Ты можешь победить дьявола - благодаря провидению, храбрости, бешеной удаче или сочетанию всего этого - однажды но не дважды. You may beat the devil once—through providence, bravery, dumbass luck, or a combination of all—but not twice.

Не могу вспомнить, откуда мне знакома фраза, вынесенная в заглавие, да-да, то самое стихотворение Роберта Бернса, первую строку которого автор хоррор-сочинений Монтегю Джеймс (не путать с Генри Джеймсом, тоже умевшим знатно напугать читателя, "Поворот винта" - бр-р). Так вот, первую строчку которого основоположник жанра сделал названием одного из самых знаменитых своих рассказов.

Помню, что именно у Стивена Кинга в незапамятные времена прочла эту строчку, и тогда же она врезалась в память, примерно как "Я знаю, что тебе нужно", "Иногда они возвращаются". Но теперь никак не могу вспомнить, где именно и гугл мне не в помощь. Может быть в "Как писать книги", он там невообразимое количество авторов и произведений упоминает?

Так или иначе, желающим извлечь из новой книги максимум смысла от души советую этот рассказ Джеймса, он совсем небольшой, а удовольствия от чтения "Later" добавит много. Хотя напрямую связан лишь с одной линией, которых в этой компактной, по кинговым меркам (всего две с половиной сотни страниц), вещи заплетено с полдюжины. И каждая могла бы стать сюжетной основой для отдельного произведения.

Судите сами: мистика (мальчик видит мертвых людей и может с ними разговаривать). Страх сиротства (он живет с мамой, об отце ничего не знает, бабушка и дедушка погибли в автомобильной аварии, а единственный оставшийся родственник дядя помещен в дом престарелых - ранний альцгеймер, такие дела). Будет еще детектив, литературный триллер, киднепинг, хоррор, роман взросления, история с наркотиками и мафией. Но тут уж я не могу иллюстрировать примерами, опасаясь испортить впечатление, поверьте на слово, будет, и с высочайшей степенью референтности. Вся эта плетенка сплошь отсылки к более ранним кинговым, и не только его, книгам, что не мешает "Позже" оставаться самостоятельным оригинальным произведениям.

Ну а о чем вообще, ну интересно же. Кто бы сомневался. Ладно, совсем чуть-чуть. Повествование ведется от лица подростка по имени Джейми Конклин, который с раннего детства видит мертвых людей и может общаться с ними ("но не так, как в кино с Брюсом Уиллисом" - с самого начала уточняет герой-рассказчик). Есть одна особенность, даже две: мертвые всегда являются в той одежде, в какой их застала смерть, и они не могут лгать, отвечая на прямо заданный вопрос.

О даре (или проклятии?) Джейми знает только его мама Тия, которая работает литературным агентом, продолжая дело так несчастливо вышедшего из игры старшего брата. Дела, признаться, идут не то, чтобы очень, в этом бизнесе работают настоящие акулы, с которыми матери-одиночке куда уж тягаться, да к тому же мировой финансовый кризис. В общем, все идет к банкротству, и в школу мальчик поступает муниципальную - не частную, как все, кто есть кто-то.

Но есть у туч жемчужная подкладка, один из авторов Тии, с серией романов о колонии Роанок (кто хорошо знаком с творчеством Кинга, вспомнит, что мотив Роанока, наравне с "Марией Селестой" сквозной у него) Реджис Томас становится мегапопулярным. Дела идут на лад, и надо же такому случится, что в начале работы над очередным романом Томас падает замертво на краю своего бассейна. Разорение или...

Вы уже догадались, что мальчик с мамой посетят место смерти писателя. Но вряд ли могли бы предположить, что будут они не одни. Третьей окажется детектив департамента полиции Лиз Даттон, подруга Тии. И, хм, больше, чем просто подруга. И это станет отправной точкой многих неприятных и страшных вещей, которые доведется пережить герою, но об этом я уже не стану рассказывать.

Думаю, что русский перевод появится совсем скоро и всякий, кто любит Кинга сможет прочесть эту историю. Хотя она и в оригинале читается очень легко. Это Кинг, дети, он такой один.

Меня вызвали в школу: Ваш, говорят, сын Пьетро мало общается с иностранными детьми. Все его друзья итальянцы. Может быть, вы внушаете ему шовинистические настроения? Пришлось напомнить им, что Пьетро не совсем Пьетро, а Петр Михайлович, русский экстракоммунитарий.

Определение "экстракоммунитарио" к коммунизму и коммунарам никакого отношения не имеет, а вовсе даже означает человека, рожденного вне Евросоюза, в каковом положении не только Петр Михайлович, но и его мама, написавшая эту книгу Наталья Осис.

"Солнечный берег Генуи" продолжает проект "Русский iностранец" от Редакции Елены Шубиной, начатый !Нью-Йорком" Аси Долиной. Регулярно рассказывая о книгах, я сталкиваюсь с тем, что есть некоторая доля (как бы сформулировать, чтобы не обидно) ревнивой зависти в нашем отношении к соотечественникам, которые не только уехали и интегрировались, более-менее успешно в тамошнюю жизнь, но еще и книги о своем опыте пишут, и печатаются в ведущем российском издательстве.

На самом деле, такой чести удостаивается не любой-каждый, надобно написать так, чтобы было интересно не только тебе самому: опиши свой опыт вхождения в иную реальность (который по определению не может не быть травматичным, но упаси тебя расписывать свои мытарства). Расскажи о месте, где живешь, о привычках и обычаях населяющих его людей, что-нибудь забавное или даже курьезное, но не обидное. Научи нас любить их, позволь нам понять, что при всех различиях, мы и они часть одного целого.

Как ни парадоксально, в мире, где всеобщая грамотность норма, такое мало кто может. Наталья Осис из тех, у кого получается. Она живет в Италии уже шестнадцать лет, преподает в университете Генуи и всем сердцем любит вторую родину, что не мешает ей любить первую. И мне, читателю, немало импонирует эта позиция.

И все же "Солнечный берег" в первую очередь признание в любви к Генуе и генуэзцам. Нам в громадной России и вообразить трудно, насколько в компактной, по нашим меркам, Италии различаются, в зависимости от области, обыкновения и предпочтения. Начиная с кулинарных и заканчивая серьезными особенностями ментальности-темперамента. Пересказ книги представляется мне занятием бессмысленным, да и ни к чему это, когда можно прочесть.

О том, как пьют утренний кофе в баре, непременно стоя, как готовят соус песто, оставляя базилик напоследок, потому что за время, пока собираются остальные ингредиенты, его листочки в горшке успеют еще немного подрасти. О Генуэзской республике, ее дворцах и дожах. О родине Колумба и Паганини и о том, как в генуэзской опере близорукой Марии Каллас вместо цветочных букетов накидали пучков редиски. О пляжном этикете и трусах свободы - о, да, и не подумайте, что речь о какой-нибудь сексуальной свободе. Представила, что наш президент обращается к владельцам квартир, с окнами на Кремль с просьбой не вывешивать на просушку исподнее хотя бы во время саммита Большой Восьмерки, смеюсь.

Хотя для меня неожиданно трепетным открытием стали итальянские партизаны-антифашисты, о чьей борьбе мы почти ничего не знаем. А между тем, в их рядах сражалось немало наших соотечественников, и память их чтут там - такое грустное и прекрасное соединение Bella Ciao с Катюшей. И еще, чуть не до слез тронул рассказ о генуэзских автобусах, на которых красуется изображение чумазых парня и девчонки с подписью Grazie Ragazzi! - Спасибо, ребята. Но об этом нужно было бы долго рассказывать, лучше почитать в книге.

Я пробрался вглубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шел мой караван...
..."И в стране озер пять больших племен
Слушались меня, чтили мой закон...
..."Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребенный здесь в четырех стенах
Гумилев "У камина"

Он был поклонником Николая Гумилева и водил в Норильлаге знакомство со Львом Гумилевым. Он знал двадцать два языка, на девяти из которых изъяснялся свободно. Он объездил мир, поставлял родине невероятной ценности секретные сведения. Был чешским студентом, английским лордом, венгерским графом, итальянским бизнесменом. Осужденным по пятьдесят восьмой статье, бригадиром на лесоповале, лагерным фельдшером, паралитиком после инсульта в лагерном лазарете. Освобожденным по болезни инвалидом, ночным сторожем реабилитированным, переводчиком, писателем, сценаристом, художником.

Красавец в кларкгейбловом стиле, внебрачный сын одного из графов Толстых, моряк, эмигрант, возвращенец, вербовщик. Ипостасей, воплощенных Дмитрием Быстролетовым на протяжении его семидесятичетырехлетней жизни хватило бы на семьдесят четыре среднестатистических. Даже приняв во внимание, что правда в его рассказах о себе виртуозно мешалась с вымыслом, так, что уж и не разобрать было, где одно, где другое - читать быстролетовскую биографию нельзя без благоговейного трепета.

О герое хочется говорить бесконечно, к сожалению, не могу того же сказать о книге. Иван Просветов в моем читательском списке новое имя и, с большой степенью вероятности, останется автором единственной биографии. Ну, хотя бы потому, что сделать из такого материала довольно унылое чтение, это еще постараться надо. Автор сумел.

То есть, я понимаю, что иметь дело с таким феерическим персонажем, который выстраивает свою биографию, ломая все каноны, весьма непросто. То и дело приходится поверять сказанное и документально подтвержденные сведения, равно как свидетельства очевидцев, чаще всего расходятся с тем, что рассказывает о себе герой.

А рассказывает он много, эпопея "Пир Бессмертных", практически полностью написанная во время лагерного заключения, которое длилось восемнадцать (только вдумайтесь!) лет. Так вот, одиннадцатикнижие - это фактически беллетризованная автобиография. Судя по всему, писателем наш герой был не то, чтобы очень хорошим, в одно время со ставшими впоследствии культовыми "Территориями" Олега Куваева в одном из толстых журналов вышел его "Para Bellum", сразу и прочно позабытый.

Сценарист тоже не самый удачливый. В год, когда Татьяна Лиознова приступила к съемкам "Семнадцати мгновений весны", на большие экраны вышел снятый по сценарию Быстролетова "Человек в штатском", шпионский боевик собравший вполне достойную кассу, где роль разведчика воплотил Юозас Будрайтис. А кто теперь вспомнит то кино?

И все-таки это была немыслимо яркая интересная жизнь. За возвращенное имя Ивану Просветову стоит быть благодарной.

Вся его ложь вырастала из желания быть честным с собой. Он был собственным двойником, а не искал сходства с другими, как это делает весь мир.

Как говаривал самый близкий нам географически из основоположников марксизма-ленинизма: "Если я знаю, что знаю мало, я добьюсь того, чтобы знать больше". Это к тому, что о писательнице из Екатеринбурга Анне Матвеевой до этой книги ничего не знала. Хотя слышала, конечно, не могла не слышать о повести "Перевал Дятлова".

Кажется даже, книг с таким названием, появившихся практически одновременно, было две от разных авторов - так часто случается, темы витают в воздухе и более резонансное высказывание перетягивает на себя все потенциальное внимание. В этом случае, как ни печально, обеим книгам достались крохи с пиршественного стола "Битвы экстрасенсов" на ТНТ. Сюжет о загадочной гибели группы на перевале был едва не самым рейтинговым у этого одиозного шоу.

Хотя после, с "Завидным чувством Веры Стениной", номинированным на какую-то из престижных премий, могла бы заинтересоваться. Однако запомнилось название, но не имя автора, а дальше так и не выбрала времени прочесть. О чем сейчас жалею и не жалею. Первое, потому что могла бы читать рассказы, уже вооруженной знанием об авторе (ленинский стиль заразителен). Второе - потому что встреча с этой книгой мне только еще предстоит. А в том, что стану ее читать, теперь не сомневаюсь.

Итак, есть сборник "Катя едет в Сочи". и есть я - табула раса в части творчества писательницы. Девять рассказов и повестей, составляющих его, не то, чтобы прям совсем о двойниках и доппельгангерстве, это скорее промоход, рассчитанный на то, что потенциальный читатель скажет: о, двойники, я про всякое такое люблю. Двойничества здесь не больше, чем между Раскольниковым и Свидригайловым, в котором нас убеждало литературоведение школьного извода.

Равно не погрешив против истины, можно сказать, что это о том, как встретились два одиночества. И расстались или не расстались. О том, что любовь бывает долгою. а жизнь еще длинней. О том, что жизнь коротка, а искусство вечно. И еще о многих разных вещах, о каких в обыденности не слишком часто думаем, а задумавшись случайно, предпочитаем серьезной ментальной работе одну из этих расхожих сентенций.

На самом деле, титульный рассказ с броским названием, намекающим на некую авантюрность сюжета, наименее яркая из вещей сборника. Не потому что, плох, а потому что остальные круче. Героиня, переживающая сложный роман, случайно сталкивается с девушкой, так же бегущей от своей непростой любви или пытающейся бежать как раз в город-курорт. Они разные, как масло и вода, которые ни при каких условиях не смешиваются, но именно в эту минуту обеим нужна именно эта встреча, и их властно притягивает друг к другу, чтобы после отпустить каждую в движение по непересекающимся орбитам.

Замечательно хорош "Внук генерала Игнатьева", история афериста-виртуоза, с которым жизнь время от времени сталкивает хорошую девушку Юлю Вогулкину. В отличие от большинства, она не подпадает под обаяние новоиспеченного сына лейтенанта Шмидта, может быть потому, что у нее свое кино, куда более захватывающее, чем любой из сюжетов, какие могло бы предложить его феерическое, но неглубокое воображение?

Рассказ "После жизни", исполнен горькой трепетной нежности к вещам, чье существование длится после нашей смерти. Кошмарный "День недели была пятница...", не назову повесть даже попыткой исследования сути черноучительства, скорее констатация: у зла много способов подобраться к тем, кто считает себя защищенным, и лучше бы следовать по стезе добра, даже если сам воспринимаешь такое хождение как декларативное и формальное.

Жемчужина сборника для меня повесть "Слова" о художнике Мише Брусиловском, в сути, очерк биографии. Долгая непростая и прекрасная жизнь, уместившаяся в сорок страниц. Не потому, что большего количество пожалели, а потому что эти четыре десятка стоят иных четырех сотен. Всем, кто ценит короткую прозу, рекомендую, стоящая книга.

А мне видится другой Дед Мороз, гигантский и прозрачный, возносящий над этой застывшей людской сумятицей свой жуткий каннибальский силуэт. У него вишнево-красный рот, у него белая борода, он добродушно улыбается. А из углов рта торчат детские ножки.

Тот же прием, который Стивен Кинг использовал в своем "Оно", немало поспособствовав профессиональному кризису и общему падению доходов аниматоров, чье приглашение на детские праздники в традиционном клоунском образе с той поры устремилось к нулю. К счастью, Даниэль Пеннак не так популярен, как Кинг, а светлый образ Рождественского Деда, ведущего родословную от св.Николая, не так-то легко замутить.

Да книга и не ставила цели опорочить или ниспровергнуть. Скорее напомнить о том, что волки могут рядиться в овечью шкуру, особенно постарев и одряхлев, при этом не переставая быть волками. Итак, "Людоедской счастье", первый из серии романов о семье Малоссенов, принесший Пеннаку мировую известность. Они парижане, хотя далеко не принадлежат к сливкам общества. Они живут в Белльвиле, неблагополучном на тот момент районе Столицы мира. Они многодетная семья, но совсем не в том смысле, в каком можно было бы подумать.

Бенджамен, старший в семье, первый из детей странной мамы, которая находится в вечном поиске нового спутника жизни, попутно обретая очередного ребенка от всякого следующего мужчины мечты. Дитя... сбрасывается на руки Бену и старшим детям, которых он уже успел вырастить. Скажете, так не бывает? Ну. в жизни чего только не бывает. Вот он человек, наделенный мощнейшей харизмой семьянина. Работает менеджером по претензиям в крупном супермаркете, работа не то, чтобы пыльная, скорее идиотическая и подловатая.

Но тут нужно вспомнить, что книга написана в далеком восемьдесят пятом, мир ощутимо потряхивает угрозой ядерной войны, о грядущем распаде лагеря соцстран и помыслить невозможно, до интернета, мобильной связи и соцсетей как до луны пешком. И о кризисе перепроизводства никто всерьез еще не говорит. Нет сегодняшнего уровня конкуренции среди производителей и продавцов, вековой торговый принцип Galorium Emptorium (качество на риске потребителя) еще не до конца изжит. Таким образом, магазин, продавший некачественный товар, заменит его, конечно, но по-настоящему серьезной проблемой может явиться судебный иск покупателя.

Так вот, Малоссен - тот человек в магазинной иерархии, чья задача - не допустить подачи иска. А уж как он будет действовать: убеждением, уговорами, давя на жалость (чаще всего именно так) то не забота работодателя. Он козел отпущения и сам должен справляться. Он и справляется - ему ведь надо кормить семью. Но не подумайте, что Бен считает себя галерным рабом. Свой вклад считает инвестицией в будущее и кто мы такие, чтобы говорить ему, что это не так?

С некоторых пор, однако, в магазине регулярно происходят теракты, в каждом из которых гибнет не больше одного-двух человек, окружающие отделываются испугом. Что? Да это же красный уровень! Ну нет, ну вспомните же, восемьдесят пятый, до башен-близнецов еще шестнадцать лет и все вокруг воспринимают эти взрывы, как безусловное зло, которое не может, однако, отменить предрождественских хлопот. Шоу маст гоу ван.

И разумеется, так выходит, что Бенджамен оказывается в непосредственной близости от каждого из взрывов. Козел отпущения, по большому счету - это не только работа, но и роль по жизни. Роль, которую ему придется сыграть во всех этих событиях, в достаточной степени будет окрашена тем же колоритом.

Там, на самом деле, страшные преступления из прошлого, о которых даже и сегодня, когда табуированных тем много меньше, нельзя подумать без содрогания. Но в целом книга производит впечатление легкой, беззаботной и праздничной, несмотря ни на что. Отчасти благодаря атмосфере, которую спустя пятнадцать лет подхватит и перенесет в свои книжки Дарья Донцова - заметьте, упоминаю о ней ничуть не в уничижительном смысле.

Такое: когда мир так враждебен, а жить страшно, лишь в кругу близких тебе людей обретешь радость и покой. А для того, чтобы они, эти ближние. у тебя были - культитвируй взаимную привязанность, любовь и дружбу, начав с себя. Отличная книга, хоть я не по ироническому детективу. Но мне повезло слушать ее в аудиоверсии, исполненной Игорем Князевым, который с любым материалом хорош, а с хорошим превосходен.

- И что делать:
- Если бы знать.
И это было бы прекрасным финалом, если бы внезапно подошедший человек в камуфляже не сказал им осипшим, но бодрым голосом:
- Расходитесь, нечего тут.

Понятие "роман-буриме" требует некоторого пояснения. В детстве большинство из нас играло в такую штуку, когда собиралась компания из нескольких человек, брался листок бумаги и первый рисовал голову какого-то существа, не обязательно человека, после чего край листа заворачивался, второй рисовал шею и верхнюю часть тела, третий нижнюю, четвертый ноги, после рулончик разворачивался к общей радости, потому что, получившийся тяни-толкай бывал очень смешным.

Когда стали постарше и выучились грамоте, писали послание коллективного разума, только в этом случае новая строчка отвечала на один из вопросов стандартного списка: Кто? С кем? Когда? Где? Что делали? Чем все закончилось? В результате могло получиться что-нибудь, вроде: "Василий Иваныч и Пятачок в шесть часов вечера после войны на городской помойке грабили банк и сдали в закрома Родины шесть центнеров с гектара". Такая бестолковая дребедень, но все веселились.

Роман-буриме строится примерно по тем же принципам, с той разницей, что каждый из участников, продолжающих повествование, знает список персонажей и содержание предыдущих глав. На заре коллективизма попытка сделать подобное в русской литературе уже была, роман "Большие пожары" собрал под одной обложкой двадцать пять видных литераторов, включая Грина, Бабеля, Новикова-Прибоя, Алексея Толстого, Зощенко, Леонида Леонова. О степени успешности можно судить хотя бы по по тому, что в коллективной памяти он не сохранился, несмотря на увлекательный сюжет с мистикой, конспирологией и фантастикой.

Мой читательский опыт включает знакомство с еще одним подобного рода примером коллективного творчества, хотя с меньшим числом участников. Роман "Рубеж", в создании которого на рубеже веков поучаствовали пять авторов: Олди, Дяченко, Валентинов - автономно, хотя два из трех участников в соавторстве, писавших тогда прекрасные книги. Но собравшись вместе, такой лабуды наваляли, после которой я их и по отдельности перестала читать.

"Война и мир в отдельно взятой школе" скорее не слом традиции коллективного письма, а закономерное продолжение. В очередной раз подтверждающее, что служение муз не терпит не только суеты, но и толпы. Носители яркой творческой индивидуальности, собравшись вместе, как ни печально, именно толпой становятся, а дар каждого, вместо приумножения, словно бы дробится и мельчает.

Сюжет прост: языковой гимназии и прилегающим к ней домам в хорошем старом районе Москвы грозит слом, с тем, чтобы выстроить на этом месте огромный торгово-развлекательный комплекс. Жителей, соответственно, расселят по окраинам, детей распределят по новым школам. С чем категорически не согласна инициативная группа десятиклассников, которые не хотят, чтобы была порушена их светлая дружба. Типа, компания распадется.

Оставим на совести соавторов явную фабульную и мотивационную хлипкость, мы как-бы понимаем, что цель здесь не рассказать внятную историю, а собрать вместе хороших талантливых людей и устроить междусобойчик, вроде капустника. Хотя такое допущение, согласитесь, переводит происходящее в условную песочницу, где взрослые дяди и тети лепят среди кошачьих какашек куличики: Мам, смотри, как у меня получилось!

Однако для невнятных целей и надобностей (не иначе, чтобы углубить школьную тематику) за основу как-бы взят толстовский "Война и мир". "Как-бы" - потому что единственное, что связывает получившуюся фантасмагорию с бессмертным романом, это имена персонажей, измененные, но узнаваемые. И может быть, еще обыкновение героев то и дело переходить с русского на иностранный (не забыли, гимназия языковая?)

В целом получилась изрядная белиберда, хотя отдельные фрагменты очень хороши. Внятный и логичный эпизод "Двенашка" Григория Служителя, интересный "Платон" Александра Григоренко, уморительно смешной "Не пей вина, Гертруда" Ильгара Сафата, жуткие "Волнушки" Дарьи Бобылевой. "Под дачным абажуром" Владимира Березина прямо-таки с философским подтекстом и совершенная феерия "За миллиард воль до конца света" от Николая Караева.

В то время, как главы от тех писателей, которых давно и нежно люблю, к чтению кого приступала, предвкушая пароксизм читательского счастья, совершенно не впечатлили. Все-таки наверно в одну повозку впрячь не можно. То есть, можно, но до Казани это колесо не доедет, даже и до Москвы не доедет.

Культ книги восходит к устной традиции.

Если ответ на вопрос "Почему ребенок не читает и что делать, чтобы он полюбил чтение?" в принципе существует, то он здесь. В этом эссе Даниэля Пеннака. Небольшом по объему, но не по значимости.

Три факта, которые позволят составить представление об авторе: 1. он был плохим учеником, но стал прекрасным учителем; 2. в эссе "Как роман" он сформулировал десять принципов, которые вскоре стали известны как "Декларация прав читателей"; 3. мировую известность ему принесла серия нуарных детективов о семье из неблагополучного парижского района.

Итак, ребенок идет в свою комнату, потому что ему "надо читать". И это действительно так, завтра сдавать сочинение по "Госпоже Бовари", будь она неладна, а у него за две недели прочитано десять процентов от почти пятисотстраничной книги и как с этой долбаной Эммой управиться за последний оставшийся вечер, он ума не приложит. Как же он ненавидит читать!

Упс. А ведь вы всегда были ответственными родителями, вы столько делали для того, чтобы привить ему любовь к чтению, потребность в книге. И было время, когда ежевечернего чтения вслух ждал как лучшего завершения дня. Почему теперь так плохо? Где, на каком этапе все пошло не так? А что, если вернуться и попытаться разобраться.

И он возвращает нас в благословенные времена ритуала вечернего чтения. Которое было прекрасно, но порою так утомительно (признаемся себе). Помните, с какой откровенной радостью спихнули надоевшее бремя, когда он научился читать - теперь давай сам. Забыв, а вернее, не желая помнить, какая пропасть между умением и навыком, как трудно получить удовольствие от езды на велосипеде, пока толком не научился держать равновесие.

Мало того, мы еще и взяли на себя роль контролера-экзекутора: ну, расскажи, о том, что прочел, куда пошел и кого встретил принц, что и у кого он спросил? Ожидая от ребенка равномерного поступательного движения вперед и вверх, мы забываем, что жизнь строится по иным принципам, что у каждого свой ритм, а всякому рывку предшествует накопление потенциала, которое может казаться топтанием на месте или даже откатом назад.

Мы разочарованы, ребенок обескуражен, дезориентирован и хочет найти виноватого. Это не он, потому что каждый склонен оправдывать себя. И не мы, потому что мы его любимые родители. Ну конечно виновата во всем она, эта противная книга! А мы еще и лишаем его права смотреть телевизор, играть в компьютер, гулять, "пока не прочтешь от сих до сих и все мне не перескажешь!" - наказывая чтением.

Узнали себя? Я, к стыду своему, да. На самом-то деле, оба мои выросли читающими, хотя дочь бумажные, а сын отдает предпочтение аудиокнигам. Но ни один из детей не книжный гик, как я. Хотя и это не показатель, таких вообще немного. Значит тысячи часов чтения вслух даром не пропали. Любое зерно, упавшее в добрую почву, дает всходы. А все же советы Пеннака, как вернуть ребенку интерес к чтению, замечательно хороши, книгу от души советую всем родителям.

И в заключение та самая "Декларация прав читателей":
- Право не читать.
- Право пропускать страницы.
- Право не заканчивать книгу.
- Право перечитывать.
- Право читать что угодно.
- Право на боваризм (требует расшифровки, отчасти связано с тем,что Флобер пережил, описывая финал "Госпожи Бовари", когда тяжко слег с симптомами отравления мышьяком - переживание событий книги на физическом, физиологическом уровне).
- Право читать где угодно (в том числе за столом, в постели и в туалете).
- Право грабить (нет-нет, речь не о криминале, но о том, что читать можно с любого места, откуда тебе заблагорассудится).
- Право читать вслух (в нашей культурной традиции проговаривание это моветон, но иногда так хорошо написано, что проговорить, почувствовать слова на языке доставляет много радости).
- Право молчать (ты не обязан делиться глубоко интимным впечатлением от прочитанного).

От себя добавлю Право читать в той форме, какая тебе нравится. Это эссе пришло ко мне в аудиоформате, замечательно начитанное Игорем Князевым. Собственно, его исполнение и стало причиной, по которой взяла книгу до тех пор неизвестного мне корсиканца. Которого теперь люблю и стану читать еще.

Вы вообще за что боролись? За то, чтобы гуглить или за независимость? Если за независимость - то становитесь независимыми. Иначе сами превратитесь в то, что можно только погуглить.

Смотрите. какая штука: в недалеком уже будущем люди научиваются копировать сознание. Не потому, что достигли в одночасье высот и глубин, позволивших понять, как оно устроено, где у него рычаги и кнопки (Ури-Ури, выясни, где у него кнопка, как он управляется). Все проще, чтобы копировать текст, не нужно прочитывать его и понимать - достаточно сунуть в ксерокс, чтобы копировать объект нет необходимости постигать его суть в платоновом смысле, когда имеешь 3D-принтер. Пользоваться не значит понимать, про суть электричества вам ни один специалист не объяснит, что не мешает миру стоять на нем.

Итак, они научились себя оцифровывать и сохранять в банках данных на случай внезапной смерти, ежегодно обновляя копии, чтобы максимально приблизить воспоминания. Почему на случай внезапной, а как же смерть от старости или болезни? Это правило, сохранять себя в максимально здравом уме и твердой памяти, такая посмертная этика, минимизировать страдания, хотя бы после смерти.

И вот она умирает, героиня-рассказчица. Погибает в теракте, так ей сообщают. В смысле, сообщают? В прямом. Это ведь не просто так делалось, не ради радости иметь оцифрованные копии сознания миллиардов, ничем не примечательных людей. Но за тем, чтобы иметь возможность продолжить внетелесное существование, активировав себя после смерти. То есть, общаться в сетях с родными и друзьями, без физического контакта (что жаль) - просто продолжить быть (что очень немало, когда альтернатива окончательно исчезнуть, правда ведь?)

Так вот, она умирает, и как водится, начинает налаживать контакты со всеми, с кем прежде была близка: мама, дочь, друзья, коллеги. Один только человек упорно не подтверждает зафренживания и вообще никак не связывается с ней. И это совершенно непонятно, потому что они прожили в любви и согласии двадцать три года. Почему, где он, как он, что с ним? Завел любовницу над ее неостывшим телом? Никто не дает ответа, ограничиваются обтекаемыми фразами. Она злится, обижается, после, смирившись, сама заводит новый роман.

А вы думали, цифровое бессмертие это только витание по интернетам? Не-ет, ради такого не стоило бы огород городить. У них настоящая жизнь там. С городами, улицами, домами и квартирами. Всего вдоволь, это ж нематериальное, какую намечтаешь себе обстановку. в той и живешь, хотя выбирают, что неудивительно, близкое к тому, что имели при жизни. И можно не работать (можно работать, если очень хочется). Рай? Можно и так сказать, хотя проблем хватает.

Цифровое посмертие от Татьяны Замировской на порядок превосходит попытку описать аналогичное, сделанную Нилом Стивенсоном в прошлогоднем "Додже" . И это не квасной патриотизм "наши лучче", тем более несостоятельный, что во-первых, родом она из Беларуси, а во-вторых, живет уже несколько лет в Штатах. Что не мешает быть одной из самых интересных и ярких русскоязычных писательниц современности. Не только мое мнение, Яна Вагнер, с ее превосходным литературным вкусом, высоко ценит прозу Замировской.

Мир, "Смерти.net", в самом деле, потрясающе достоверен и подробнейшим образом проработан, его странная невещественная вещественность берется восприятием без малейшего внутреннего сопротивления. Ты просто видишь это воочию и думаешь: а-а, вот как все устроено, ну примерно так я это себе и представляла (хотя на самом-то деле ничего подобного не представляла). Эта надпороговая естественность сама по себе дорогого стоит, но не она здесь главное.

Главное, конечно, кто убил Лору Палмер, тоиссь, вы понимаете, героиню-рассказчицу. Даже не так: Кто - выяснится достаточно скоро, вы ведь тоже не поверили в теракт? Но почему, за что, при каких обстоятельствах? И будьте уверены, эта интрига сохранится до последних страниц, разрешившись изящным впряжением в одну повозку эйнштейновой мыши и кота Шредингера, которые повезут, да еще как резво, вопреки всем опасениям.

Роман в длинном списке нынешнего Нацбеста и он достойно продолжил короткую прозу по которой мы прежде знали Татьяну Замировскую. Глубокая, сложная, интеллектуально и эмоционально насыщенная книга. И ах, как хорошо про собак. Я тоже захотела открывать двери, таскать коробки и быть абсолютно счастливой. Ради того, чтобы пережить физиологическую эйфорию одного этого эпизода, стоит читать.