Ты знаешь все песни почти наизусть,
Ты рад, ты не плачешь в жилетку.
Но каждый скрипач ощущает грусть,
Меняя смычок на грелку.
На солнечном пляже кончается путь,
Ты лоб подставляешь загару.
Но каждый моряк ощущает грусть,
Сжигая соленый парус.
Твой ангел прекрасен, он чувствует пульс,
Он служит доспехом и крышей.
Но каждый монах ощущает грусть,
Встречая однажды Ницше.
И каждый твой день так изысканно пуст,
Ни боли, ни счастья, ни страха.
Но каждый монарх ощущает грусть,
Вступая с утра на плаху.
Пусть все эти стрелы разметили грудь,
Улыбка появиться снова,
Ведь каждый поэт ощущает грусть,
Но это всего лишь слово.

(с) Аль Квотион

Ты чувствуешь эту большую прозрачность?
Ты видишь, что небо стекает в глаза?
И все тяжелее утаивать радость,
И все разноцветнее наша тоска.
Нет, мы остаемся, и беды все те же,
Все так же порою тревожно в груди,
Но между телами все меньше одежды
И что-то горячее бьется в груди.
А воздух не сладок, не тонок, не краток,
Он пахнет не счастьем, а мокрой землей.
Но все же не снегом. И это подарок
Встречаемый настежь открытой душой.
Мы те же. Со шрамами боли на лицах,
Чуть-чуть одиноки, слегка влюблены,
Но слышишь, распелись под окнами птицы?
Все позже и позже приход темноты.
А значит, дождались. А значит, все будет:
Раздолье травы и шальные слова,
Волшебные ночи и теплые будни.
А значит, что все же приходит весна.

(с) Аль Квотион

Мой город не умел быть морем,
Он пах бензином и весной.
Он не звучал во сне прибоем,
Лишь мял асфальт немой толпой.
Он макияж витрин намазал
На губы слишком тонких стен.
И с легкой горечью сарказма,
Все ждал каких-то перемен.
Он бликами купался в лужах,
Под игом тонких каблуков.
И чем-то оседал мне в душу,
Слегка похожим на любовь.
Мой город жил. Он жил, поверь мне.
Как мог, как верил, как умел.
И это злое настроенье
Всегда рассматривал в прицел.
И в нем останется былое,
И он останется родным.
Мой город не умел быть морем,
Но все же был, мой друг, моим.

(с) Аль Квотион

Все просто, если ты судьбой дана мне,
То так ли важно, кем ко мне придешь:
Убийцей с равнодушными руками
И прячущей в своем корсете нож,
Продажной девкой в ярких драных юбках
С цыганщиной в блестящем свеклой рту
Или согбенной временем старухой,
Сжимающей корявую клюку.
Молочным привидением печальным
С холодным, мокрым, траурным лицом.
Мужчиной ли, несущим к свету раны,
Увенчанным презрения венцом.
Собакой ли, скулящей в темном храме,
Вороной, исклевавшей весь покой.
Все просто, если ты судьбой дана мне,
То я всегда приму тебя любой.

(с) Аль Квотион

Сегодня я гулял по городу птиц. Его создали дети. И теперь я хочу пригласить в него и вас. Добро пожаловать.)

Вместе - это когда в стремительно растущей куче грязного белья половина - не твоя. Одиночество - это когда у тебя нет грязного белья, только чистое, достаточно лишь затереть мокрой ладонью пару пятен и брызнуть одеколоном.

Вместе - это когда можно позвонить и сказать: "купи, пожалуйста, пачку сигарет по дороге домой". Одиночество - это когда дорога домой приобретает риторически философский смысл.

Вместе - это когда ты рыча и смеясь отвоевываешь право пить из своей любимой кружки. Одиночество - это когда все кружки твои, но ты пьешь либо в кафе, либо в гостях, либо из горлышка.

Вместе - это когда в холодильнике есть вкусняшка, но тебе неминуемо придется делиться. Одиночество, это когда в холодильнике есть вкусняшка, но она помнит еще царя, и ты идешь в гости или в кафе.

Вместе - это когда твоя кровать ограничивается одним метром от стены, дальше начинаются чужие локти и коленки. Одиночество - это когда твоя кровать то место, где ты лег, будь то пол или диван.

Вместе - это когда понимаешь всю важность туалета и учишься занимать очередь заранее. Одиночество - это когда туалет для тебя - вечернее платье женщины, возможно, тоже одинокой.

Вместе - это когда ты любишь другие фильмы, но вы читаете одни книги, и ты тихо любуешься тем, какая она растрепанная и родная по утрам. Одиночество - это когда ты любишь лучезарные глаза, существующие только в твоих мечтах.

Вместе - это когда ты точно знаешь, что тебя всегда ждут. Одиночество - это когда ты всегда ждешь, ничего не зная.

Вместе - это когда можно пойти погулять. Одиночество - это когда нужно бы зайти домой.

Вместе - это когда мы рядом. Одиночество - это когда тебя нет.

(с) Аль Квотион

Зацелованы губы. Не ветром ли?
Растрепалась судьба под дождем.
Заметелило дни твои бедами,
А хотелось быть просто вдвоем.
Вот конечная. Поздно. Приехали.
И кондуктор устало ослеп.
Жизнь заплатками вся да прорехами,
Но зато сквозь нее видно свет.
Что там дальше, за снежными звездами?
Добредешь ли к утру до тепла?
Вот конечная. Поздно? Не поздно ли?
Как же давят на плечи года...
Сходишь молча. Задумчиво. Загнанно.
Сигареты вновь ищешь в пальто.
Впереди только алое зарево
И не ждет на перроне никто.
А хотелось быть просто угаданным.
Ты вздохнешь и продолжишь свой путь,
Под присмотром стареющих ангелов.
Зацелованы губы. И пусть.

(с) Аль Квотион

Он был влюблен в рассвет. Его друзья смеялись: дурак, вокруг столько красивых девушек, а ты смотришь только на восход солнца, обычное природное явление. Конечно, они были правы. Но он был влюблен в рассвет. Он не спал по ночам, чтобы не встретить его заспанным, в предутренних сумерках он собирался, молча приводил себя в порядок и выходил на крышу. И рассвет приходил к нему, всегда разный, одетый в розовое, в дремотно голубое или солнечно желтое платье. Друзья смеялись над ним: рассвет - для всех. И они были правы, конечно, правы, но ему было все равно. Он читал рассвету свои лучшие стихи, он закрывал глаза и подставлял первым лучам света уставшее лицо. Друзья смеялись: какой же ты дурак, ведь так и помрешь одиноким, а рассвет как был, так и останется. Они были правы. Он прожил долгую жизнь, каждый день встречая свой рассвет на крыше дома, а потом тихонько умер. А на следующее утро... Нет, солнце не погасло. И рассвет, придя на опустевшую крышу, где его больше никто не ждал, не потемнел, не исчез, не прошелся по миру легким дождем грусти. Друзья были правы, это всего лишь природное явление, в нем нет тоски, ему не знакома печаль и боль потери. Но дело ведь не в этом. Дело в том, что он был влюблен в рассвет, каждое утро он выходил его встречать и он сумел то, чего не сумели они: быть счастливым всегда, улыбаясь обветренными губами разноцветным лучам восходящего солнца.

(с) Аль Квотион

Девушки, женщины... Хотя, нет, именно девушки, всегда молодые и прекрасные, всегда наши любимые. Я благодарен вам за то, что вы есть, за вашу чуткость и трепетную чувственность, за поэзию ваших душ, за живопись ваших лиц. За вашу щедрую любовь, которая осветила и мою жизнь, незнакомого вам мальчишки, минуя любые пределы. Спасибо за ваше понимание и умение невзначай оказаться рядом, когда это так необходимо. Спасибо за ваши слова и за ваше молчание. Спасибо вам за красоту сердец и нежность рук, за сладость губ и горечь поцелуев. Я поздравляю вас с вашим праздником, праздником весны, любви и светлого счастья. Пусть будет все, пусть вы будете все так же любимы, желанны и необходимы нам, пусть любые преграды на жизненном пути окажутся не большим, чем тень от облака, пробежавшая по траве солнечным днем и пусть у каждой вашей сказки будет счастливый конец. Поздравляю вас.

                                                                                                                                                                                        Аль.

Садись рядом, рассвет сегодня на удивление хорош, смотри, какие теплые оттенки, какой мягкий свет. Садись, я постелю куртку, хотя до этой крыши не достает пыль, тут не бывает людей. Даже птицы не долетают сюда, только рассветы и закаты иногда заглядывают, ложатся разноцветными боками на шершавую черепицу и дремлют в тишине. Садись, я рад тебе. Помнишь, как мы росли? Как мы играли во дворе, вон он, отсюда его видно. Как наши матери звали нас, а мы все не шли, мы все никак не могли уйти с этого маленького дворика, полного игр, из этого залитого солнцем детства. А помнишь, как мы любили? Я прижимал тебя к себе, целовал в шею, гладил ладонями по спине, все искал, где ты прячешь свои крылья. А как я терялся и не мог понять, где заканчиваюсь я и начинаешься ты, помнишь? Наверное, это и значило стать одним целым. И у нас получилось, мы действительно стали им. И исчезли пределы, и пали границы, и горели города. А помнишь, как мы говорили? Я рассказывал тебе все, что знаю сам, мир шелестел декорациями и раскрывался сутью, а твои глаза светились алчной жадностью открытий, в глубине зрачков медленно рождалась вселенная. А я смотрел в них и безжалостно тонул. А помнишь, как мы сидели на крыше, слушали один плеер на двоих и молчали? Но не каждый о своем, а вместе, глядя в один рассвет, прижавшись друг к другу, как двое маленьких детей, потерявшихся в огромном мире. Да, я рад тебе. Потому что и сейчас, спустя столько времени или безвременья путающейся памяти, я все еще могу сказать тебе то, в чем ты, улыбаясь уголками губ, прочтешь то самое "люблю", принадлежащее только двоим, я могу сказать: Я ждал тебя. Садись рядом, рассвет сегодня на удивление хорош...

(с) Аль Квотион

Новое поколение художников выглядит вот так:

Спасибо Импульсу Разума, который уговорился побыть моим Галатеем.) И да, именно таким я его вижу.)

- Привет. Как жизнь?
А сам на части
Рвусь сердцем, полным пустоты:
"Ты так прекрасна... Знаешь, счастье
Мое хранит твои черты."
- Работа, дом. Все как обычно.
Молчу. А хочется сказать:
"Ты знаешь, грусть мне так привычна,
Ведь у нее твои глаза."
- Да брось, к чему сентиментальность.
А сам умело прячу взгляд:
"Скучал, скучал и все казалось,
Что ты придешь ко мне назад."
- И как он? Ну, желаю деток.
А ревность бьется у виска
И каждый тот удар так меток:
"Ты лишь моя, навек моя."
Так и живем. Молчим, лукавим,
И прячем душу, мелем вздор.
Затем что все больней с годами
С любовью прошлой разговор.

(с) Аль Квотион

Пишу тебе. Любовь легла на плечи,
А из окна бесстыдно смотрит ночь.
Пишу тебя. Холст выгнулся навстречу
И призрак боли отшатнулся прочь.
Пишу, кричу, ты слышишь меня, слышишь?
Себя - в слова, без скромности, всего.
Себя - на кисть, что одержимо пишет
Черты и тени тела твоего.
Себя - тебе. Последним тихим даром.
Остатки воли, чуткость этих рук,
Рассвет души под меркнущим загаром,
Сбивающийся с ритма сердца стук.
Тебе, бери. Все забирай, не жалко.
Но лишь позволь острей тебя желать,
Писать тебе, чтоб становилось жарко,
На зависть ангелам тебя писать.

(с) Аль Квотион

Мне снился сон:

"...Господи, неужели....

...Господи, скажи...

....Господи....

Над ночным городом живут молитвы. Они медленно струятся, извиваются, сплетаются друг с другом, распадаются на слова, на звуки, снова собираются в новые. И в этом бесконечном, бесформенном, вводящем в транс метаморфозе живет и твоя.

Господи, Боже, Отче, я узрел степь и у нее не было края. Так человек, по горло стоящий в каменном веке, вдруг видит первые шаги на луне и с ужасом и восторгом понимает ту бездну знания, которая была между ними. Боже, я узрел степь и у нее не было края. Господи, научи как жить с бездной в груди.

Над ночным городом живут молитвы и они прекрасны. Не те заученные наизусть заговоры, словесные плацебо религии, а искренние разговоры с совестью, попытки сформулировать и понять шепот собственной души. Отпускает грехи не священник, скрывающий лицо в полумраке храма, их отпускает сама исповедь, реализующая твое раскаяние.

Господи, я коснулся неба и оно вошло в меня. Боже, я должен сказать, но слова не вмещают его. Душа кричит, бьется в агонии от переполняющего ее, сердце болезненно сжимается, а я стою посреди спешащего мира, закрыв глаза, и молчу."

А до этого мне снилась дверь. Поглощающая время, пространство, свет, материю. Я смотрел на нее, краем глаза замечая, как меняет форму горизонт. Это было так же ужасно, как и прекрасно. Дверь, поглощающая сначала мир, а потом саму себя. А я смотрел, понимая, что могу смотреть только потому, что меня нет.

(с) Аль Квотион
 

"...А потом ты напишешь красивым ровным почерком, тем самым, с буквой д, загнутой художественным завитком вверх, тем самым, наклонным и в неограниченной линиями белизне сбивающимся выше строки, тем самым, которым писал ты стихи и письма, тем самым, которым пальцем ты чертил по поверхности стола несвязные слова, снова о чем-то задумавшись, тем самым, которым ты уверенно вписывал свое имя во все приговоры... А потом ты напишешь: Я умер уже давно. Все остальное прошу считать лишь формальностью."

Как ценны порой мелочи. Почерк, упавшая тень, улыбка, притаившаяся на краешке губ. Душа рвется, а тебе становится невероятно, жизненно важен плохо закрытый кран. Ты отворачиваешься от боли и начинаешь считать капли. Или ты замечаешь пятно на клавише компьютера, пятно, которое было там уже два года, но все это время ты лениво его игнорировал, и остервенело оттираешь его, заглушая монотонностью и бессмысленностью зацикленных движений все мысли. А порой эти мелочи сами по себе становятся катализатором переживаний. Ты идешь по парку, краем глаза замечаешь цветущий жасмин и вспоминаешь... аромат J'Adore, вы танцевали под дождем, и ее мокрое платье на полу твоего дома, и тревожные поцелуи со вкусом сигарет и горького шоколада, и смуглое горячее плечо под твоей рукой, дрожащее от... память накатывает волной, поднимается к горлу, выше, закрывает с головой и уже скоро ты не сможешь дышать... разлитое по ковру вино, едкий запах дыма, тяжелеющий пасмурным грозовым небом взгляд, а дальше неповторимая игра, слова, брошенные в запале, слова, сказанные с самым болезненным оттенком, не злости, не ярости, но ледяного равнодушия, твои слова... и воздух кончается, память сбивает с ног, ты падаешь, хватаясь за осколочные лучи неумолимо гаснущего света, но чувствуешь под руками лишь шершавую грязную поверхность асфальта. Как ценно порой то, что мы по привычке считаем мелочами.

(с) Аль Квотион

Мне нравится, когда мы рядом, потому что с тобой я могу быть самим собой. Я жил с женщинами, жил и с мужчинами и часто слышал эту фразу и от тех, и от других. И это всегда значило примерно одно и то же. Все сводилось к бытовому этикету: потому что можно не идти в душ, когда лениво, потому что можно не пытаться читать книги и строить из себя интеллигентного человека, потому что можно не казаться остроумным, потому что можно месяц ходить в одних носках, пялясь в монитор ноутбука, потому что можно не придумывать как сделать жизнь красивее, потому что можно чавкать и ковыряться в носу, потому что любую необходимость так или иначе контролировать себя можно оставить за дверью. Так проще. Я молчал и улыбался. Все так, со мной можно быть кем угодно и чем угодно, я приму любой аспект характера. Я молчал, ласково улыбался и думал про себя, что мои принципы звучат иначе: мне нравится находиться рядом с тобой, потому что ты заставляешь меня становиться лучше.

(с) Аль Квотион

Ты пройдешь сквозь боль и радость, сквозь потери и вдохновение, сквозь агонию и экстаз души. Ты совершишь множество прекрасных волнующих ошибок, ты научишься ценить прошлое за то, что оно прошло. Ты будешь падать и подниматься, взлетать и сгорать, жить и умирать. Ты дойдешь до края, ты перешагнешь все черты, ты заглянешь в каждую бездну и коснешься каждого неба. Ты будешь дарить стихи и красть поцелуи, распускаться цветком и разбиваться дождем об асфальт. Ты войдешь в каждую реку, ты покинешь все берега. Ты вложишь иной смысл в свое имя, настолько же глубокий, насколько личный, и оно покроет тебя славой и позором. Ты охватишь собой все измерения и сожмешься в точку, эмбрион сознания, не имеющую ни одного. Ты откроешь двери борделей и храмов, ты узнаешь на вкус приторно сладкое вино молитв и ядовито горький опиум грехов. Ты убьешь в себе зло и добро, а потом создашь их заново. Ты научишься терять покой и находить себя, ты познаешь возможность сказать и дар слышать, ты превратишься в вопросы и ответы и сольешься в одно. Ты наденешь на лицо маски одухотворенности и жестокости, а потом снимешь их и не найдешь лица. Ты станешь мужчиной и женщиной, ребенком и стариком, ты посмотришь всеми глазами и закроешь их. Ты взвесишь веру и науку, ты коснешься дна любого искусства и найдешь вершины в пошлости, разврате и тьме иной стороны жизни. Ты пройдешь неизмеримо долгий путь...

А потом ты дойдешь, слегка наклонишься и шепнешь в маленькое горячее ушко: Здравствуй. Это я.

(с) Аль Квотион

Безмолвный, бледный человек,
Слепой мертвец, живущий в каждом,
Не знающий ни бед, ни нег,
Ни боли, ни любви, ни жажды,
Врачующий прохладой лет
Надрывы сердца, муки духа,
В мужчинах видящий скелет,
А в женщинах - всегда старуху.
Оскал цинизма, взмах ножа
И падает у ног надежда,
Не молода, не хороша,
Уже не ангел, а невежда.
Безмолвный, бледный человек,
Тень душ, танцующих у света,
Агония закрытых век,
Яд каждой новой сигареты.
Ни тяга к жизни, ни война,
Ни рай, ни ад - ему не важно.
Он не умрет, он мертв всегда.
Он не умрет. И это страшно.

(с) Аль Квотион