Первого декабря углекопы держали себя совершенно спокойно. Через 2 недели, в день получки, никто не выразил недовольства, никто не протестовал. Все служащие Компании, от директора до последнего сторожа, полагали, что новый тариф принят рабочими; и каково же было их изумление, когда в понедельник утром углекопы объявили эту войну, причём и тактика и согласованность действий указывали на энергичное руководство.
Слуга велел им подождать и запер дверь у них перед носом, потом, вернувшись, провёл их в гостиную.
Наконец к ним вышел г-н Энбо, по-военному подтянутый, в наглухо застёгнутом сюртуке. Он заговорил первым:
- Садитесь, пожалуйста. Рад поговорить с вами.
Углекопы озирались, не зная, где сесть. Одни примостились на хрупких стульях, других смущала вышитая атласная обивка, и они предпочли стоять.
- Ну-с, - начал г-н Энбо, - что вы желаете мне сказать?
Он ожидал, что слово возьмёт Этьен, и когда вперёд вышел Маэ, так удивился, что не мог удержаться:
- Это вы? Такой примерный рабочий, такой здравомыслящий человек в Монсу! Ведь ваш род работал в шахтах с первого удара обушком... Я крайне огорчён, что вы оказались во главе смутьянов.
Маэ заговорил, сперва неуверенным, глухим голосом:
- Господин директор! Товарищи потому и выбрали меня, что Я человек спокойный и ни в чём дурном не замечен. Сами, значит, можете убедиться, что не какие-нибудь буяны взбунтовались... Мы одного хотим: чтобы было по справедливости. Надоело нам голодать, и думаем, чтобы у нас хоть хлеб-то был каждый день. - Голос его окреп. - Вы хорошо понимаете, что не можем мы принять ваши новые расценки? Вот нас обвиняют, что мы крепление плохо ставим... Но если бы мы его делали как следует, наш подённый заработок стал бы ещё меньше, а мы и так не можем на него прокормиться, - стало быть, конец нам придёт, уморите вы своих рабочих! Хотите, чтобы работу делали, платите за неё. А иначе нам с вами не сговориться.
- Правильно! Правильно он говорит. - загудели делегаты.
Маэ разошёлся, ему уже не приходилось подыскивать слова.
- И вот, господин директор, - сказал он в заключение, - мы и пришли к вам заявить: подыхать так подыхать, а коли подыхать, так не для чего надрываться... Хоть не мучиться на работе...
Послышались слова углекопов:
- Верно. Правильно он сказал. Мы все так думаем...
- Дайте мне ответить, - рассердившись закричал г-н Энбо. - Компания - спасительница рабочих, напрасно вы ей угрожаете. Она отпустила триста тысяч франков на строительство посёлков, а потраченные на это деньги не приносят ей и 2%. Я уж не говорю о пенсиях, которые она даёт рабочим, о выдаче угля, о лекарствах... Вы как будто человек умный, так не лучше ли вам распространять вот эти бесспорные истины?
Тут Этьен сказал ровным тоном:
- Если Компании нужно навести экономию, то она поступает очень дурно, делая это за счёт рабочих.
- Я ждал этого обвинения: капиталисты морят народ голодом, живут его пОтом и кровью! - воскликнул г-н Энбо. - Стыдно вам говорить такие глупости! Ведь вы должны знать, какому огромному риску подвергаются капиталовложения в промышленные предприятия, - например, в угольные копи! Во Франции почти половина акционерных обществ обанкротилась. И нелепо обвинять те предприятия, которые стараются избежать краха. Когда рабочие страдают, они и сами страдают. Но вы не желаете слушать, вы не желаете понять!
Г-н Энбо встал, давая понять, что разговор окончен. Все, кто сидел, тоже поднялись. Маэ заговорил, но уже неловко, неуклюжими словами:
- Стало быть, господин директор, вот и всё? Мы, стало быть, передадим другим, что вы наши условия отвергаете.
- Я ничего не отвергаю, - ответил г-н Энбо. - Я такой же наёмный человек, как и вы. Решать Я тут могу не больше, чем последний ваш откатчик. Мне дают распоряжения, и Я обязан их выполнять.
В прихожей Пьерон низко поклонился директору, зато Левак размашистым движением нахлобучил на голову фуражку. Все вышли в грозном молчании. Дверь в парадном громко захлопнулась.
Шаваль явился на шахту в три часа утра, и принялся подговаривать товарищей, убеждать их, что надо последовать примеру рабочих, бастующих в Монсу, и потребовать прибавки в 5 сантимов с вагонетки.
Денелен прошёл через лестницу сортировочной. Он знал в лицо всех забойщиков, стволовых, крепильщиков, откатчиц, знал всех вплоть до мальчишек-тормозных и коногонов.
- Ну что? Что тут происходит, ребята? - крикнул Денелен во весь голос. - Объясните-ка, мы с вами столкуемся.
Обычно он говорил с рабочими попросту и зачастую вызывал в них симпатию. Больше всего углекопы уважали его за смелость: он был с ними в забоях, был первым в борьбе с опасностью, когда случалась беда. Дважды бывало, что после взрыва гремучего газа, когда отступали самые отважные, его спускали в шахту, обвязав канатом под мышками.
- Как же это вы? - заговорил он. - Я же поручился за вас? Здесь хотели устроить жандармский пост, - вы ведь знаете, что Я отказался от него... Говорите спокойно. Я слушаю вас.
Все, однако, смущённо молчали. Наконец заговорил Шаваль:
- Господин Денелен, мы не можем работать на прежних условиях. Дайте нам прибавку - пять сантимов с вагонетки.
Раздались возгласы одобрения. Денелен решил поговорить с ними по-хорошему, образумить их.
- Вы желаете получить прибавку в пять сантимов? Признаю, - работа стоит того. Но дать прибавку не могу. Если Я это сделаю, мне крышка. Поймите же, мне надо жить хотя бы для того, чтобы и вы могли жить. А Я дошёл до крайности. При малейшем увеличении себестоимости Я вылечу в трубу. 2 года назад, во время последней забастовки, Я уступил - тогда Я ещё мог это сделать. Однако это повышение заработной платы было для меня разорительным. А теперь Я предпочту сразу же закрыть лавочку, чем мучиться, не зная, где взять денег, чтобы заплатить вам в будущем месяце.
Шаваль язвительно засмеялся в лицо чудаку хозяину, столь откровенно рассказывавшему о своих делах. Остальные потупились, упрямо не желая ему верить: у них в голове не укладывалось, что не все хозяева наживают миллионы на труде своих рабочих.
