен. Прошлое отлегло.