Каждая пряжка на ее платье выбрана с величайшим смыслом, каждая мелочь настроена на общее музыкальное звучание; предусмотрено и то, что ей придется на глазах у чужих мужчин скинуть перед плахой это темное великолепие. В предвидении последней кровавой минуты Мария Стюарт надела исподнее платье пунцового шелка и приказала изготовить длинные, за локоть, огненного цвета перчатки, чтобы кровь, брызнувшая из-под топора не так резко выделялась на ее платье".

За нею пришли в 8 часов утра, но бывшая королева сначала дочитала молитвы и только потом поднялась с колен.

"Поддерживаемая справа и слева слугами, - продолжает Цвейг,- идет она, с натугой переставляя пораженные ревматизмом ноги. Втройне оградила она себя оружием веры от приступов внезапного страха: на шее у нее золотой крест, с пояса свисает связка отделанных дорогими каменьями четок, в руке меч благочестивых - распятие слоновой кости: пусть увидит мир, как умирает королева в католической вере и за католическую веру. Да забудет он, сколько прегрешений и безрассудств отягчает ее юность, и что как соучастница задуманного убийства предстанет она пред палачом. На все времена хочет она показать, что терпит муки за дело католицизма, обреченная жертва недругов-еретиков.

Не дальше, чем до порога - как задумано и условлено,- провожают и поддерживают ее преданные слуги. Ибо и виду не должно быть подано, будто они соучастники постыдного деяния, будто сами они ведут свою госпожу на эшафот. От двери до подножия лестницы ее сопровождают двое подчиненных Эмиаса Паулета: только ее враги, только ее злейшие противники могут, как пособники величайшего преступления, повести венчанную королеву на эшафот. Внизу, у последней ступеньки, перед входом в большой зал, где состоится казнь, ждет коленопреклоненный Эндру Мелвид, ее гофмейстер; шотландский дворянин, он должен будет сообщить Иакову VI (шотландскому королю, сыну Марии Стюарт) о свершившейся казни. Королева подняла его с колен и обняла. Ее радует присутствие этого верного свидетеля, он укрепит в ней спокойствие духа, которое она поклялась сохранить. И на слова Мелвила: "Мне выпала самая тяжкая в моей жизни обязанность сообщить о кончине моей августейшей госпожи" - она отвечает: "Напротив, радуйся, что конец моих испытаний близок. Только сообщи там, что я умерла верная своей религии, истинной католичкой, истинной дочерью Шотландии, истинной дочерью королей. И передай моему сыну, что никогда я не сделала ничего, что могло бы повредить ему, никогда ни в чем не поступилась нашими державными правами".

Затем Мария Стюарт выпросила у графов Шрусбери и Кента право присутствовать на ее казни четырем слугам и двум женщинам.

Сопровождаемая своими избранными и верными, а также Эндру Мелвилом, несущим за ней ее трен, в предшествии шерифа, Шрусбери и Кента входит она в парадный зал Фотерингейского замка. Здесь всю ночь стучали топорами. Из помещения вынесены столы и стулья. В глубине его воздвигнут помост, покрытый черной холстиной, наподобие катафалка. Перед обитым черным колодой уже поставлена скамеечка с черной же подушкой, на нее королева преклонит колени, чтобы принять смертельный удар. Справа и слева почетные кресла дожидаются графов Шрусбери и Кента как уполномоченных Елизаветы, в то время как у стены, словно два бронзовых изваяния, застыли одетые в черный бархат и скрывшиеся под черными масками две безликие фигуры - палач и его подручный... Зрители теснятся в глубине зала.

Охраняемый Паулетом и его солдатами, там воздвигнут барьер, за которым сгрудилось человек двести дворян, сбежавшихся со всей округи... Спокойно входит Мария Стюарт в зал. С гордо поднятой головой она всходит на обе ступеньки эшафота... Безучастно слушает она, как секретарь снова зачитывает приговор. Приветливо, почти радостно светится ее лицо - уж на что Уингфилд её ненавидит, а и он в донесении Сесилу не может умолчать о том, что словам смертного приговора она внимала, как будто благой вести.

Но ей еще предстоит жестокое испытание. Протестантским лордам важно не допустить, чтобы ее прощальный жест стал пламенным "верую" ревностной католички; еще и в последнюю минуту пытаются они мелкими злобными выходками умалить ее царственное достоинство. Не раз на коротком пути из внутренних покоев к месту казни она оглядывалась, ища среди присутствующих своего духовника, в надежде, что он хотя бы знаком отпустит ее прегрешения и благословит ее".

Вместо духовника королевы у эшафота появился протестантский священник из Питерсбороу доктор Флетчер. Он заводит долгую и скучную проповедь, которую королева то и дело прерывает.

"Три или четыре раза,- продолжает Цвейг,- просит она доктора не утруждать себя, но он знай, бубнит свое, и тогда, не в силах прекратить это гнусное суесловие Мария Стюарт прибегает к последнему средству: в одну руку, словно оружие берет распятие, в другую - молитвенник и, пав на колени, громко молится по-латыни, чтобы священными словами заглушить елейное словоизвержение.

Граф Кент пытался прервать ее молитву, требуя, чтобы она оставила эти "popish trumperies" - папистские фокусы. Но умирающая уже далека всем земным распрям, ни единым взглядом, ни единым словом не удостаивает она его и только говорит во всеуслышание, что от всего сердца простила она врагов, давно домогающихся ее крови, и просит Господа, чтобы он привел ее к истине. Воцаряется тишина. Мария Стюарт знает, что теперь последует. Еще раз целует она распятне, осеняет себя крестным знамением и говорит: "О милосердный Иисус, руки твои, простертые здесь на кресте, обращены ко всему живому, осени же меня своей любящей дланью и отпусти мне мои прегрешения. Аминь".

По средневековому обычаю, палач и его помощник склоняют колена перед Марией Стюарт и просят у нее прощения за то, что вынуждены уготовать ей смерть. И Мария Стюарт отвечает им: "Прощаю вас от всего сердца, ибо в смерти я вижу разрешение всех моих земных мук"...

Между тем обе женщины раздевают Марию Стюарт. Она сама помогает ни снять с шеи цепь с "agnus dei". При этом руки у нее не дрожат, и, по словам ее злейшего врага Сесила, она "так спешит, точно ей не терпится покинуть этот мир". Едва лишь черный плащ и темные одеяния падают с ее плеч, как под ними жарко вспыхивает пунцовое исподнее платье, а когда прислужницы натягивают ей на руки огненные перчатки, перед зрителями словно всколыхнулось кроваво-красное знамя - великолепное, незабываемое зрелище. И вот начинается прощание. Королева обнимает прислужниц, просит их не причитать и не плакать навзрыд. И только тогда преклоняет она колена на подушку и громко, вслух читает псалом: "In te, domine, confido, ne cofundar in acternum" ("На тебя, Господи, уповаю, да не постыжусь вовек", Псалом 71.)

А теперь ей осталось немногое: уронить голову на колоду, которую она обвивает руками, как возлюбленная своего загробного жениха. До последней минуты верна Мария Стюарт королевскому величию. Ни в одном движении, ни в одном ее слове не проглядывает страх. Дочь Тюдоров, Стюартов и Газов достойно приготовилась умереть. Но что значит все человеческое достоинство и все наследованное и благоприобретенное самообладание перед лицом того чудовищного, что неотъемлемо от всякого убийства! Никогда - и в этом лгут все книги и реляции - казнь человеческого существа не может представлять собой чего-то романтически чистого и возвышенного. Смерть под секирой палача остается в любом случае страшным, омерзительным зрелищем, гнусной бойней. Сперва палач дает промах, его первый удар пришелся не по шее, а глухо стукнул по затылку - сдавленное хрипение, глухие стоны вырываются у страдалицы. Второй удар глубоко рассек шею, фонтаном брызнула кровь. И только третий удар отделил голову от туловища. И еще одна страшная подробность: когда палач хватает голову за волосы, чтобы показать ее зрителям, рука его удерживает только парик. Голова вываливается и, вся в крови, с грохотом, точно кегельный шар, катится по деревянному настилу. Когда же палач вторично наклоняется и высоко ее поднимает, все глядят в оцепенении: перед ними призрачное видение - стриженая седая голова старой женщины".

Дурной пример заразителен, говорит пословица. Публичным судом и казнью коронованной особы Елизавета низвела в глазах всего мира королей до простых граждан государства, став, тем самым, невольной пособницей будущих смертных приговоров монархам.