Не так давно, когда я собирался на встречу с творческой молодежью, сын задал мне два вопроса: кто ты? и зачем ты? Каждый человек может задать себе эти вопросы и попробовать найти на них ответы. Задумался над вопросами и я.
Что есть важное в фотографии… Фотография – это идеологическое оружие, а люди, обладающие фотоаппаратом, в какой-то мере вооружены. Однако можно быть вооруженным до зубов, но стрелять по воробьям, а можно иметь мелкокалиберную винтовку, но бить прямо в цель. Этим отличается снайпер от вооруженного до зубов человека. Этим отличается фотограф-профессионал от человека неопытного и неподготовленного.
Среда, школы, которые мы проходим, встречи с интересными людьми во многом формируют фотографа, его мировоззрение, его отношение к жизни. Основы, конечно, закладываются раньше, еще в детстве. Мое детство прошло в столице нашего Северного флота, городе Североморске. Есть такие впечатления, которые запоминаются на всю жизнь. Так и мое северное прошлое сопровождает меня. Северная колористика впиталась в кровь. Вы знаете природные особенности тех широт. Полгода полярный день, когда солнце не заходит: опускается к горизонту и снова начинает подниматься. А полгода полярная ночь. Ноябрь, декабрь, январь – солнца нет совсем. И только в конце января появляется проблеск света. Сопки закрывают солнце, и видно только зарево. А как распускаются листья? Не бурно и сразу, как в южных краях, а деликатно, тонко. Их ждешь с нетерпением, наблюдая переходное состояние. Я, кстати, так и не научился снимать на ярком солнце, не получается погасить контраст.
Фотографией заниматься я начал очень рано, в первом классе, и в школьные годы уже публиковался. Имел даже удостоверение корреспондента «Пионерской правды», которое мне прислали после публикации там снимка «Романтики», на котором мальчишки лежат в тельняшках. А тираж у газеты был около 10 млн. экземпляров, то есть в каждой семье ее читали.
Меня тянуло в большую фотографию. Городской фотоклуб был первой ступенькой. Большинство современных фотографов прошли через систему фотоклубов. Это была кузница, минишкола в черте города по формированию определенного мнения.
Служба в армии тоже была связана с фотографией. Я служил в отдельном разведывательном полку морской авиации – обрабатывал пленки, сделанные с самолетов. Кадры были размером 30 на 30 см, пленки на бабинах килограммов по двадцать. Десятки метров приходилось обрабатывать ежедневно. Много было и красивых, художественных кадров. Часть наших самолетов располагалась тогда в Египте (1972 год). Они взлетали, автоматика начинала работать. Я видел пирамиды, встающее солнце. Ритм потрясающий, свет, а качество такое, что песок виден на камнях!
Естественно, что после армии я поступил на отделение фотожурналистики факультета журналистики МГУ. Студенческий период был очень важен: это та самая школа, которая оформляет человека. Учась в университете, я наблюдал разрушение некоторых стереотипов, начавшееся в 1960-е годы, когда понятие фотоискусства было практически «закрыто», переведено в категорию обычного отдела в журнале «Советское Фото», а массовое увлечение фотоискусством сведено на нет. Тогда во главу углу встал его величество Репортаж. Журнал «Советское Фото» обратил внимание на репортаж, как жанр и как метод, все журналисты стали делать акцент на репортажную съемку. Это не плохо, и не хорошо, это диктовалось временем.
Будучи студентом, я начал сотрудничать с журналом «Студенческий меридиан», а затем с газетой «Труд», органом ВЦСПС (профсоюзов). У газеты был самый большой тираж – 8 млн. экземпляров, было большое доверие к ней народа, и были большие возможности для командировок и съемок. На четвертом курсе от газеты «Труд» я с группой журналистов на две недели вылетел в Тюменскую область для съемок цикла «Один день на Ямале». Туда приехали журналисты из «Строительной Газеты», со Всесоюзного радио, группа Сенкевича с телевидения и я. Тюменская область – это полтора миллиона квадратных километров, два национальных округа – Ханты-мансийский и Ямало-ненецкий. Стратегический регион – газ, нефть, все богатство. Маршрут наш: Тюмень-Нижневартовск-Сургут-Надым-Салехард, и все, что вокруг городов. Утром встаешь, поднимаешься на борт вертолета, час лету, выкидывают на полчаса, потом забирают, везут в другое место, опять выбрасывают. И так день за днем. Две недели испытания. Я снимаю, а чувствую, что ничего зажигающего нет. Вышки, мосты, бульдозеры, поселки, новые дома, трассы, железные дороги. Остается последний вылет на Ямал. И пленки уже в обрез. Тут и начинается самое интересное. Так всегда бывает: когда пленка кончается, все ломается, нужно снимать. «Ваше величество, снимать подано!» Еще в вертолете делаю портрет селькупа при свете иллюминатора. Внизу река Таз, Приобье, поселок Аксарка, Байдарацкая тундра. Тут-то и начинается работа. Лица потрясающие. И уже под занавес чувствую: еще что-то произойдет. Подлетаем: чумы, люди стоят. Выскакиваю, начинаю снимать, сужая круг. Использую мою технологию приближения к снимаемому объекту: сначала делаю общий план, потом средний, потом крупный, нахожу лица. Не набрасываюсь сразу на свои объекты, а вычленяю интересующих меня людей. По отдельным признакам я выбираю интересный для меня объект для своих историй – типаж, характер, эмоции. Жанровый потрет – отдельная большая тема. Ни секунды нельзя упустить. Еще немного, и ситуация может сломаться, пройдет оцепенение людей. Вот кадр стоящей группы. Было снято много вариантов, но этот сразу западает, запоминается. Я не заканчиваю съемку, а начинаю кружить рядом, снимаю лица. И что ни кадр – идет попадание.
Я снимал камерой «Олимпус ОМ-1» – был такой японский аппарат, который должен был превзойти «Лейку». Позже мне пришлось от нее отказаться, хотя оптика была великолепная. Просто не мог купить третий объектив, а тех, что у меня были (35 мм и 50 мм) мне было недостаточно для разработки темы. И еще постоянно была с собой уникальная камера «Горизонт». В студенчестве у меня их было пять или шесть штук. Одну берешь – плохая, сдаешь, другую покупаешь. То рвет пленку, то другой скрытый дефект. Уникальность этой камеры в том, что при широком угле охвата она не дает таких искажений, как широкоугольник, особенно это важно при съемке человеческих лиц. Линия горизонта может изменяться, быть либо ровной, как видит глаз, либо выгибаться, и зависит это от угла наклона фотоаппарата. При этом, повторюсь, пропорции фигур первого плана не нарушаются. Мое отношение к форме и содержанию я показываю через камеру «Горизонт». Снимаю основу, и в этой основе всегда есть вариант использования «Горизонта». Это как разные кисти у художника.
Поездка в Тюменскую область оказалась очень удачной. «Один день Ямала» дал мне толчок, за ту съемку я получил «Золотой глаз» на Уорлд Пресс Фото в 1979 году. Чуть позже от газеты «Труд» была организована поездка в Туркмению. Неудачная. Меня послали с девушкой из школьного отдела. Представьте, что такое школы в Туркмении, даже в Ашхабаде, я не говорю в пустыне где-то. Школы-то есть, но многие девочки в них не ходят, и все это закрыто для статистики. Видимо, была установка ничего нам не показывать, поить чаем, чтобы только сидели за столом. Подарки девушке дарили. Приставили людей. Три дня я терпел вынужденное застолье. А шел великий праздник, курбан-байрам. На улице можно было море интересного снять. Я успел снять пару кадров, но… практически же мне не давали снимать. На четвертый день я «сбежал», улетел в Красноводскую область, заехал в город Небит-Даг, где снял кадр, который стал «Фото года» в журнале «Советское Фото». «Нефтяники Туркмении». Проник в бригаду нефтяников, хотя кончался ресурс моего там пребывания, но все-таки успел снять. И тогда я дал себе зарок: ни в какой этнорайон я больше не поеду без подготовки. Первое условие: чтение литературы, подготовка фундаментальная, знание законов и обрядов этого народа. Второе условие – договоренности с руководителями на местах или авторитетными лидерами народа.
Тогда же перешел вплотную к северной теме. Начал читать много источников. Благо, все-таки университет заставляет ходить в библиотеку, ведь МГУ – это не простая школа. Помимо самостоятельной практики в периодических изданиях были приняты стажировки с мастерами. Так, у меня стажировка у Исаака Романовича Тункеля в «Огоньке». Много я не присутствовал на его съемках, но несколько важных советов запомнил на всю жизнь. Один из них как раз об организации съемки.
На четвертом курсе я пришел на практику в АПН. Потом надо было определяться с постоянной работой, закрепляться юридически. И благодаря участию Георгия Зельмы Издательство АПН заключило со мной договор. АПН – это большой слаженный механизм. Основу его составляла Главная редакция фотоинформации, ГРФИ, которая работала на журналы для зарубежного читателя. Издательство – одно из подразделений АПН. У меня был контракт с журналом «Спутник», это дайджест советской прессы, который распространялся во всех странах мира, кроме Советского Союза. На русском языке был самый мизерный тираж, но в «Спутнике» были самые высокие ставки гонорара, хотя опубликоваться было достаточно тяжело. Слайд на полосу стоил 150 рублей (это средняя зарплата по стране), стоимость маленькой черно-белой картинки 25 рублей, большой – 50 рублей. Приходилось стараться, чтобы твою работу поставили на полосу. Работая в издательстве, я постоянно снимал для всех АПНовских изданий. Было много публикаций в журнале «Совьет Лайф», это журнал по типу «Америки». Там была опубликована серия по Грузии, Север частично.
С Севером получилось интересно. В 2010 году исполнилось тридцать лет моих «ударных», арктических съемок.
1980-й год. Время работы в «Спутнике». По опыту я уже знал: если зимой не подготовишь съемочный план, то, как правило, ничего не сложится. Я всю зиму читал, встречался с начальниками, организовывал свое лето. Вся страна дышала Всемирной Олимпиадой. Я дышал в другую сторону. Составлялись списки на Олимпиаду, а я бросил все, и… улетел на два месяца на Чукотку. Нанялся рабочим в Институт этнографии, помощником к профессору Гурвичу Илье Самуиловичу. Взял с собой два «Никона» (один редакционный и один свой), «Хассельблад» редакционный и «Горизонт», конечно. Пленки получил в Агентстве банки три по пятьдесят метров, «Кодака» роликов сорок, я пообещал привезти удачную съемку для ГРФИ. И «Спутник» за то на меня обиделся. По возвращении со мной расторгли контракт. Но, поверьте, это стоило того. Полтора месяца ежедневных потрясающих съемок. По сути уже в 1982 году была сформирована коллекция, в которую я потом просто добавлял работы. С Чукотки я привез тогда чемодан пленок. По пять-шесть пленок в день снимал. Обрабатывал целый год. И до сих пор, когда рассматриваю негативы, все время что-то удивляет.
Приглашали меня к себе специализированные северные журналы, но я не пошел. Я работал в ССОДе, реализовывая свои проекты по изучению народов нашей страны. Абхазия, Грузия, Туркмения, Молдавия, Бурятия, Тирасполь, Вологда – легко!
Иногда меня спрашивают, почему на отдельных снимках большое зерно. Некоторые перепроявленные негативы дают такой шум. Мы специально добивались этого, изучали структуру зерна. Вся аппаратура была мягкорисующая. Увеличители тоже были мягкорисующие. Чтобы утрировать резкость, применяли точечный свет, увеличитель переделывался на галогенную лампу, ставили другие объективы: «Вегу», «Индустар-50». Пленка А-2 давала определенный эффект. Самая благородная была (и будет, наверное) ильфордовская, которая только начала появляться в конце 1980-х годов. Близка к ильфордовской была казанская пленка Тип-17, военного образца. Были и другие разновидности. Очень большой арсенал пленок мы теряем безвозвратно, к сожалению. Анатолий Ерин использовал, например, пленку Микрат чувствительностью 1,5 единиц, снимал со штатива городские сцены. Можете себе представить, какие фантомы у него летали. Одна работа, снятая против света в переходе в районе Арбата, мне очень понравилась. Выдержка днем при ярком свете пятнадцать секунд. Не каждая фотография получится, но сам замысел…
Отпечатки с негативов могут храниться десятилетиями. Сейчас в «Фотопроекте» я заказал ручную печать – через месяц отпечатки пожелтели. У меня есть работы, которым сорок лет. Что значила ручная печать в то время? В АПН был печатник, талантливейший человек, Виктор Тимаков. Фотоувеличитель, как паровоз, ездил по рельсам лаборатории. Фотобумага крепилась к стене. Стояли три вида проявителей: суперкрепкий, средний и старый – для доводки. В 1970-е годы впервые начала применяться технология, когда подавался специальный газ, который заполнял дефекты на негативе.
Сейчас рассматриваю негативы и отпечатки 1980-х годов, и душа радуется. Удалять ничего нельзя, выбрасывать ничего нельзя, если ты почувствовал какое-то созвучие, когда снимал, импульс у тебя душевный состоялся. Прислушивайся к своей душе. Время все расставит по местам.
По поводу съемочного плана. Сценарий на конкретную поездку составляется обязательно. К организации подключаются все заинтересованные лица. Чем больше их круг, тем более расширенную информацию вы получите для составления своего плана. Чем больше включено информационных источников, тем лучше для вас. За вашу осведомленность вас будут уважать. Но если вы проявите хотя бы элементарную бестактность, вы вызовете негатив, вплоть до ненависти. Нужно просто общаться. По жизни у меня было несколько консультантов величайшего класса. Один из них - профессор Гурвич, этнограф, с которым нам пришлось выпить очень много чаю. Погоды нет, вертолеты не летают. Но нужно быть готовым всегда, иметь журналистскую хватку. Ты готовишься неделями, а потом тебе предоставляется тридцать секунд, минута, чтобы снять. И важно не упустить эти секунды. Часто оказывается, когда нужно снимать, фотограф в этот момент или разговаривает, или еще чем-то занят, или не готов, или что-то падает, или режим не выставлен. На Севере есть специфика. Бывает долгий простой. Материала может так и не быть, но нужно ждать и быть готовым. У меня так было с «Морскими охотниками». Две недели ничего. Пора уезжать, и сваливается съемка. Значит, надо оставаться. Не все журналисты имеют такую возможность, у них план. Каждый вертолетный вылет согласовывается с пограничниками. Задержишься и не пожалеешь, тогда и будет результат. Все решаемо. Когда я привез эту съемку в Москву, фотограф газеты «Правда» захотел тоже снять. Он полетел туда, но ничего не снял.
Цикл «Морские охотники» – один из любимых. Был большой цикл о долгожителях на Кавказе. «Народное искусство Молдавии» – одна из выставок. Сейчас в отдельный цикл собираю тему «Мастера своего дела».
Отдельная тема: «Сжигание у коряков умерших». Поселок Манилы. Климатические условия таковы, что в землю погребать усопших нельзя (сезонные подводные течения вызывают обрушения почвы). Тела сжигают на кедраче, у которого самая высокая температура горения. Мне тогда позволили отснять этот обряд. Я больше ни у кого не видел этой темы, только два года назад, изучив мои публикации, фотограф Андрей Шапран из Новосибирска, снял сжигание у чукчей. На севере Камчатки и на юге Чукотки такой обряд сохранился.
Свою серию я хотел послать тогда на World Press Photo. Но в этот момент умер Л.И.Брежнев, за ним другой руководитель. Я понял – показывать эту серию нельзя. Журнал «Северные просторы» опубликовал ее в качестве иллюстрации к литературному произведению, редактор написал что-то типа сказки. И два кадра были опубликованы в альманахе «Фото-89» – замечательном издании периода засыпания Советского Союза. Это была лебединая песня советской фотографии, вышедшая в издательстве «Планета» – шикарное издание и по полиграфии, и по подбору авторов. Каждая строчка его – авторская нота того времени. Можно, наверное, раздобыть этот альбом, он просто интересный.
Фотография, отмеченная в конкурсе «Лучший Фотограф 2009» в категории «Портрет» – «Дом Ветеранов. Чукотка». На окраине Анадыря живут эти люди, ловят рыбу, сушат ее, парочка такая. Я вообще по-доброму людей вижу, наверное, это заметно. Не забываю об этике, показывая лицо человека. Гаврила, пожалуй, мой самый любимый герой, он показан у меня с особым чувством.
Но очень часто фотографы балансируют на грани этики и морали. Есть такое стремление – привлечь внимание, озвучить чернушку, вытащить грязь с элементами психушечности, это с Запада идет. У меня иное к этому отношение.
В нашем обществе социальный фотограф бедный, изгой, его считают даже немного ненормальным. Когда он заболевает, ему бывает не на что жить. А самое страшное, когда повсеместно включается так называемый административный ресурс, который остался как пережиток цензуры советских времен. Административный ресурс – это когда ждут разрешающего звоночка, отмашки. Не надо далеко ходить. Наш премьер В.В.Путин отправился охотиться на китов. Отдельный самолет с журналистами. Однако съемок нет. Почему? Снимать не разрешили. Но зачем тогда приглашать?! Фотография должна быть уважаема, а личность фотографа должна быть поднята до небывалых высот. Недавно в Фотоцентре на Гоголевском бульваре прошла выставка Прокудина-Горского. Он снимал царскую семью. Царь дал ему заказ, бригаду, средства, предоставил возможности для съемок. Как результат - что ни кадр, то откровение. Это то немногое, что сохранилось от гигантской работы. По его фотографиям можно изучать ракурс, свет, пластику, обряды и костюмы многочисленных народностей России, которых он тоже снимал в начале ХХ века. В цвете, на стеклянные пластинки.
Сейчас технический арсенал фотографа потрясающий. А вот с тематикой стало сложно. Мурманское отделение Союза фотохудожников возглавляет Александр Степаненко, выпускник журфака 1991 года. Говорю ему: пригласил бы пообщаться с вами. Он отвечает, что предлагал на заседании, но все хотят исключительно свадебную фотографию. Это не только в Мурманске. Плохо ли, что свадебная фотография столь востребована? Нет. Но не может быть это тотальным увлечением. Вот наш Измайловский Кремль. Пошел прогуляться. Погода жуткая. Фотографов свадебных больше, чем самих новобрачных. С ассистентами, с зонтами, объективы, блицы, переходники – техника дорогая. Обладают-то техникой все. Суетятся, руководят. Однако, фотографа, как и стрелка, видно по осанке.
И что еще интересно – стало много запретов. Гораздо больше, чем раньше, когда журналистское удостоверение имело вес. Сейчас оно никакой роли не играет. Снимать нельзя практически нигде. Повсюду охранники. Чуть камеру достанешь – это снимать нельзя, это снимать нельзя. А то, что снимать можно, снимать неинтересно. Попробуйте. Я попробовал Москву поснимать. Возле Дома Музыки меня арестовали. Мыльницами снимать можно, а профессиональной аппаратурой нельзя.
Сейчас я работаю над проектом «Страна и люди в 80-е годы». Я много снимал в бывших советских республиках. Теперь решил кое-что из этого материала показать. Ситуация меняется, сейчас нужно не разъединять народы, а опять собирать. Вот в чем я вижу мою задачу: своими фотографиями способствовать воссоединению народов. Грузия – прекрасная страна с величайшей культурой, интеллигенцией, древней православной церковью, архитектурой храмов, кино. Все это есть в фотографиях. И с Туркменией будут великолепные отношения.
На той встрече с творческой молодежью один из участников спросил, что я пытаюсь раскрыть своими фотографиями. Фотографией раскрыть ничего нельзя. Я стремлюсь к познанию внутреннего мира человека, общности, группы людей. В том числе с помощью фотографии. Мне это интересно. Это проявление человека и в жанровых ситуациях, и в портрете.
Раньше я огорчался, что не стал репортером. Сейчас считаю это благом. Репортер отображает отдельный момент, единичный факт. Он снял, тут же опубликовали. Фотоистория – это совершенно иное. Я не могу сразу оценить событие, оно должно у меня получить внутреннее осмысление.
Ценнейший опыт Тункеля, его совет, который я использую, – отбор начинается тогда, когда ты выбираешь тему. И потом, когда уже снимаешь, помнишь про отбор, сужая его до конкретного лица, которое нужно для решения того или иного вопроса. Если я западаю на человека, буду возвращаться к нему, делать максимальное количество вариантов, потом буду отбирать окончательный. Никогда не успокаивайтесь на достигнутом! Мне кажется, я ответил на поставленные вопросы.
Виктор Загумённов.
Записала Людмила Сёмова во время творческой встречи в Фотоцентре Союза журналистов 22 ноября 2010 года.
