Неотменяемый отсчёт

 Не бойся сказать

 Самый опасный миф, убивающий миллионы

Сергей Никитин - Раб который стал царём (Киплинг)
А между тем это Киплинг...

http://espavo.ning.com/profiles/blogs/3776235:BlogPost:574086

 С 26 февраля и по 4 марта  акция Сети Света «Исцеление Власти».

М. Прохоров: Я хочу дать нашим гражданам возможность выбирать, как им жить
М. Прохоров: Я хочу дать нашим гражданам возможность выбирать, как им жить
"Я не оппозиция, а альтернатива существующей власти", - заявил в эфире программы "Познер" кандидат на пост Президента РФ Михаил Прохоров. По его словам, "в нашей стране оппозиция не борется за власть". "В демократических странах оппозиция отвечает за здоровье власти, если власть не эффективна, приходит ей на смену, - отметил Михаил Прохоров.- А наши думские старцы занимают определенную нишу и обслуживают власть".
В то же время, по словам кандидата, его позицию никак нельзя считать близкой к позиции Кремля: "Я - не Путин, у меня другая биография, другая идеология, по-другому построена программа. Он опирается на людей, которые перераспределяют и надзирают, а моя программа рассчитана на людей, которые работают и зарабатывают".
"Я очень хочу пройти во второй тур и сделаю все для этого", - заявил Михаил Прохоров. По его мнению, в этом нет ничего невозможного: "По данным нашей социологической службы, у меня в среднем по стране – 10 процентов, в городах-миллионниках – до 20. Предельный результат – 17 процентов, и этого достаточно для попадания во второй тур". По словам кандидата, "тут главным фронтом должны стать наблюдатели: надо идти на каждый участок, чтобы голоса были посчитаны правильно".
Кандидат добавил, что вне зависимости от результатов голосования после выборов он намерен "строить новую политическую силу, которой никогда не было в России". "Но если я получу больше 10 процентов, то имею право на лидерство, - уточнил он. – А если меньше, то пусть посмотрят, может быть, есть кто-то получше".
По мнению Михаила Прохорова, его допустили до участия в выборах только потому, что изменилась ситуация в стране. "Год назад нельзя даже было представить Болотную, - пояснил он. – А теперь я не очень опасен для власти, во всяком случае, менее опасен, чем кандидат от внесистемной оппозиции".
Он добавил, что в случае своего избрания Президентом "сразу же освободит четвертую власть от первой власти", то есть введет "прямой запрет" на владение государства средствами массовой информации.
При этом, подчеркнул кандидат, сейчас – самое время участвовать в президентской гонке: "Происходит создание нового мирового порядка, и если мы не наведем порядок у себя дома, у нас нет ни единого шанса сидеть за столом переговоров и быть равным партнером в обсуждении этого мирового порядка".
Главное же в наведении этого порядка, по словам Михаила Прохорова, – изменить ситуацию, при которой "власть не уважает нашего гражданина". "По Конституции власть должна обслуживать граждан, а у нас слуга, захватив власть, сделал гражданина крепостным, - заметил он. - Власть коррумпирована, служит только себе, и эту ситуацию срочно нужно поменять".
"Я хочу дать нашим гражданам возможность выбирать, как им жить. Для этого нужна конкуренция, а когда конкуренции нет, нет и особого выбора", - резюмировал Михаил Прохоров.
ПОЛНЫЙ ТЕКСТ ИНТЕРВЬЮ
В.ПОЗНЕР: В эфире – программа "Познер". Гость программы – Михаил Прохоров. Добрый вечер, Михаил Дмитриевич.
М.ПРОХОРОВ: Добрый вечер.
В.ПОЗНЕР: Отлично. Я рад слышать. Я помню, как вы неоднократно и в моих прежних программах, когда вы приходили, и не только, говорили о том, что вы, в общем, довольно далеки от культуры и что вы не очень много читаете. И я поэтому удивился, когда прочитал одно интервью с вами, кажется, в журнале Forbes. И вы говорите следующее. Что вы поступили "так же, как Вилли Старк, всех послал и вернулся". Старк – это главный герой очень известного романа Роберта Пенна Уоррена "Вся королевская рать". Вы читали этот роман, выходит, раз вы ссылаетесь на Старка?
М.ПРОХОРОВ: Конечно, читал. Давно уже, конечно.
В.ПОЗНЕР: Значит, я вам напомню, что Старк, который поначалу был очень романтического склада адвокат, а потом стал очень слабым губернатором, в конце концов, становится всесильным, могущественным, совершенно циничным, коррумпированным губернатором и кончается тем, что его застрелили прямо в официальной его резиденции. Вам не кажется, что некоторые литературные аналогии таят в себе определенные опасности, нет?
М.ПРОХОРОВ: Надо понимать - как обычно, любят выдергивать некоторые мысли из контекста. Если мы говорим о культуре, я считаю, что ни ракеты, ни ФСБ, ни танки, а именно культура является тем инструментом, который нашу страну делает единой. Поэтому в рамках моего понимания об устройстве мира, инвестиции в культуру, в науку, в здравоохранение и в образование являются той основой, которую необходимо сделать не в виде остаточного признака, а именно основным фактором развития нашей страны, и деньги в бюджете должны быть заложены в качестве приоритетных.
В.ПОЗНЕР: Хорошо. Я вам хочу сказать, что когда у меня в программе был Зюганов, я ему задавал какой-то вопрос, и он вместо того, чтобы на него отвечать, рассказывал свою программу. Сейчас вы делаете то же самое. Я вас спрашиваю про Старка, и не кажется ли вам, что вот эта аналогия таит в себе опасности?
М.ПРОХОРОВ: Не кажется. Потому что ничего общего со Старком у меня нет.
В.ПОЗНЕР: Это совсем из другой области. Хорошо. Значит, ваше решение послать всех и вернуться – связано ли оно вот с каким высказыванием: "Узнав, что Путин будет баллотироваться, я здорово разозлился". Почему разозлились? И что вас разозлило?
М.ПРОХОРОВ: Я как и все граждане нашей страны наблюдал 24 сентября прошлого года съезд "Единой России". И меня, как и многие миллионы наших граждан, возмутило, что за нас все давно решили. Именно тогда я принял решение: надо срочно возвращаться в политику и участвовать в президентской гонке.
В.ПОЗНЕР: "Я чувствую правильный момент немного раньше, чем его способны увидеть другие. И чувствую, какое надо принять решение, даже если всем остальным это кажется абсурдным", - говорит Михаил Дмитриевич Прохоров. Сейчас – правильный момент, чтобы баллотироваться в президенты России?
М.ПРОХОРОВ: Абсолютно правильный.
В.ПОЗНЕР: И если да, то правильный он почему, с вашей точки зрения? Потому что многим он, может быть, и кажется абсурдным.
М.ПРОХОРОВ: У меня есть внутренняя система ценностей, как я принимаю решения. Когда у меня логика совпадает с интуицией и происходит точка пересечения, тогда у меня бегут мурашки по телу. Когда я принял решение, у меня побежали мурашки по телу. Это значит... Меня это чувство никогда не подводило: логика соединилась с интуицией. Почему сейчас тот самый момент, когда нужно бороться за президентскую власть? Во-первых, мы – президентская республика. А во-вторых, то, что сейчас происходит в мире, называется "создание нового мирового порядка". И если мы не наведем порядок у себя дома, у нас нет ни единого шанса сидеть за столом переговоров и быть равным партнером, и обсуждать новый мировой порядок. И поэтому сейчас самое время это делать.
В.ПОЗНЕР: Когда вы говорите "навести порядок дома"... Я бы опять не хотел, чтобы вы начали перечислять какие-то вещи. Но что главное в наведение этого порядка? Для вас самое главное.
М.ПРОХОРОВ: Главное, что власть не уважает нашего гражданина. По Конституции власть должна обслуживать гражданина. У нас же получилась странная вещь, что слуга, захватив власть, сделал нашего гражданина крепостным. Это нужно поменять. Власть должна служить каждому гражданину. Сейчас власть коррумпирована и служит себе, набивает себе карманы. Надо эту ситуацию менять.
В.ПОЗНЕР: Вам не кажется, что слово "власть сделала из граждан крепостных", это немножко сильно? Вы себя чувствуете крепостным?
М.ПРОХОРОВ: Я себя – нет.
В.ПОЗНЕР: И я себя – нет. А почему вы считаете?..
М.ПРОХОРОВ: Но многие граждане, с которыми я встречаюсь, у них просто тупик. Они не знают, в какую дверь уже идти, потому что ни один из их вопросов не решается. У кого-то отбирают землю, у кого-то отбирают дома, кто-то не знает, как вылечить болезни своих детей, некоторые дети не знают, как поступить в институт, потому что у них нет денег даже доехать, нет билета на дорогу. У нас огромное количество проблем. И есть те люди, которые знают, как это сделать. Но большинство из них – пассивные. Вот и я решил перестать быть пассивным в социальном и в политическом плане, и вопрос поставил внутри себя ребром. Вместе мы сейчас можем поменять страну. Я знаю, как это сделать, у меня есть сильные, профессиональные люди и если час пришел, надо действовать. Я так всегда действовал в своей жизни. Когда нужно было принимать решение, что-то менять, я действовал.
В.ПОЗНЕР: Насчет сильных профессиональных людей. Я имел, естественно, возможность смотреть ваши рекламные ролики. Я вам говорю как телевизионщик, это не самые сильные ролики, которые я видел. Там странные есть вещи.
М.ПРОХОРОВ: Спасибо за откровенность.
В.ПОЗНЕР: А я предпочитаю говорить открыто. И я думаю, неужели у господина Прохорова, у которого нет недостатка, разумеется, в средствах, нет возможности привлечь к такому делу, действительно, высокопрофессиональных людей? У меня впечатление, что это делали любители. И это не только у меня. Скажем, господин Чичваркин, которого, может быть, вы уважаете, не уважаете, любите, не любите, но говорит о том человеке, который возглавляет вашу кампанию... Как его фамилия? Красовский? Вот. Он говорит, что он такой же начальник штаба, какой я футболист. То есть я могу играть во дворе и пропустить пару голов и ничего, потому что я во дворе играю, а на этом уровне - нельзя. Вы абсолютно уверены, что вас окружают профессионалы высокого уровня?
М.ПРОХОРОВ: Вы знаете, когда мы говорим о какой-то скоротечной кампании, есть большое количество людей, которых хотел бы привлечь дополнительно. Но они по разным причинам не идут. Кто-то боится откровенно. Я звал людей, и большинство из них отказалось - у кого-то своя работа, кто-то боится, кто-то не верит. Поэтому я сильно благодарен тем профессиональным людям, которые откликнулись на мое приглашение и пошли работать. А с точки зрения, профессиональные ролики или не профессиональные, это, в конечном счете, решает результат. Потому что когда собирается группа профессионалов, если их двое, то мнений обычно три или четыре. Результат покажет, хорошие это ролики или плохие.
В.ПОЗНЕР: Скажите мне, пожалуйста. Наверное, вам надоели вопросы, связанные с тем, являетесь ли вы или не являетесь ли вы кремлевским проектом. В каждом интервью их задают и, разумеется, вы говорите, что нет. Понятно тоже дело, что даже если это да, то вы не можете сказать "Да". Но что меня смутило? Борис Немцов, насколько я понимаю, ваш приятель. Я от вашего приятеля цитирую: "Прохоров связан с властью каждым стежком, как и любой крупный бизнесмен в России. Так что у Путина есть все возможности взять его за рога и крутить им, как вздумается". Это, все-таки, ваш приятель, правда? Если добавить к этому высказывания вашего коллеги генерального директора группы Онэксим Дмитрия Разумова: "Если мы думаем, что нам нужны эволюция, перемены, а власть говорит, что готова поиграть, почему и нам не поиграть с ней, с властью?" Все-таки, это игра или это не игра? Если это игра, то у кого козыри на руках? Может быть, у кого-то крапленые карты? Вообще, возникает масса аналогий. Но я повторяю, что когда ваши противники говорят такие вещи, противник он на то и... Но когда ваши приятели говорят. Тут возникает... Что бы вы сказали Борису Ефимовичу в ответ на его слова?
М.ПРОХОРОВ: Мы с Борей – друзья, но у нас всегда были разные политические взгляды, они были обычно диаметрально противоположные. Я уважаю его мнение. Мое мнение с его мнением абсолютно не совпадает.
В.ПОЗНЕР: Но вы понимаете, что здесь идет речь не о разных взглядах, а то, что он говорит, что вы, на самом деле, связаны с Владимиром Владимировичем Путиным. Это обвинение какое-то.
М.ПРОХОРОВ: Это понятно. Я не связан с Владимиром Владимировичем Путиным и не являюсь ни кремлевским проектом, ни белодомовским проектом. Я – сам по себе. Но когда мы говорим о том, что должна произойти смена власти, всегда возникает вопрос: "А откуда должен прийти президент новый?" Он что, из лесу должен прийти? Из места, где он никогда не работал в стране, не знает, что происходит? У него идеально кристальная биография? Он не знает российскую элиту. Так же не бывает. Возьмите того же Бориса Николаевича Ельцина. Он был из второго уровня партийной элиты. Не член Политбюро, а из следующей. Поэтому он, понимая, что нужно менять, шел из элиты. У меня огромная поддержка в элитах, которые работают в администрации Президента, в Белом доме. Такие люди есть. Они, к сожалению, не могут публично мне помогать, но они помогают мне каждый день. Есть либеральное крыло, которое понимает, что надо что-то менять, а есть консервативное крыло, которое хочет все опять застабилизировать и оставить как есть. Но я – точно не Путин, у меня другая биография, у меня другая идеология, у меня по-другому построена программа. Он опирается на бюрократию и на людей, которые распределяют и надзирают. Моя программа рассчитана на людей, которые работают, которые зарабатывают, и на которых все и держится. И эти люди как раз являются самыми уязвленными сейчас. На них самые высокие налоги. Бизнес вообще у нас у власти вечно крайний: если власть где-то сделала ошибку, сразу находят козла отпущения - виноват бизнес, не так что-то сделал. Хотя, эти функции вообще к бизнесу не относятся, и бизнесу не от хорошей жизни часто приходилось брать на себя функцию государственного управления как это нам пришлось сделать в "Норильском Никеле", когда власть просто все бросила, оставила город и "живите как хотите". Поэтому эта проблема, конечно, была. И она есть. Но мы знаем, как ее решать. Затем… Посмотрите, если смотреть более подробно программу, с которой идет Владимир Путин, - он за прошлое, за стабилизацию нашего отставания и бедности, которые объективно есть. Я – за бурное развитие страны и я за союз с Европейским Союзом, в первую очередь, создать необходимо единое пространство.
В.ПОЗНЕР: Вы также считаете необходимым, как я понимаю, принять некоторые непопулярные решения.
М.ПРОХОРОВ: Непопулярные решения придется принимать всем странам без исключения. Сейчас новый мир. И Америке придется принимать непопулярные решения.
В.ПОЗНЕР: Вы могли бы хотя бы бегло перечислить некоторые из этих решений, которые придется принять?
М.ПРОХОРОВ: Например, закрыть большое количество вузов ненужных, которые сейчас выпускают наших детей, давая им жуткое образование. Жуткое. Их придется закрывать и думать о том, что делать с преподавателями. Как их трудоустроить. Объективно у нас, например, падает количество школьников. И даже статистика официальная говорит, что у нас лишних 100 тысяч преподавателей. Надо, соответственно, либо пересмотреть нормы, чтобы меньшее количество детей училось в классе, но все равно там останутся люди, которые окажутся за бортом необходимого. Нужно смотреть, переучивать, кого-то отправить на пенсию.
В.ПОЗНЕР: А считаете ли вы, что кандидат в Президенты должен публично всем потенциальным избирателям сказать, что "я не хочу врать, но я хочу вам сказать, что в случае, если я буду Президентом, мне придется принять определенные меры неприятные, но без них мы не можем двинуться дальше" и сказать какие меры? Или лучше пока не говорить об этом, может быть, сделать более популистские заявления, а потом уже, будучи там, сказать: "А вот теперь вот так"?
М.ПРОХОРОВ: Я считаю, что единственно возможный вариант в настоящее время говорить только лобовую правду, какая бы она тяжелая ни была. И это единственная возможность разбудить нашу страну. Более того, когда я говорю с простыми людьми, они же все прекрасно понимают, что те сказки, которые им рассказывали долгое время, что сейчас всем раздадут денег, что все будет хорошо, а хорошо не происходит.
В.ПОЗНЕР: А вы допускаете, что эти 100 тысяч лишних учителей, услышав эти слова, скажут: "Ну уж нет, лучше мы проголосуем за кого-нибудь, кто не будет сокращать и так далее, и так далее"? То есть вы тем самым теряете сразу какой-то...
М.ПРОХОРОВ: Я думаю о том, что наши учителя и так живут очень плохо, и многие зарплаты в разных регионах составляют 7-9 тысяч рублей. Лучше услышать правду о том, что необходимо что-то менять, но и одновременно услышать и то, что мы не должны бросать человека за бортом. Если мы его сокращаем, мы должны его переучить и направить в то место работы, где будут создаваться новые рабочие места. Но это и есть модернизация. Когда вводится что-то новое и модернизируется (неважно где – в сфере образования или на заводе), объективно возникают излишние люди. Эти люди не должны быть брошены – и мы так делали на практике: мы не бросили ни одного человека в городе Норильске.
В.ПОЗНЕР: Когда Маргарет Тэтчер баллотировалась в премьер-министры Великобритании, я не помню, говорила ли она заранее, что она будет закрывать шахты и что для десятков тысяч горняков и их семей просто наступят дико тяжелые времена. Потом она говорила: "Нет работы – работайте таксистом", то есть очень жестко. Тем не менее, она выборы выиграла, надо сказать, и она остается в истории, по крайней мере, для англичан, великим премьером. Считаете ли вы, что российский избиратель готов слушать правду, неприятнейшую правду?
М.ПРОХОРОВ: Если еще сейчас не готов, то в любом случае надо его готовить. Потому что вне зависимости от того, еще раз хочу повторить, что бы ни обещали, что бы ни заливали, какие песни бы наши популисты ни пели, весь мир стоит перед порогом серьезных изменений. И те страны, которые отстают, особенно по производительности труда (а мы отстаем в 4-5 раз от ведущих стран), им придется принимать более жесткие и непопулярные меры.
В.ПОЗНЕР: Почему мы отстаем по производительности труда? Наши люди более ленивые? В чем дело? В 4-5 раз – это очень много.
М.ПРОХОРОВ: Я просто думаю о том, что главная проблема нашей страны не в том, что мы ленивые. Мы не ленивые. Мы гораздо более часто талантливее, чем другие страны. У нас просто нет нашей модели управления, нашей российской модели. Мы говорим "Японское чудо", "Германское чудо", "Американское чудо", "Китайское чудо". Эти чудеса придуманы внутри страны, они опираются на конкурентные преимущества этих стран и поэтому эти чудеса начинают реализовываться. Мы же очень непоследовательны, у нас управляют очень часто популисты, которые потом не отвечают за свои слова. У нас не царь должен быть президентом, а директор, управленец, который видит, что будет через 5 лет, что будет через 10 лет, что будет через 15 лет.
В.ПОЗНЕР: Скажите, какая производительность труда на заводах, хозяином которых являетесь вы? Это можно проверить, так что, пожалуйста, дайте конкретную цифру. По сравнению с такими же приблизительно заводами не в России.
М.ПРОХОРОВ: Конечно, мгновенно это не происходит. Возьмите компанию "Полюс", Красноярский край, построено за последние 5 лет: 16 миллионов тонн руды, обработка, фабрики. Производительность труда - на уровне мировых стандартов. То есть мы там не уступаем. Потому что сделано по уму, есть четкий бизнес-план, есть последовательные 10 решений, которые нужно сделать, а не как у нас обычно происходит в государстве – 3 шага сделали, потом устали, разочаровались и до точки не дошли. Поэтому там мы достигли. Например, взяли мы компанию "Квадра", которая работает. Мы построили уже 4 новых электростанции – там мировой уровень производительности труда. Старые электростанции невозможно привести в это состояние. Нужно строить новые и постепенно замещать старые фонды. Поэтому все зависит от того, в какой точке вы начинаете.
В.ПОЗНЕР: Возвращаясь чуть-чуть к другой теме. Все тот же Чичваркин, который, как вы знаете, проживает ныне в Лондоне, написал следующее: "На самом деле, Прохоров и не хочет выигрывать, он не стремится к получению большого количества голосов. И почему я делаю этот вывод? Потому что он очень слабо использует интернет, где больше 50 миллионов людей, которые там находятся из пользователей, потребителей. А он пользуется телевидением, которое смотрят одни только бабушки. И это косвенный показатель, что, на самом деле, он и не стремится к большому количеству голосов". Что вы ответили бы господину Чичваркину?
М.ПРОХОРОВ: Я бы ему рекомендовал бы посмотреть все интернет-обзоры, где было обеспечено голосование, за кого хотел бы наш российский интернет голосовать. Так вот последние 5 или 6, наверное, таких обзоров или таких своего рода выборов, которые проходили в интернете, я выигрываю в первом туре. Поэтому все нормально у меня с интернетом, и это показывают как раз обзоры, которые делают некоторые блогеры, некоторые популярные люди в интернете. То же "Эхо Москвы", например, проводило обзор. Везде выигрываю в первом туре.
В.ПОЗНЕР: Когда вы объясняли то, что произошло с вами, когда вы возглавили партию "Правое дело" и потом вошли в некоторые противоречия с господином Сурковым, вы сказали, что он вскоре понял, что не может контролировать партию, когда вы ее возглавляете, и поэтому проект "Правое дело" стал катастрофически вредным. "Сурков решил меня выкинуть". Значит, это вы сделали этот проект с его точки зрения катастрофически вредным. Коль скоро это так, почему вас допустили до президентских выборов? Вас не рассматривает власть как кого-то очень опасного, как рассматривала, когда вы возглавляли "Правое дело"?
М.ПРОХОРОВ: Да просто ситуация в стране изменилась. Еще год назад представить себе, что могла бы быть Болотная или Сахарова, было невозможно. Поэтому ситуация в стране просто радикально поменялась. И поэтому возникли возможности прийти и быть не очень опасным. Я не очень опасен для власти, я это хорошо понимаю по причине того, что я знаю большое количество элиты. Я знаю 95% российской элиты, как и любой крупный российский бизнесмен. Поэтому очевидно, что я, наверняка, менее опасен, чем, например, кандидат от внесистемной оппозиции. Тем не менее, мне вставляли палки в колеса, не давали возможность собирать подписи. Я вам честно скажу: если бы у меня не было бы бизнеса в 30 регионах нашей страны, где работают мои сотрудники, квалифицированные менеджеры, если бы не почти 2 тысячи волонтеров, которые помогли мне собирать подписи, это сделать почти было бы невозможно. Но у меня есть оргресурс.
В.ПОЗНЕР: Продолжим вот эту тему. Но это будет после рекламы. Так что не уходите никуда.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
В.ПОЗНЕР: В интервью агентству Рейтерс вы сказали следующее: "Преодолеть все барьеры непросто – надо получить более или менее зеленый свет, чтобы добраться до избирательной урны. Надо иметь зеленый свет от большинства российской элиты". Во-первых, считаете ли вы, что вы его получили, этот зеленый свет? Кто вам его дал? И кого вы называете "большинством российской элиты"?
М.ПРОХОРОВ: Большинство российской элиты – это те люди, которые работают в самых разных местах. В администрации... Вне зависимости... У нас вообще не партийная страна, у нас в рамках одних и тех же партий могут уживаться легко разные взгляды.
В.ПОЗНЕР: Просто мне интересно, кого вы называете элитой. Элита – это лучшее, да?
М.ПРОХОРОВ: Элита – это лучшее. Я думаю, что это управленцы и бизнес, и работники правительства, работники администрации Президента, те люди, которые хорошо понимают, что нужно изменять нынешнюю систему. Она уже больше не работает. Стабилизировать ничего уже нельзя. Мир не стабилен, а мы занимаемся стабилизацией. Этого сделать нельзя. Они это прекрасно понимают и меня поддерживают. Поэтому никакого конкретного человека нет, который меня поддерживает – есть некоторая борьба между либералами, теми, которые за изменения, и консерваторами.
В.ПОЗНЕР: А зеленый свет каким образом включается?
М.ПРОХОРОВ: А зеленый свет включается очень просто. Болотную разрешают – значит, зеленый свет пошел. Это же вопрос такой, это же не какой-то конкретный человек. Это, как бы, изменение общества. Волна пошла – и политик должен ее подхватывать. Поэтому здесь нет какого-то одного человека. Есть система, которая начинает видоизменяться под воздействием обстоятельств, под воздействием активности наших граждан.
В.ПОЗНЕР: Вы убеждены, что пройдете во второй тур?
М.ПРОХОРОВ: Мне очень бы хотелось. Я для этого все делаю.
В.ПОЗНЕР: Вы еще где-то обмолвились, что идет зомбирование населения, что все будет решаться в первом туре.
М.ПРОХОРОВ: Да. Именно поэтому наблюдение сейчас является главным фронтом или главной границей гражданской ответственности. Нужно выйти на каждый участок, обеспечить каждый участок наблюдателем. Причем, не нужна система "Только Прохорову" или "Только Зюганову", или "Только Миронову", или "Только Путину". Ведь вопрос идет о легитимности власти. Если граждане не сочтут, что эти выборы стали легитимными, мы опять не сможем двигаться вперед. Поэтому выйти надо на каждый участок и посмотреть, чтобы голоса были посчитаны правильно.
В.ПОЗНЕР: Когда вы говорите о зомбировании, в чем выражается это, на ваш взгляд?
М.ПРОХОРОВ: Посмотрите рейтинги, которые ФОМ и ВЦИОМ постоянно печатают.
В.ПОЗНЕР: То есть вы хотите сказать, что они специально печатают, так сказать, неправильные рейтинги?
М.ПРОХОРОВ: Я считаю, что нет. Они это делают очень профессионально, у них есть углубленная работа, есть логика, они подводят различную базу. Нам пришлось сделать свою социологическую службу для того, чтобы хоть понять, в каком направлении мы движемся.
В.ПОЗНЕР: Хорошо, тогда скажите, по данным вашей социологической службы, какой процент избирателей готов сегодня проголосовать за вас 4 марта?
М.ПРОХОРОВ: Сейчас, за 2 недели до выборов у меня порядка 10%, причем уверенно. По стране. В больших городах это значительно больше. В некоторых городах уже доходит и до 20%. Я считаю, что предельный результат, который можно получить в первом туре, это 17%. Это достаточно для попадания во второй тур.
В.ПОЗНЕР: Когда вы говорите "20% и выше", вы имеете в виду Норильск?
М.ПРОХОРОВ: Я имею в виду, например, Владивосток, Москву, Санкт-Петербург, Екатеринбург. Это большие города-миллионники.
В.ПОЗНЕР: Я хотел бы задать вам вопрос, который связан с ощущением у меня некоторой непоследовательности в том, что вы говорите. "Я не сторонник Путина, то, что он делает, считаю неправильным. Я лично как гражданин страны и как будущий Президент, я его, Путина в своей команде не вижу. Я не хочу работать в новом тандеме, мне это не интересно". В то же время в ответ на вопрос "Согласились ли бы вы стать премьером в правительстве Владимира Владимировича Путина?" вы ответили: "Если наши программы будут одинаковы на 80% или на 90%, или мы будем одного мнения, это возможно". В прошлом году, сидя вот на этом месте, вы сказали: "Я не оппозиция" и даже, вроде, сказали, что "Путин – единственный политик, который в состоянии править Россией". И еще: "Если Путин получит большинство, значит, он прав. Если нет, прав я". Так как же, все-таки?
М.ПРОХОРОВ: Вы просто нарезали разные цитаты, которые как всегда из контекста ушли. Я – альтернатива Путину. Альтернатива. Поэтому я и не считаю себя в этом смысле оппозицией. Потому что наша оппозиция, та, которую называют оппозицией, не борется за власть. Если мы посмотрим, какая роль оппозиции в странах западной демократии, она отвечает за здоровье нации, то есть за здоровье власти, в первую очередь. Если власть становится неэффективной, оппозиция приходит к власти. У нас другая система. Оппозиция, я имею в виду - думские старцы, не являются партиями или фигурами, которые реально бьются за власть – они занимают определенные ниши и обслуживают власть. Поэтому моя позиция следующая. Разговоры сейчас о каких-либо постах, когда я бьюсь за пост президента, являются пораженческими. Я сейчас бьюсь за президентский пост. Что произойдет после выборов, однозначно понятно одно: я буду строить новую политическую партию, политическую силу, которой еще не было никогда в России.
В.ПОЗНЕР: В том случае, если вы наберете больше 10%, потому что вы говорили, что если меньше, то вы вообще уходите из политики.
М.ПРОХОРОВ: Нет, я имел в виду другое. Я имел в виду, что если я получаю больше 10%, я имею право на лидерство. Если я получаю меньше 10%, я точно буду строить политическую партию, но у партии точно есть возможность посмотреть – может быть, есть кто-то и получше.
В.ПОЗНЕР: Можно ли сказать, что вы реально не рассматриваете в качестве конкурентов других претендентов, в частности, господина Зюганова, господина Жириновского, господина Миронова?
М.ПРОХОРОВ: Я рассматриваю их всех вместе. То есть они - отвлекающий маневр, но, тем не менее, забирают голоса наших граждан. То есть, есть два конкурента – Владимир Путин и думские старцы. Все вместе они для меня сильно не отличаются.
В.ПОЗНЕР: Вы говорили, что главная проблема России в том, что "мы никак не можем сесть за стол переговоров и договориться. Как только мы договариваемся, мы впереди планеты всей. К сожалению, это объединение приходит только во время войны – вспомните историю. Давайте объединимся в мирное время и покажем, какие мы сильные, умные и у нас все получится. Я знаю, как это сделать". Это полностью ваши слова? Не вырваны из контекста?
М.ПРОХОРОВ: Абсолютно. Нет, не вырваны.
В.ПОЗНЕР: Скажите, реально как это сделать, когда вы сами критикуете оппозицию, оппозиция критикует вас? Я вам цитировал Бориса Ефимовича Немцова – это еще слабая критика. Такое впечатление, что вы только занимаетесь выяснением отношений. Вы знаете, как сделать, чтобы Россия стала страной, в которой договариваются, а не, наоборот, все время расходятся?
М.ПРОХОРОВ: Мне кажется, все гениальное - просто. Надо просто развивать страну, надо ее обживать. Обживать в интересах наших граждан. Мы ничего не делаем, мы ее не обживаем, у нас нет задачи развития. Потому что не важно, каких вы взглядов, левых или правых. И левым, и правым нужна дорога, чтобы по ней ездили машины. Вопросы заключаются в том, как наиболее эффективным способом построить эту дорогу, чтобы не было коррупции, не воровали. То есть механизм реализации может у левых, у правых различаться. Но по большинству вопросов... Дорога. Нужна железная дорога? Нужна. Нужны больницы, нужны школы, все об этом мы говорим одним и тем же языком. У нас механизм может быть разный. То есть, как сделать эту систему управленческую эффективной? Здесь как раз у меня гораздо больше опыт, чем у всех кандидатов, потому что я управлял системами очень простыми и очень сложными.
В.ПОЗНЕР: Я же не спорю с вами, у вас больше опыта или меньше опыта. Вы говорите так, что вы знаете, как сделать, чтобы мы все договорились. Я вот думаю, ну, что это за волшебная палочка, взмахом которой вы сделаете так, что все сядут за стол и договорятся? У меня впечатление, что не хотят договариваться, что это тоже часть нашего реального существования. И есть люди, и вполне, так сказать, с весом, которые не хотят договариваться. А как вы их заставите?
М.ПРОХОРОВ: Заставлять никого не надо. Сама жизнь заставит, потому что если мы свою страну не будем обустраивать, мы ее потеряем просто. И уже то, что сейчас происходит, например, на наших южных границах с Китаем, нас системно и спокойно заселяют. Просто заселяют. Большое количество китайцев приезжают в нашу страну, получают работу, оформляют браки, за брак получают деньги от государства. То есть с 1999 года Китай пошел во вне, то есть он за счет экспансии китайского населения создает специальные анклавы для того, чтобы глобально влиять на расклад в мире. Это то, что происходит прямо сейчас – не надо даже придумывать. Если мы свою территорию не начнем обживать...
В.ПОЗНЕР: Чем? Или кем? У нас хватает народу, чтобы обживать? У китайцев хватает народу.
М.ПРОХОРОВ: У нас достаточно народу для того, чтобы по уму начать делать центры роста. Где наши русские клондайки? Сейчас, например, молодой парень заканчивает любой институт, он хочет заработать денег. Что ему делать? Да нечего просто – он не знает, куда поехать поработать. Элементарная вещь, куда поехать работать. Нет такого. Очередь в Газпром слишком большая, Газпром у нас один. Соответственно, бюджетники у нас тоже не так много зарабатывают. А тот, кто хочет заработать деньги, куда же ему поехать? Да некуда. У нас нет точек роста. Я предлагаю делать точки роста, осваивать, обживать свою страну, сделать несколько мощных системных проектов, в которых работают наши граждане. Смотрите, что происходит. АТЭС мы делаем на Дальнем Востоке, строим. Там же не работают наши граждане. Приезжают турки или таджики. Соответственно, на стройках нет мест.
В.ПОЗНЕР: Вы хотите сказать, что эти дороги, мосты, все то, что там строят, это вообще не наши?
М.ПРОХОРОВ: Да нет, конечно. Там работают граждане из других стран. Посмотрите, съездите в Сочи. Я смотрел. Там наши граждане почти не работают. То есть нет работы у нас в собственной стране. Даже если мы вкладываем огромные деньги... Я уже даже забываю про коррупцию, сколько там украдено – это бог с ним. Но для нас работы нет.
В.ПОЗНЕР: Почему? Дешевле?..
М.ПРОХОРОВ: Нет. Управленческая система, модель управления не эффективная. Она - из вчерашнего дня. А сейчас власть, конкурентная власть я имею в виду в мире, - это эффективная управленческая модель. У нас этой модели как раз и нет. Ее надо как раз построить. Вы не задавали себе вопрос, почему наши талантливые ребята, уезжая за границу, немедленно ориентируются в их модели эффективной и очень быстро достигают результата? И сразу наше образование становится не такое плохое. Он быстро схватывает, быстро изучает язык и становится более конкурентным, чем житель, живущий в той же Америке или Европе. Возникают российские диаспоры, которые начинают доминировать очень быстро в экономике других стран. Потому что они встраиваются во внятную, четкую управленческую модель. А у себя дома мы так сделать не можем. Вот это парадокс просто.
В.ПОЗНЕР: Давайте дадим волю своему воображению и предположим, что 4 марта выигрывает выборы Михаил Дмитриевич Прохоров.
М.ПРОХОРОВ: 25 марта, если быть реалистом.
В.ПОЗНЕР: Хорошо, если быть реалистом. Вы сказали, первое, что вы сделаете (это я читал своими глазами), - освободите господина Ходорковского. Помилуете, да. Неужели вы считаете, что это самый главный первый шаг? Просто меня это удивило. Это для кого?
М.ПРОХОРОВ: Вопрос был такой: какой первый гуманистический шаг вы сделаете на посту Президента? Я сказал, что помилую Ходорковского. Вопрос был про гуманизм.
В.ПОЗНЕР: Тут я не могу не задать вопрос. Ведь чтобы помиловать, он должен признать себя виновным. Он себя виновным не признает.
М.ПРОХОРОВ: Есть другая технология. У нас очень мутное законодательство. Может написать, например, с просьбой о помиловании тот же адвокат, например. И здесь нет черно-белой ситуации, зона серая. Это вполне может рассмотреть комиссия по помилованию, которую возглавляет, собственно, Президент.
В.ПОЗНЕР: Затем вы отдаете на благотворительность 17 из своих 18 миллиардов долларов. Тоже вами сказано, не так ли?
М.ПРОХОРОВ: Я говорил о том, что я продам все свои активы, потому что Президент не имеет права владеть этими активами. Заплачу налоги, и большую часть отдам на благотворительность. А уж сколько денег, это любят считать журналисты.
В.ПОЗНЕР: Я, вы знаете, не придумал цифру – это интервью. Скажите, пожалуйста, это не популизм, то, что вы об этом так говорите?
М.ПРОХОРОВ: Нет. Это абсолютно не популизм. Потому что если мы хотим бороться с коррупцией, и хотя Президент по закону имеет право владеть активами, только должен отдать их в доверительное управление, зная нашу с вами страну, как эти активы будут работать? Все будут знать, что это президентские активы, количество лизоблюдов, которые готовы будут помочь зарабатывать, будет очень большое. Ситуация должна быть черно-белая: все продать, деньги на благотворительность, тогда я смогу стребовать с каждого чиновника: запрещено владеть бизнесом и твоей семье. Тогда это будет реальная борьба с коррупцией. Президент должен быть образцом для подражания. А если у него есть двойной стандарт, даже по закону, тогда коррупцию мы никогда не победим. Это невозможно. Должна быть черно-белая ситуация.
В.ПОЗНЕР: Еще один финансовый вопрос, связанный с так называемой финансовой амнистией. Вы говорите о том, что должен быть переходный период, в течение которого люди, которые получили разными путями свои богатства, заплатят некий процент, который будет определен, и после этого - все, закрывается вопрос. Значит, получается, что мы так легализуем отчасти украденное. Так ведь? То есть папская индульгенция такая, да?
М.ПРОХОРОВ: Абсолютно правда. Мы опять хотим все сразу и немедленно. Может быть, поэтому у нас иногда и не получается – мы не умеем потерпеть. У нас жуткая коррупция, и мы хотим: "Вот давайте там с 1 января сразу же немедленно жить честно". Но так не бывает. Соответственно, надо дать людям год, сказать: "Ребята, вот Президент лично, у которого поддержка большинства населения, своим примером показывает, как это надо делать. Соответственно, сделайте также. И вас больше никто не тронет". Соответственно, законы такие вносятся и не важно, откуда был источник происхождения средств. Главное, чтобы не стояло преступление против личности. Многие скажут "Это, может быть, не очень справедливо". Я сразу соглашусь. Но это гораздо более справедливо, чем очередная гражданская война по переделу собственности. А тот, кто не воспользовался этим, не заплатил налог в течение года, - после этого будем расследовать все дела.
В.ПОЗНЕР: А каким образом определяется процент, этот налог?
М.ПРОХОРОВ: Я думаю, что по этому вопросу нужно провести в некотором смысле референдум. Мне кажется, он должен быть от 13 до 26 процентов. Чтобы это было в некотором смысле реалистично. 13 – это подоходный и 26 – это ставка на вложение дивидендов на оффшорные счета, которые я предлагаю ввести, когда стану Президентом.
В.ПОЗНЕР: Ныне говорят о том, что нужно национализировать то, что было тогда приватизировано. Вы – категорический противник, я так понимаю?
М.ПРОХОРОВ: Конечно, противник. Потому что, во-первых, давайте четко в терминах разберемся. Национализация по нашему закону – это выкуп по рыночной стоимости. Таких денег у нас в стране нет, чтобы выкупать предприятия. Под словом "национализация" идет чистый отъем. Соответственно, к чему это приведет? К очередной гражданской войне приведет, приведет к тому, что эти предприятия перестанут эффективно работать. Соответственно, люди, которые умеют организовывать производство и умеют организовывать целые направления деятельности, уедут, капитал никогда не пойдет в страну. Ни свой, ни уж говоря о прямых иностранных инвестициях. В такой стране я жить не хочу. Мне кажется, здесь все очень понятно. Да, была приватизация, она была несправедлива. Но она была законной. Писало законы тогда наше правительство, Кремль. Теперь нам предлагается такими полунамеками сделать следующее: за то, что мы, власть писали неправильные законы, вы, собственники, которые действовали по закону, за это заплатите. Это что такое? Это легализация новой статьи Конституции? Верней, не новой, а действующей Конституции. Очередной откат власти? Я категорически против этого.
В.ПОЗНЕР: Я хочу задать вопрос, который лично меня интересует. Могу ли я рассчитывать на то, что Президент Михаил Прохоров сделает все необходимое, чтобы СМИ были полностью независимыми от власти?
М.ПРОХОРОВ: Сразу же одно из первых действий – освобожу четвертую власть от первой власти. То есть - ни одна государственная компания, ни государство любого уровня не должно владеть СМИ. Будет введен прямой запрет.
В.ПОЗНЕР: Вообще люди, которые стремятся к власти, обычно стремятся из-за двух причин. Одна – сама власть очень привлекает. Второе, это некоторое мессианство: "Я знаю, как всем надо жить, и я это сделаю". В вас-то что больше - любовь к власти или некоторое мессианство?
М.ПРОХОРОВ: Конечно, мессианство.
В.ПОЗНЕР: Мессианство. Вы знаете, как я должен жить?
М.ПРОХОРОВ: Я не знаю, как вы должны жить. Я хочу дать возможность нашим гражданам выбирать, как они хотят жить. А для этого должна быть конкуренция. А когда конкуренции нет, особо выбора-то нет. О чем мы сейчас говорим?
В.ПОЗНЕР: Еще вы сказали не очень популярную вещь в ответ на один вопрос. Вы сказали: "Я – не церковный человек, атеист я". Поэтому я и задаю этот вопрос. Согласны ли вы с утверждением, что происходит некая клерикализация в России со стороны Русской Православной Церкви, что она проникает и в государственные школы, и в СМИ, и во властные структуры? И если вы согласны, то беспокоит ли это вас? Возможно, вы не согласны – я просто хочу знать вашу точку зрения.
М.ПРОХОРОВ: В стране, в которой не работает закон (он не работает для большинства наших граждан), всегда происходят те вещи, о которых вы говорите. Я уважительно отношусь ко всем верующим. Я считаю, что у нас светское государство и это задача или возможность гражданина любого нашей страны верить в то, что он считает нужным. У меня своя дорога к храму, своя дорога, но я точно верю в общечеловеческие ценности. А с точки зрения того, что... Вы что, хотите, чтобы я врал и подстраивался под какие-то модные или нужные тенденции? Я считаю, что это неправильно. Тогда, если ты врешь и меняешь свою точку зрения, тебе же не будут верить люди.
В.ПОЗНЕР: Почему вы – сторонник того, чтобы в России президентский срок был ограничен двумя по 4 года и не больше, то есть американский вариант, а, скажем, не французский, где срок 5 лет и где он может быть сколько угодно? Что, очень привлекает американский опыт? Чем вы руководствуетесь здесь?
М.ПРОХОРОВ: Я руководствуюсь исключительно принципами конкуренции, которая очень долгое время была нарушена в нашей стране. Конкуренции не было. Начинать надо с конкуренции в политической сфере. И все без исключения (не только Президент, но и мэры городов, и губернаторы) должны быть 2 срока по 4 года и выбираемы нашими гражданами. Иначе у нашей молодежи не будет вообще возможности занять эти места. Нам нужно эту конкуренцию постоянно обеспечивать, чтобы все время сильнейшие люди приходили на те или иные позиции.
В.ПОЗНЕР: Поэтому надо жестко ограничивать, несмотря на возможную популярность этого человека.
М.ПРОХОРОВ: Ничего страшного. Если он популярный человек, он должен создать себе преемников, то есть тоже эффективных людей. А то часто как бывает? Яркий человек, у него все – вторые номера, которые смотрят ему в рот. Он 20 лет сидит на одном месте, потом он уходит, начинается катастрофа. Вот что у нас сейчас происходит.
В.ПОЗНЕР: В бизнесе обычно так и есть – с начальником мало кто спорит.
М.ПРОХОРОВ: Но соответственно есть же семейные династии, а есть бизнес-династии, которым много лет. Но там конкуренция-то работает.
В.ПОЗНЕР: Вы говорите: "Я хочу, чтобы Россия вернула себе место на мировой арене, которое она занимала 30 лет тому назад". Я посчитал, это 1982 год. Вы, наверное, оговорились – наверное, не 30 лет тому назад. Или же вы сторонник советской системы, отца народов и так далее?
М.ПРОХОРОВ: Нет, я имел в виду немного другое. Что тогда наша страна имела сильное международное влияние.
В.ПОЗНЕР: Только за счет колоссального военного арсенала.
М.ПРОХОРОВ: Конечно. Главная идея внешней политики того времени – это противостояние с Америкой. И ради этого мы надрывали человеческие жизни, не построили эффективную экономику. У меня совершенно другой взгляд. Я хочу, чтобы мы построили эффективную экономику, чтобы у нас была высокая производительность труда, чтобы наши граждане получали высокую заработную плату, работая на хороших, достойных местах. Это можно сделать только через построение экономики. И сейчас ракеты имеют, конечно, значение, но значительно меньшее, чем 30 лет назад. Сейчас имеет значение сила экономики и интеллект страны. Что сейчас происходит в реале? Ведь, воруют-то сейчас не территории пока, а воруют мозги. Либо люди уезжают, либо люди даже живут у нас, но работают на другие экономики, сидя в интернете, у себя дома.
В.ПОЗНЕР: Несколько коротких вопросов. Считаете ли вы, что нужен закон, обязывающий всех претендентов на пост Президента участвовать в дебатах? Именно по закону?
М.ПРОХОРОВ: Считаю, что да.
В.ПОЗНЕР: Считаете ли вы, что происходящее с "Эхо Москвы" имеет политическую подоплеку?
М.ПРОХОРОВ: Конечно, имеет.
В.ПОЗНЕР: Среди тех, кто правил Россией, в том числе и в советское время, кого вы ставите выше всех в истории России? Кто, на ваш взгляд, был самым эффективным правителем?
М.ПРОХОРОВ: Эффективным управленцем, скажем так. Екатерина Великая.
В.ПОЗНЕР: И самый последний вопрос. Вы не ревнуете свою сестру после ее выступления в качестве вашего представителя? Многие сказали: "Вот, кто нужен в Президенты, а не Михаил Дмитриевич".
М.ПРОХОРОВ: Я абсолютно не ревную. Моя сестра – очень яркая и очень талантливая, это я знал всегда. И теперь мне приятно, что вся страна теперь об этом знает.
В.ПОЗНЕР: А вообще как вы относитесь к этой системе, когда мне предлагается голосовать за Михаила Прохорова, но мне предъявляют его сестру? Я же, все-таки, выбираю не его сестру. И это делают почти все: представитель, представитель... Знаете, когда мы были совсем еще молодыми, и надо подраться, говорили: "Не я, а вот мой брат, он боксер, вот пускай он с тобой дерется. А я не буду". Это что за странная манера?
М.ПРОХОРОВ: Так манера как раз эта идет не от нас, а от нынешней власти, которая не участвует в дебатах.
В.ПОЗНЕР: А кто вам мешает участвовать?
М.ПРОХОРОВ: Я не готов участвовать в дебатах с представителями Владимира Путина. Мне нечего с ними обсуждать. Поэтому приходится своих представителей показывать. Что теперь сделаешь? Но это же неплохой вариант показать свою команду, уровень команды, которая идет за мной. Может быть, в этом и неплохо, конечно, что такая возможность есть. Но я предпочитаю, чтобы в дебатах участвовали все кандидаты в Президенты.
В.ПОЗНЕР: Есть такая точка зрения, что самая большая проблема России – это то, что она все еще советская. И что люди, которые ею управляют как политически, так и экономически, родились в Советском Союзе и были пионерами, комсомольцами, многие были членами партии, сформировались они тогда. И вопрос не в том, хорошие они или плохие – у них такие взгляды, и ничего ты с этим не поделаешь, пока время не пройдет и не возникнет другое поколение. На это вы как реагируете?
М.ПРОХОРОВ: Я с вами соглашусь, но как раз время-то пришло. Прошло 20 лет и пришло новое поколение. Тем, кому было тогда, когда распался Советский Союз, например, лет 10, им сейчас 30. Это люди, которые уже были в Европе, они пользуются интернетом, они понимают, что мир стал глобален, что другие законы управляют миром, и мы должны жить в другой стране. Как раз вот именно по этой причине я этот сигнал и уловил. Время-то как раз сейчас пришло. А 20 лет назад делали перестройку и демократию советские люди. Они не знали ни рыночной экономики, они не знали, как работает демократия. Поэтому получилось то, что получилось. Сейчас есть у нас вторая попытка. И чем мы раньше реализуем эту попытку, тем будет лучше для каждого нашего гражданина – я в это абсолютно верю.
В.ПОЗНЕР: Это был Михаил Прохоров. Спасибо большое.
М.ПРОХОРОВ: Спасибо. До свидания.

И.Прохорова vs Н.Михалков (Прохоров-Путин) Дебаты

Президентские выборы в России и меркурии-уран

С 4 по 5 марта 2012 года состоится соединение меркурия с ураном в знаке Овна.Соединение меркурия с ураном происходит каждый год, и особых резонансных событии в мировом масштабе оно не приносит.Но на сей раз меркурий совершит соединение с ураном 3 раза- в прямом,ретроградном и потом опять в прямом движении,тем самым акцентируя важность этого соединения.резонансным это соединение будет и по той причине,что во время ретроградного движения(начало ретро фазы 11 марта 2012)20 марта при ингрессии солнца в точку Овна(точка Овна связана с обществом,социумом и с началом первого квартала астрологического года.Карта ингрессии солнца в точку Овна всегда задает тон основных резонансных событии на 3 месяца)Меркурий окажется на мейдпонте уран-солнце(точка Овна),-волнующие известия в обществе,центр общественных технических средств коммуникации.,общественные волнения.связанные с информацией.Меркурий в этой карте находится еще на средней точке северный узел/Вулкан-влиятельные сообщения средств информации,встреча молодежи с насилием,передача власти через средства информации,сообщения о насилии в связях.Еще одна важная конфигурация меркурия это нахождение на средней точке Сатурн/Марс- обсуждать трудовые задачи,терпеливые рабочие переговоры,обсуждать действия в целях разрыва, проблематичная переговорная деятельность.Так как и уран важная точка в конфигурации,то отметим и то,что в этой карте он стоит на средней точке Плутон/Гадес-волнения из за развития преступности,новое убыточное развитие,отказ от внезапного изменения,внезапное развитие из прошлого.Карта ингрессии солнца резонирует с соединением урана и меркурия с 4 по 5 марта.Но в день выборов и на следующий день уран еще включается на среднюю точку северный узел/Вулкан-огромная напряженность в отношениях,внезапно встретится с насилием,тревожные отношения с властью,реформа связей с властью.   Из всех этих конфигурации ясно,что март будет очень неспокойным.Реформистские и революционные настроения будут будоражить общество, и главную роль будут играть средства информации и в первую очередь интернет(связь урана с меркурием). Мысли общества будут направлены на реформы,изменения положение вещей.Неизбежна конфронтация с властью и недовольство ей. Первый импульс этому процессу и недовольству был задан выборами в парламент России 412.2011 года.Затмение 24 ноября пришлось на оппозицию к меркурию в 9 доме в карте РФ на 12.06.1990 года(13ч45мин,Москва).5 декабря 2011 года уран в точном секстиле к меркурию в 9 доме карты РФ стал в стационар и развернулся в прямое движение 11 декабря.В карте РФ уран стоит в 4 доме(народ),он же диспозитор луны в карте РФ(символический управитель народа). Очевиден первый импульс пробуждения народа к реформам и изменениям.В прогрессиях в карте РФ с выборов 4 декабря и еще в течении года будет сохранятся оппозиция прогрессивного меркурия(он проходит сейчас по 10 дому власти) к натальному Нептуну в 4 доме карты(РФ)создавая конфронтацию между народом и властью, в основном в ключе недоверия и обмана в сфере информации(нечестные выборы). В транзитах Плутон на сегодняшний день в соединении с натальным ураном в карте РФ инициирует развитие изменении и реформ среди населения России.К этому соединению Плутон вернется еще 2 раза в течении года и будет активно влиять на настроения общества целый год. Из рассмотренных карт видно,что в президентских выборах официально несомненно победит Путин,что вызовет новую волну недовольства и протестных настроении в обществе.Ретроградность меркурия и его троекратное соединение с ураном резонирует с потребностью общества пересмотреть итоги выборов.Протест будет увеличиваться и обьеденит большое количество людей. Астрологически это соответствует трину северного узла к урану и меркурия к серному узлу,которое проявит себя в период с 8 по 22 апреля

Махатма Ганди. Смерть во имя мира

Ученые рассказали, какие страны Европы могут распасться, а какие — объединиться

Международная команда ученых разработала математическую модель, описывающую, какие страны в Европе могут распасться, а какие — объединиться. Учитываются как экономические данные, так и генетические и культурологические особенности жителей разных регионов.

«Модель Европы» стала результатом исследований международной команды ученых.

Цитата«Работа началась несколько лет назад, так что нельзя напрямую связывать появление нашей статьи в Journal of Economic Growth со звучащими в последние месяцы прогнозами о возможном развале еврозоны», — заверил BFM.ru один из авторов, экономист из Южного методистского университета в Техасе и приглашенный профессор Российской экономической школы Шломо Вебер.

При создании модели Вебер и его коллеги исходили из положения о том, что чем крупнее некий экономический союз, тем больше выгоды получают его члены: рынок становится больше, а траты распределяются на все страны-участницы. С другой стороны, расширение этого абстрактного союза заставляет взаимодействовать прежде далекие друг от друга группы населения, живущие в разных экономических, исторических и культурных реалиях.

Цитата: «Мы стремились понять, что перевесит — стремление к независимости, пусть даже за счет некоторых экономических благ, или же желание жить в более богатой стране, но чувствовать себя не слишком комфортно из-за религиозных, культурных и мировоззренческих отличий», — рассказывает профессор Вебер.

При создании математической модели стабильности Европы ученые использовали хорошо описываемые на языке цифр переменные вроде показателя ВВП, численности населения и площади страны. Но чем измерить другие составляющие модели — генетическое и культурное расстояние между странами? На самом деле, уверяет Шломо Вебер, генетику не так сложно описать цифрами.

Цитата: «Сейчас есть очень интересные базы данных, описывающие генетическую последовательность той или иной группы населения. Такую работу ведут, в частности, ученые из Стэнфорда. Между регионами, где население практически не смешивалось, генетическое расстояние очень велико».

Вебер оговаривается: он и его соавторы не утверждают, что генетика «отвечает» за культуру народа.

Цитата: «Мы никоим образом не хотим сказать, что гены определяют то, как человек думает и как себя ведет. Но генетическое расстояние может служить хорошим маркером при определении культурных различий между жителями разных европейских стран».

Подспорьем в культурологической части исследования стали используемые в Евросоюзе опросные листы, позволяющие определить, как респондент относится к миру и к себе.

Кандидаты на выбывание и объединение

Наложение модели на карту Европы дало любопытные результаты. Оказалось, что с точки зрения экономической целесообразности, численности населения и культурной близости вероятнее всего появление следующих новых государственных образований:

Австрия объединяется со Швейцарией, Дания — с Норвегией, Франция — с Великобританией либо Италией, а Бельгия — с Нидерландами.

Сокровенного знания в этих научных выкладках, прямо сказать, не содержится. Например, Дания и Норвегия до 1814 года и так были единым государством. То же самое касается Бельгии и Голландии, не раз объединявшихся на протяжении веков, да и сейчас плотно интегрированных в рамках Бенилюкса.

Гораздо более любопытной представляется гипотетическая пара «Франция-Великобритания». Насчитывающая сотни лет взаимная неприязнь жителей двух этих стран стала притчей во языцех, и вроде бы о культурной близости англосаксов и их соседей с материка говорить не приходится. С одной стороны, это так, соглашается Шломо Вебер, но с другой — на протяжении веков два народа интенсивно взаимодействовали и перемешивались.

Цитата: «Несколько лет назад в Англии рассекретили архивные документы, из которых следует, что в середине прошлого века правительства Франции и Великобритании рассматривали возможность объединения двух стран», — рассказывает экономист.

Идея исходила от французского премьер-министра, англофила Ги Молле, в результате интеграционный процесс так и не был запущен.

На территории Великобритании расположен регион, который авторы исследования располагают в первой тройке кандидатов на выбывание. Это Шотландия, которая, если верить модели стабильности Европы, имеет высокие шансы на то, чтобы выйти из состава Великобритании. Два других сепаратистских региона — Страна басков в Испании и итальянская Сардиния.

Цитата: «Шотландцы и англичане, естественно, смешивались. Но нас удивило, насколько ограниченным было это смешение. Шотландцы очень вдохновились, услышав о нашем исследовании. Насколько я знаю, они даже задумали снять документальный фильм о своей самобытности. А вот журналист Би-би-си, англичанин, звонивший мне, наоборот, был настроен очень скептически и говорил, что все это ерунда», — вспоминает Вебер.

Кстати, на 2014 год шотландцы планируют референдум о независимости.

Проверка Югославией

Насколько корректны и универсальны теоретические выкладки о возможности объединения и распада существующих государств? Ученые протестировали модель на примере Югославии и уверяют: ошибки нет. Реальная и предсказанная моделью последовательность выхода республик из состава единой Югославии совпали.

Первыми в 1991 году от федерального центра откололись самые большие и богатые Словения и Хорватия, годом позже этому примеру последовали Босния и Герцеговина, а также Македония. И лишь Черногория с населением всего в 500 тысяч человек хранила верность Белграду до 2006 года. Модель показала: если бы Югославия была более однородной в культурном отношении, то она не распалась бы.

Цитата: «Степень смешения населения была не очень высокой, по большому счету люди жили довольно изолированно», — рассказывает Шломо Вебер.

По материалам Дело

История болезни.Ирина Ясина

2010

Я хочу верить в то, что тьма сгущается перед рассветом. Более страшного года в моей жизни пока не случалось.

Моя семейная жизнь никогда не была простой. Мы разные. Он любит Восток, а я Запад. И вместе им не сойтись... Я не утрирую, все примерно так и было. Притом что мы оба безоговорочно признавали десять заповедей, во всем остальном мы не сходились.

Он вырос в Закавказье. Модель семьи, место женщины в ней — все отлично от моих представлений о собственной жизни. Я всю жизнь стучалась, прежде чем войти в комнату собственной дочки. Даже когда ей было семь лет. Я никогда не читала бумаги на ее письменном столе. Английское слово PRIVACY. Собственное пространство. А тут все наоборот.

— Мы же семья!

А значит, есть право войти без стука...

Не обсуждаю, что хорошо, что плохо. По-другому. А поскольку оба с сильными характерами — подвижек навстречу не было. Я виновата больше. Потому что я — женщина. И если я хотела семью, я должна была уступать.

В чем уступать? Он считал, что женщина должна быть дома. Больная женщина — тем более.

— Чего тебе не хватает? Я тебя всем обеспечиваю!

Все так. Но как-то слишком линейно. Мне же нужно не только вкусно есть, раз в год ездить на море. Зачем-то мне нужно работать.

А еще я спорю. Я отстаиваю свою позицию. Зачем? Теперь, после произошедшего, сама не знаю. Мы спорим о ценностях, о роли спецслужб, о мировом заговоре, об экономике, воспитании детей, о качествах того или иного приятеля. Мы спорим обо всем. Я должна была уступать. Потому что я — женщина? Я не уступала. Один раз он купил мне фигурку ослика. Это я? В его глазах — несомненно.

Он никогда бы не ушел сам. В его джентльменском кодексе была невозможность уйти от жены. Даже если вместе несладко. Тем более, если жена тяжело больна. Даже если она сама это предлагает. Разойтись и жить каждый своей жизнью — невозможно. В этом он был настоящим мужчиной. Сильно отличаюимся от моего легкомысленного первого мужа.

Я видела, как он мучается.

— Нам же плохо вместе. Мы совсем разные.

Удар ладонью по столу:

— Я счастлив!

Мне предстояло принять решение самой. Меня подталкивала к этому его мама — мудрая женщина, которой, конечно же, было наплевать и на меня, и на все вокруг, кроме покоя и счастья собственного единственного сына.

После одной из вечерних ссор, моих слез и полной невозможности понять друг друга утром он уехал в командировку. В Рим. А я собрала его вещи и вывезла к нему в квартиру. Я хотела покоя себе и счастья ему.

Я не решилась позвонить. Малодушно написала эсэмэску. Жизнь перевернулась.

А в мае заболела моя мама. Онкология. Третья стадия. Жизнь перевернулась еще раз. Но на свои места ничто не встало.

Кто забудет московскую жару и смог лета 2010 года? Мы жили в аду. Здоровым-то было тяжело, а уж маме... Химия, химия, химия, операция, химия, химия. Мы считали дни и градусы на термометре. А я в то лето почувствовала себя не самой слабой в семье.

Я уговаривала маму:

— Мамочка, если бы от моей болезни существовало хоть какое, самое тяжелое, самое противное лекарство, неужели я бы не стала его принимать?

А мама мне говорила:

— У тебя нет боли. Боль — это мука.

Это так. У меня ничего не болит. Мои ноги просто не слушаются. Хочется лежать и не двигаться. Даже не пытаться поднять руку. Когда ты спокоен и неподвижен, то на минуту можешь представить, что здоров. Ничего не болит, просто лежишь тихо-тихо и дышишь. Смотришь в окно и видишь деревья, цветы, белок, птиц. Подходит кошка, поднимаешь руку, чтобы погладить это мурлыкающее счастье, и понимаешь, что левой рукой гладить Норку тяжело. Норка, сядь справа...

Но боли нет. Ты не глотаешь обезболивающие таблетки, не колешь уколы, которые снимают боль, но туманят голову. Люся Улицкая говорит, что после химии так плохо, что ни читать, ни говорить. Только слушать музыку.

— Я впервые в жизни по-настоящему послушала всего Баха, всего Бетховена...

Но потом пройдет. Боль пройдет — и ты снова пойдешь на работу, сваришь мужу обед, встанешь ночью с кровати, когда захочется пить... А если не пройдет, тогда все ненадолго. Как у Лилиан в том ремарковском романе. Но человек хочет жить. Всегда? В любом состоянии? Я пока не знаю.

В конце года произошло неожиданное и страшное. Умер мой неулыбчивый спутник, мой муж, здоровый, молодой мужчина, с которым мы расстались полгода тому назад по моей воле. Расстались из-за моего желания покоя себе и свободы ему. Мой неулыбчивый спутник умер в один миг, не почувствовав боли. Недожив до пятидесяти лет. Смерть, которой человек с моей болезнью завидует. Да и любой другой завидует. Если бы не так рано.

И опять в голове мои дурацкие сравнения. Что лучше? Вот так сразу, как он, или так мучительно — как я? Наверное, нельзя сравнивать. Наверное, живой человек, даже самый больной, не должен об этом думать... Ему, любому живому, по-прежнему так много дано. Лицо своего ребенка. Мамины смеющиеся морщинки. Солнце на щеке. Кошка мурчит. Запах нарциссов. Но я часто думаю, наверное, даже мечтаю о быстрой смерти. Поэтому не боюсь ни самолетов, ни лодок, ничего такого. Но так было бы слишком просто. Моя пьеса так решительно не закончится.

Религиозным людям намного легче. Они верят, что за той гранью, за той таинственной чертой их что-то ждет. Встречи с ушедшими? Как минимум... А я не умею поверить в это. И это моя беда.

А еще страшное чувство вины. В чем я виновата? За что казню себя? За слова... Сколько раз я подкалывала его:

— Не мучай меня, замучаешь до смерти, потом жалеть будешь...

Кто бы знал, что выйдет чудовищно наоборот.

Люся спросила меня:

— Если бы ты знала, если бы предчувствовала, каков предначертанный конец, как бы ты тогда, весной, поступила?..

Господи, конечно, я была бы счастлива терпеть и дальше его придирки, его насмешки, его привычки. Как можно дольше. Как на многое я бы не обращала внимания. Как можно дольше. Только бы он жил. Я бы воевала и гнала бы его к врачам, я стояла бы на коленях, умоляя его измерять давление и пить лекарства. А я сделала так всего однажды. Результата не было, что правда, то правда. Ну и что, что он не хотел лечиться, что он действительно слышать о врачах не хотел? Как я тогда, в начале своей эпопеи: они все хотят меня обмануть, обобрать. Ужас, какое-то первобытное сознание.

— Сама инвалид, не надо из здоровых людей больных себе в компанию делать, — говорил он.

Я обижалась и не настаивала. Здоров так здоров. А надо было искать слова и убеждать, валяться в ногах. Эх, это я сейчас так думаю...

Но все уже произошло. Его нет. На наших общих фотографиях я улыбаюсь во весь рот. А он серьезен. Нарочито серьезен. Но есть одна, где все наоборот. Улыбается он! Искренне, как мальчишка. Это мы в большом и очень добром и настоящем зоопарке. Мы только что посмотрели фламинго и движемся к коалам.

Новое десятилетие

Началось новое десятилетие. Я сижу на берегу Индийского океана. Прилив — отлив. Обезьяны носятся по пальмам. Того гляди сшибут и уронят вниз кокосовый орех. А они, орехи, здоровенные. Упадет такой на голову...

В Кению, в Момбасу меня вытащили мои настоящие друзья — те самые Вера и Игорь, с которыми мы когда-то совершали подвиги на Байкале. Вот уж не думала, что увижу Африку. Слонов, зебр, жирафов — не в зоопарке, а на воле. Меня будет носить на руках в океан и из него чернокожий красавец Салим. Я буду спрашивать креолку Йоланду, что такое настоящая креольская кухня, и слышать в ответ:

— Дикие лобстеры. Те, что ни минуты не сидели в аквариуме...

Попробую маниоку и батат, выпью невероятной вкусноты пинья-коладу, куплю розовый сарафан “в баобабы”.

Еще один тест для самой себя: выдержу или нет? Перелет, жару, пять часов в микроавтобусе без кондиционера? Выдержала. А хуже стало? Конечно, стало. Только не от поездки. А от моей болезни. Той самой, от которой по-прежнему нет лекарства.

А вдруг в новом десятилетии его придумают?

История болезни.Ирина Ясина

2009

Он упорядочил мою жизнь, как мне тогда казалось, окончательно. Работа в РИА, семинары со студентами, Тарусские благотворительные концерты. Болезнь? Она медленно и неуклонно прогрессировала. Периоды мерзкого самочувствия были намного длиннее и случались чаще, чем моменты относительной стабильности моего состояния. А сама стабильность обнаруживалась на все более низком уровне. Когда я перестала ходить с ходунками? Примерно в начале того самого года. Я уже не помню. Левая нога не держала в колене дольше минуты, правая тоже подводила, правда, реже. Пару раз я упала, идя по дому с этими самыми ходунками. Подняться самой стало невозможно. Так я поняла две вещи: я нигде не должна оставаться одна. И надо кончать выпендриваться и дома передвигаться тоже только в коляске. Руки стали сильно дрожать. Я с трудом справлялась не только с минимальным домашним хозяйством, но и с самообслуживанием.

Это была тяжелая грань. Я долго сопротивлялась. Склероз победил.

Не в обиду моим друзьям и помощникам будет сказано, но если бы я вдруг выздоровела, то я уехала бы куда-нибудь совсем одна. На необитаемом острове прятаться необязательно, но главное — оказаться в одиночестве. Бродить по городу, лесу или вдоль моря, гнать на велосипеде. Сворачивать куда захочешь. Или еще проще — одной пойти в магазин. Или накупить на рынке продуктов, загрузить их в багажник машины. Заехать на заправку. Из меня бы вышла отличная домохозяйка... Помыть окна. Раньше я обожала мыть окна. Стоять на подоконнике, совершенно не боясь упасть. И чтобы играла музыка... Купить, а лучше самой нарвать цветов... Зайти к маме, поставить их в ту неподъемную вазу, которую маме и пустую-то тяжело поднимать. А уж полную воды — тем более. Я бы снова пекла. С каким бы удовольствием я бы опять нажарила сковородку сырников, напекла блинов. Торт “Жозефина”? Легко!

Меня все больше притягивала общественная активность. И оттого, что своя “личная жизнь” не удавалась, но главное — из-за того самого вопроса “Для чего?”, который я научила себя задавать. Для чего-то я должна через все это пройти? Ну как минимум для того, чтобы мои подруги перестали жаловаться на головную боль, как на страшную муку. Моя лучшая подруга Оля так и сказала однажды:

— Глядя на тебя, мы все стали меньше болеть. Как-то неудобно обращать внимание на ерунду.

В конце мая удивительная для наших широт американка Денис Роза, возглавляющая организацию российских инвалидов “Перспектива”, пригласила меня на митинг. В Новопушкинском сквере собрались люди, поддерживающие инклюзивное, то есть совместное школьное образование для детишек-инвалидов и их здоровых сверстников.

Народу было не так чтобы много. Лозунги были очень правильные. Главный — “Дети должны учиться вместе”. Детишек на колясках я сначала не заметила. Нет, один все-таки был — Кирилл Дроздков, ученик тогда четвертого класса обыкновенной школы в московском Бутове. Его замечательная мама Валя, моя ровесница, притащила мальчишку-колясочника из Бутова в центр Москвы. Были и одноклассники Кирилла, обыкновенные здоровые ребята. У Кирилла была большая проблема: четыре года начальной школы он отучился, как и все дети, закончил на “отлично”. Класс не бегал по этажам. Начальная школа с одной учительницей на класс всегда проводит все уроки в одном кабинете. Директор школы решила, что для удобства Кирилла их класс будет размещаться на первом этаже. Но хорошее время заканчивалось. С первого сентября начинался пятый класс, а значит, учителя-предметники, разбросанные по разным этажам стандартного школьного здания. Лифта в школе, естественно, не было. Мама Валя, хоть и крепкая женщина, таскать одиннадцатилетнего мальчишку и его коляску просто была не в силах. Тетенька из отдела районного образования, к которой Валя обратилась за помощью, ответила в лучших советских традициях: “Ради одного вашего мальчика никто ничего делать не будет”. И Кириллу предложили надомную форму обучения. То есть сидеть дома, читать учебники. Несколько раз в неделю будут приходить учителя.

А как же друзья! А как же школьные спектакли, пьесы для которых сочинял сам Кирилл? Придется забыть.

Обо всем этом дрожащим голосом мне и рассказала на шумной летней площади мама Валя.

В таких случаях моя подружка Зойка Ерошок из “Новой газеты”, которая по моей просьбе тоже пришла на этот митинг, обычно говорит: “И тут из меня попер Темрюк”. Зойка — казачка из приазовского Темрюка. Как так? Ради одного мальчика никто ничего не будет делать? Это мы еще посмотрим! Сделают ради одного. Как миленькие. Мы уперлись. Решили бороться. Разъехались по домам составлять план кампании.

Началась трехмесячная битва за подъемник. В бой были введены главные силы: мое членство в Президентском совете по правам человека, Зойкино “золотое перо России”, радио и даже Первый канал телевидения. Для того чтобы Кирилла показали в программе “Время”, я ходила на прием в Кремль. К своему старому знакомцу по 90-м годам Владиславу Суркову. Которого не видела много лет.

— Слава, мне нужен телевизор! У меня проблема с мальчиком-инвалидом. Его чиновники не пускают учиться.

Других просьб у меня не было.

Телевизор был. И программа “Время” была. И еще много чего другого. Маму Валю начали узнавать в бутовских магазинах. Местные чиновники в интервью Первому каналу клялись, что подъемник будет к первому сентября.

Все подробности битвы я по дням описывала в своем Живом журнале. Надо ли говорить, что двадцать девятого августа в школе по-прежнему ничего не было. Мы устроили падучую. Зойка писала полосные статьи с вопросами Фурсенко и посылала это все в Министерство образования. Моя секретарша Нюша звонила во все инстанции и протокольным голосом говорила: “С вами говорят из приемной члена Президенского совета…”. Видели ли бы вы эту приемную!! Девятиметровая комната, в которой работает пятеро сотрудников КРЖ. Мы блефовали.

Второго сентября (конечно же, не первого — праздник Вале и Кириллу чиновники все-таки успели испортить) в школе появился ступенькоход. Не самое удобное устройство, но хоть что-то!! Кирилл смог пойти в пятый класс.

Я так подробно описываю эту историю потому, что она сильно изменила мое представление о значении малых дел. Ведь на самом деле ничего более важного, чем этот Кирюшин ступенькоход, я за долгие годы своей болезни не делала. Стоило ли идти в Кремль ради учебы в школе одного мальчика? Я уверена, что стоило. Кирюша приехал ко мне в гости с мамой и папой после окончания пятого класса. Привез кучу похвальных грамот и дипломов победителя олимпиад. По математике, по информатике, по русскому, по английскому. Честно, я не помню, какие оценки имела моя родная дочь за пятый класс. А вот Кирюшины пятерки буду помнить всю жизнь. Кстати сказать, в эту замечательную школу на следующий год взяли еще одну девочку на коляске. Потому что был ступенькоход.

Ко мне тоже приезжали телевизионщики — брали интервью про Кирилла и всю его историю. Как всегда предлагали пересесть за стол, разместиться на привычном глазу зрителя стуле и вещать оттуда. Нет, это про экономику можно говорить, пересев в вальяжное кресло. А про Кирилла — только сидя на инвалидном! Ведь мы с ним одной крови — он и я...

Как-то в середине июня того же лета мне позвонила Катя Кронгауз, заместитель главного редактора журнала “Большой город”. Они затевали спецвыпуск журнала. Посвятить его хотели Москве без барьеров. Потому как с начала 2009 года в столице проводился Год равных возможностей. Денежки были выделены немалые, а проверить, меняется ли с их помощью что-нибудь и если меняется, то в какую сторону, и решили ребята из БГ. Собрали кучу симпатичного здорового народа, посадили их на инвалидные коляски и поехали проверять Кутузовский проспект на предмет доступности. Реальных инвалидов тоже было несколько. Пришли ребята из “Перспективы”, был мой дружок Алеша Морозов, блестящий молодой юрист, уехавший в конце концов из необорудованной России. И я. Собственно, когда мне Катя позвонила и предложила, я застремалась. Как правило, я себя стараюсь щадить, трудностям без особой надобности не подвергать, а уж тем более летом, днем, по возможной жаре, по открытым пространствам — это без меня. Но послушав прогноз погоды на пятницу, с утра увидев солнышко и почувствовав прохладный ветерок, я решилась. Взяла своего помощника Ваню, имеющиеся в хозяйстве две инвалидные коляски (на второй путешествовал известный блоггер Олег Козырев), кучу специальных перчаток. Перчатки я раздала девчонкам, которые впервые крутили колеса инвалидных колясок. Ксюша Туркова с РЕН-ТВ доконала свои до клочьев. Непростое оказалось, физкультурное мероприятие.

Кутузовский проспект — довольно приспособленное для инвалидов место в моем городе. Имеются кое-какие съезды с тротуаров. Но кроме них ничего. Самое главное — проспект нельзя перейти. Наземных переходов нет, чтобы не останавливать правительственные кортежи, а в подземные переходы положены страшные рельсы под углом сорок пять градусов. Мой Ваня в таких случаях говорит: “Ну их, эти устройства, Ирина Евгеньевна, я вас не удержу. Мы уж лучше по ступенечкам попрыгаем”. И это говорит спортсмен Ваня, диаметр бицепса у которого, как у обычного человека два этих самых бицепса. Ни инвалид на коляске, ни мама с детской коляской перейти Кутузовский проспект не могут. Не перешла и наша дружная компания.

Конечной целью маршрута был кинотеатр в торговом центре “Европейский” на площади Киевского вокзала. Поэтому, знакомым с московской географией понятно, кровь из носу, Кутузовский надо было форсировать. Когда мы дошли до его слияния с Дорогомиловской, выбора не оставалось — надо было идти поверху.

Назло ли, в насмешку ли, но эта июльская пятница была днем гаишника. Гаишник в парадной белой рубашке, стоявший с полосатой палкой на слиянии улицы и проспекта, совершенно не реагировал на нашу компанию, которая махала руками и кричала в надежде привлечь его высокое внимание. Внимание на нас обратили водители автомобилей, едущих по Кутузовскому от центра Москвы. Они стали останавливаться, завидев на бровке тротуара человек пятнадцать на инвалидных колясках, кучу телевизионщиков и человек двадцать пять сочувствующих. Остановилась даже машина с мигалкой и спокойно стояла, не включив ни люстру, ни крякалку.

Гаишник охренел. На его глазах в его профессиональный праздник какие-то обормоты безо всякого предупреждения о боевых действиях перекрывают правительственную трассу! А мы, собственно, никакого злобного перекрытия не планировали. Машины сами стали останавливаться. Ну мы и пошли. Когда все уже оказались на Дорогомиловской, к нам подбежал бледный гаишник, который до этого нещадно вращал своей палкой, требуя от водителей продолжать движение. Типа давить нас. Но нас никто не раздавил. Гаишник пытался что-то кричать. Получались одни междометия. Он задыхался от возмущения. Потом все-таки произнес:

— Уходите отсюда быстрее, а то задержат.

Кто задержит? За что задержит?

Ну мы и пошли. Дальше было неинтересно. Наземный переход через Дорогомиловскую был, въезды в кинотеатр были. Правда, пандус был под неправильным углом, но это так, семечки. Под неправильными углами были практически все элементы доступной среды. Но мы не придиры.

Когда часа через два наша компания поедала шашлык в шашлычной напротив Киевского вокзала, Кате Кронгауз позвонил командир взвода немедленного реагирования УВД “Дорогомилово” и велел назвать марки транспортных средств, которые перекрывали Кутузовский. Мы смогли только рассмеяться. Какой марки инвалидная коляска едет по Москве? “Феррари”, наверное.

Два немедленных вывода сделала я из этой акции. Во-первых, все актеры-режиссеры, которых позвал журнал, легко и радостно соглашались. Многие знакомые пришли по призыву в ЖЖ. Света Штаркова, например, приехала из Беляева с ребенком-инвалидом на детской коляске. А вот прохожим на нас было наплевать. Никакого желания помочь, а коляски буксовали через каждые два метра, граждане на Кутузовском проспекте не проявляли. Второе. Проехать на коляске можно, но зайти куда бы то ни было — нельзя. Ни в банк, ни в кафе, ни в магазин. Даже в аптеку трудно — потому как дверь аптеки открывается наружу. То есть доступная среда — понятие относительное. Улица, которую нельзя перейти и на которой нельзя попасть ни в одно из имеющихся заведений, доступной не считается.

Через два дня раздался плач Ярославны от “официальных” инвалидов.

— Как вам не стыдно? Глумитесь над несчастными людьми!! Издеваетесь, страшно сказать, над московским правительством! А оно, родное, столько для нас делает.

Без комментариев. Нельзя не лизать руку, дающую тебе подачку. Не в национальном характере, видимо.

На этой замечательной акции я познакомилась с режиссером Иваном Дыховичным. Коляску, в которой он сидел, толкал его и мой приятель Лева Рубинштейн. Иван — очень известная личность, его интервью хотели получить все присутствовавшие журналисты. Дыховичный говорил как-то удивительно возмущенно, сострадательно и ярко. Потом Лева сказал мне, что у Ивана рак. Иван Дыховичный не дожил до конца года.

С осени я решила ездить на специальную лечебную зарядку. Заниматься физкультурой, которую я ненавидела всю жизнь, тратить на это и время, и деньги. Найти надо было что-то специальное, естественно, а не тренажерный зал для здоровых. Понимала я это и раньше, но сильно было влом. А тут приперло. Тело отказывалось служить мне все больше и больше. Побултыхавшись летом в шикарном и нехлорированном бассейне своих соседей и дотумкав, что это вообще-то полезно, я стала искать. Мало подходящих мне мест, далеко они, с учетом московских пробок, потратишь полдня и все силы. Мне этого не хотелось. Я же потом не домой должна ехать — на работу! Нашла я искомое почти случайно. Позвонила маме дочкиной одноклассницы, которая была врачом:

— Тань, ты не знаешь, где в Москве можно инвалиду поплавать в теплой водичке?

— Знаю, у нас.

— У вас это где?

— На Волоколамке.

— А ты там кем работаешь?

— Главным врачом...

В центре, куда я почти два года по три—четыре раза в неделю езжу заниматься физкультурой, контингент следующий: либо последствия инсультов — это пожилые дамы/мужчины, либо травмы, чаще тяжелые — переломы позвоночника. А переломы — это процентов на девяносто совсем молодые девушки и ребята. У кого-то есть надежда на восстановление — поясничный, а иногда и грудной отдел позвоночника, если “невысоко сломались”. Чем выше, тем хуже прогнозы. Я научилась “ставить диагноз”. “Шейники” наиболее беспомощны.

Иногда разговариваю с ними. Алена сломала спину на горных лыжах. Двадцать лет. Студентка. Необщительна, в отличие от мамы, активной и открытой.

Даша — ураган. Розовые блузки, разноцветные резинки на пеппидлинночулковских косичках. Коляску толкает парнишка, явно влюбленный в свою подругу. Даша пострадала в автокатастрофе. Рассказывает самый мелодраматичный сценарий. Конечно, будущая певица. Или актриса. Конечно, ехали подавать заявление в ЗАГС. Парень, конечно, погиб.

Лена из Вологодской области. Только закончила школу. Вышла на работу продавщицей в магазин. Проработала два дня. Лобовое столкновение — машина лихача и она — молоденькая девушка. Она еще не поняла, что впереди очень длинная жизнь. Спрашиваю, что делает дома целыми днями. “Да ничего особенного. Телевизор смотрю. Подружки заходят”.

Наташа из Иванова. Уже с опытом поставарийной жизни. Закончила курсы бухгалтеров. Работает по специальности. Будущее принимает и его не боится.

Как правило, рядом с этими девочками-мальчиками их мамы. Готовы работать на победу над травмой столько, сколько нужно. Их цель, их смысл жизни — поставить ребенка на ноги. Они и не должны учить свое чадо принятию новой реальности. Осознанию того, что жизнь мгновенно изменилась, но осталась жизнью. И надо не только бороться за возврат прежнего состояния, но и стараться искать свое место в этой новой вселенной. Это всегда выбор. В моем случае его было относительно легко сделать: я бы умерла от тоски, тщетно пытаясь вернуть прежнее. Ведь сказал тогда, в начале моего пути, доктор Бойко: “Вы никогда не будете такой, как раньше”. И не вернула бы. А пытаясь вернуть, потеряла бы годы жизни.

Удивительно было для меня то, что ни в одном из разговоров с пациентами реабилитационного центра не всплыла тема совместных действий. Ребят, конечно, можно понять, особенно если они из маленьких городов. Но вот кого я напрочь отказываюсь понимать, — родителей и друзей.

Когда-то в Нью-Йорке, включив в воскресный день телевизор, я увидела большую и очень красочную демонстрацию в Центральном парке. Демонстрантов, наверно, было тысячи три. Попадались люди на колясках, но большинство весело шло на своих двоих. С детьми и воздушными шариками. Это был марш паркинсоников, так объяснили мне по телевизору. Больные болезнью Паркинсона добивались, с моей точки зрения, сущей мелочи. Кажется, оплаты какого-то нового лекарства за счет медицинской страховки. Паркинсоников среди идущих по весеннему городу было явное меньшинство. Большую часть демонстрантов составляли их друзья и родственники. Вопрос. Почему у нас это невозможно? Мы что, равнодушны к своим близким? Почему на митинг за инклюзивное образование приходит десяток активистов, несколько студентов, читающих мой ЖЖ, и всего двое родителей детей инвалидов — мама Валя и известный артист, у которого нездоров третий ребенок? Меня, кстати, после истории с Кирилловым подъемником часто спрашивали: что за мальчик такой блатной? Почему бились именно за него? Ответ очень прост. Только мама Валя пришла на митинг, только мама Валя попросила помощи. Было бы семь таких активных мам, было бы семь подъемников. Было бы семьдесят мам — арифметика та же.

Так вот, в моем реабилитационном центре собираются обычные молодые ребята, у которых даже мысли нет, что бороться за свои права удобнее и эффективнее всем вместе. В той же Америке вообще был период, когда борьба за права различных групп шла по всем фронтам. Чернокожие, инвалиды, секс-меньшинства. Ведь права есть у каждого гражданина страны. И они одинаковы! Правда?

Еще один вопрос меня волнует. Но его не задашь, попивая чай с булкой в больничном буфете. Не задашь человеку, который сам на эту тему не думал. Даже не каждому, находящемуся в сходной с моей ситуации. Суть вопроса наивна и глупа — что страшнее? Что страшнее и с чем труднее примириться — мгновенная травма или постепенная деградация? Мне хочется об этом поговорить, но ребята в реабилитационном центре не поймут меня.

Я решаюсь спросить Костю. Он чуть старше меня. Четыре года назад сломал шею в автокатастрофе. До травмы — бизнес, любящая жена, чудесные дети. После травмы та же жена и те же дети. И невозможность содержать семью. И неподвижность.

Что происходит с человеком, попавшим, например, в автокатастрофу или неудачно нырнувшим, когда он наконец приходит в себя и понимает, что неподвижен? Что со мной происходило, когда я узнала диагноз, я помню. И мысли о суициде у меня были. Но из-за возможной страшной, но далекой перспективы и подворачивающейся ноги люди не кончают с собой. Ведь перспектива — она где? Год, пять лет? А пока они текут, ты к страхам привыкаешь. А когда так — открыл глаза и даже наложить на себя руки сам уже не можешь? Поговорить пока не решилась...

Продолжение следует 

История болезни.Ирина Ясина

2007

Жизнь моя как-то успокаивалась. Я ею довольна? Пожалуй, да. Если сравнивать с мечтами юности, то кошмар, конечно. А если по-взрослому оценить все обстоятельства и себя в них — то скорее хорошо. Мне, пожалуй, удалось понять еще одну максиму. Ее иногда называют молитвой. Звучит она так: “Дай вам Бог изменить то, что вы в силах изменить, смириться с тем, что вы не в силах изменить, и мудрости отличить одно от другого”. Самые важные слова — отличить одно от другого.

Тут тоже есть опасность — начать гордиться собой. Я же молодец, правда?

Семинары в КРЖ дополняются новым проектом — молодежным. Он называется “Я думаю”. Началось это не от хорошей жизни. Добыть денег на журналистов стало совсем невозможно. А на студентов денег выдал Дмитрий Борисович Зимин. По сути семинары — то же самое, что с журналистами. Встречи с интересными, увлеченнными своим делом, честными людьми. Мне везет, я сама такого народа знаю очень много! На семинарах я даю возможность ребятам послушать их, и самим, не боясь и не стесняясь, задать вопросы. По телевизору таких людей сейчас не увидишь.

Другая аудитория — студенты провинциальных вузов. Проект подешевле, потому как мы оплачиваем дорогу только по европейской России в плацкарте или автобусом. И если реакцию журналистов иногда можно было отследить по количеству и качеству их публикаций, то со студентами сложнее... Интересно им или нет, можно было видеть исключительно по блеску их глаз или скорости засыпания.

Дети — ровесники моей дочки. Мне с ними легко и просто, хотя они частенько и спорщики просто ради спора. Их мозги часто бывают замусорены авторитарной школой и ТВ-пропагандой. Но они хотят разобраться, им все интересно, а от этого в аудитории возникает потрясающая энергетика. Я вампирю потихонечку. Мама раньше страшно волновалась, что я устаю на журналистских и студенческих семинарах. Несколько раз я ее уговаривала посидеть на них одновременно со мной. Волнения ее исчезли: неизвестно, кто больше энергии получает, дети от меня или я от них.

В июне 2007 года мой друг Мишка Шевелев заставил меня прочитать в журнале “Знамя” эссе под названием “В родном краю”. Узнал в редакции журнала, что за такой уездный город N. Оказалась Таруса Калужской области. А потом поехал в эту Тарусу, где работал врач-кардиолог, это эссе написавший. Нашел. Максим совсем оказался не тарусянином, а москвичом, врачом с прекрасным образованием, автором учебников и обладателем ученой степени в придачу. От деда, когда-то из-за “дела врачей” работавшего в той же Тарусской районной больнице, в городке осталась дачка. Достроил, переехал — теперь кардиолог в Тарусе. Познакомились, и я стала председателем им образованного попечительского совета районной больницы.

Когда приехала в Тарусу первый раз, увидела то, что ожидала. Свисающие с потолков гроздья электропроводки, батареи центрального отопления, стоящие прямо на линолеуме (во время ремонтов новый линолеум клали прям поверх старого), нищета и безнадега. И чудесные лица врачей.

Городок… Городок горожан отдельно, тусклый, пьяный, знаменитая Таруса дачников с Цветаевой и Паустовским — отдельно.

Зачем эта барынька на инвалидной коляске сюда зачастила? Местная администрация не могла понять, что нам нужно в Тарусе. Глава Нахров доверительно спрашивал, не хочу ли я купить на Оке участок земли. Скажи я “да”, и мои мотивации стали бы ему понятны. Но мне земля была не нужна. Отношения с местными не складывались. Мы казались существами с разных планет. Нахров продолжал интересоваться: зачем мне Тарусская больница? Никакие слова про добрые дела, про гражданское общество его не убеждали. Более того, ему и его заму Крюкову казалось, что мы что-то замышляем, плетем тайком от них какие-то интриги. Наконец Нахрову удалось нащупать мой интерес. Я обронила, что все дело в личности врача. С таким человеком, как Максим, с воодушевлением говорила я, хочется не просто общаться, а делать общие дела, помогать ему. “Уф, — Нахров выдохнул, — дамочке доктор понравился”.

Очень распространенная позиция. В массе своей наши люди не верят в бескорыстные действия. Может, часто обманывались и теперь выбрали позу циника? Может быть. Начав заниматься благотворительностью, я часто была вынуждена объяснять “зачем?”. Люди искали подвох.

2008

Все в моей жизни было упорядочено и спокойно. Душа не рвалась никуда. Так случилось, что я слишком рано, где-то около сорока пяти лет, поняла обреченность ранней беспомощности. Смирилась с беспомощностью. Спасала мой душевный покой смерть тех желаний, которые всегда свойственны моему паспортному возрасту. Они, желания, больше не появлялись, не тревожили меня, и я, соответственно, не страдала от невозможности их реализовать. Помните замечательную песню из фильма “Служебный роман”?

Смерть желаний, годы и невзгоды,
С каждым днем все непосильней кладь...

Годов мне было по-прежнему не много, но старость, время, когда ты уже уговорила себя, что больше ничего не хочешь, либо на самом деле успокоилась, уже наступила. Не хотелось новых нарядов, не хотелось нравиться мужчинам, не хотелось простых и обычных человеческих наслаждений. Да и какие обычные телесные радости мне оставались, когда встать самой со стула и пересесть в кресло становилось все труднее? Я начала привыкать относиться к своему телу как к манекену. Тело не дарило мне удовольствий. Все удовольствия приходили ко мне через мозг. Только работа, театр, кино, книги, музыка. Вообще-то много! И люди. Люди — главное. Хотя я все еще хорошо помнила, что такое мышечная радость, когда ты проехала летним днем километров двадцать на горном велосипеде. Переключая скорости на руле большим пальцем левой руки, чтобы крутилось все быстро-быстро. Колеса и километры. И ноги так приятно заноют...

Довольно большую роль в этом отсутствии “молодых” желаний сыграл мой неулыбчивый спутник. Мы все еще были вместе. Не совсем вместе, что продлевало наш союз. По выходным мы жили у меня на даче, а по будням много работали, а потому, избегая пробок, ночевали в городе, где у каждого была своя квартира. Очень милый и добрый в душе человек, он обладал пессимистическим взглядом на жизнь. Я же и инстинктивно, и сознательно выискиваю любые капли позитива везде, где можно. От негатива рядом я страдала. Мне вдруг стало очевидно, что его явно начала тяготить моя болезнь. Когда-то он очень помог мне, щедро дал и второе, и третье дыхание, не обратив внимания на мой диагноз. “У тебя не терминальная стадия рака...” — повторяла я себе его слова. Конечно, он тогда просто не знал, что такое рассеянный склероз. Не почитал литературу, не выучил матчасть... Тем не менее та фраза была его индульгенция на долгие годы.

Проявления болезни угнетали его. Они и меня доканывали, что уж говорить! Но я старалась не подать виду и хотела, чтобы мои близкие не показывали мне, как им тяжело, неприятно, просто надоело... Иногда мне казалось, что он тяготится мной, а не только болезнью. Не разделяет нас с ней. Внешне он был выше всяких похвал: верный, надежный. Но всегда мрачный. Всегда недовольный.

К тому же я очень обижалась вот на что. Он, и когда я сама передвигалась на своих двоих, не часто брал меня куда-то с собой — в поездки, к друзьям. А я же очень общительная и вообще чересчур активная для инвалида на коляске! Но пока я была достаточно самостоятельная, я компенсировала его нежелание брать меня с собой собственными командировками и вылазками: с дочкой, с родителями. Но моя слабость росла, и вот я уже не могу ездить куда-то без сильного мужчины.

Единственной моей ярко выраженной хотелкой оставалось желание посмотреть мир. Причем телеканал “Дискавери” меня пока не удовлетворял. Мой друг же очень много путешествовал. И крайне редко — со мной. Если со мной, то всегда вдвоем. Мне много раз казалось, что он стесняется при своих родственниках и друзьях моей коляски. А может, это были мои комплексы?

Я никогда не была в его родном городе! А сколько раз просила: “Возьми меня с собой!”. Два лета подряд он ездил на Байкал. Я тогда еще могла ходить... но нет, конечно нет, в следующий раз, обещал, что возьмет. Я понимала, что следующего раза никогда не будет.

И вдруг произошло чудо. Оно явилось в образе симпатичного Игоря, который много лет был фотографом в “Открытой России”. Фотографии его были очень профессиональные, а главное, мне страшно нравилось, что он слушал лекции, во время которых и снимал свои замечательные работы. Слушал, кивал, например, когда Гайдар выступал. Коллеги рассказали, что Игорь изначально из Братска.

Летом 2008 года он вдруг позвонил (а мы уже года три как не виделись) и сказал, что они с женой Верой приглашают меня на Байкал. Не понимаю, зачем я там им? На корабле? С коляской? На диком севере озера, где леса и горы, никакой цивилизации, пристаней-то нет? Но приятно. Я мечтала об этом. Особенно потому, что мой неулыбчивый друг не брал меня с собой. И вдруг приглашают в общем-то малознакомые люди. Но я же авантюристка? А как же! И я соглашаюсь.

Накопленных миль на карте “Аэрофлот-Бонус” у меня было столько, что хватило бы вокруг земного шара облететь. А уж на билет до Иркутска хватит и на меня и на моего коллегу по КРЖ и доброго друга Сережу Суслова, которого я уговариваю поехать вместе. Мне ведь нужен рядом сильный мужчина! И мы сделали это!

Как прекрасна была неделя на Байкале. Светило солнце, дождик шел за все время два часа, не было качки, пельмени лепились, арбузы были сладкими... Но самым главным подарком была встреча с Верушей, женой Игоря. Удивительный человек! Вместо того чтобы говорить мне “не надо, тебе будет тяжело”, она не давала мне сидеть на месте. Тот друг, о котором я мечтала. Все на берег жарить шашлык, и я туда же. Только для меня каждый раз вымысливается сложнейшая конструкция из лодки, стульев и Сережиных рук. Другие спускаются с носа корабля по веревочной или приставной лестнице.

— Как, ты не хочешь покататься на скутере?

— Вера, я боюсь, а вдруг я упаду...

— Я буду сидеть сзади и держать тебя!

Мы плыли и пели. Мы заплыли за утес, за второй. Боже, как красиво!

Апофеозом был полет на вертолете и приводнение на озеро. Пилот Олег шутил, что мы полетим ак-к-куратненько! Прижиматься к сопкам, это как к горам, и этому он хорошо научился в Чечне...

— Вера, я не полечу. Не возитесь. Желающих много, вертолет один, а наша компания насчитывала человек тридцать. Вы же хотите посмотреть зимовье. Там по кочкам даже очень здоровому мужчине будет тяжело нести меня на руках.

— Ты пролетела сколько тысяч километров до Байкала и не хочешь пролететь еще полчаса!

Все географические карты моего детства оживали! С вертолета я увидела крошечный ручеек — это был исток Лены. За десять минут нашего полета над ручейком он вобрал в себя десяток таких же речушек и стал вполне уверенной в себе речкой. Той самой, которая через сотни километров тайги превратится в гигантскую реку, противоположный берег которой я с трудом могла разглядеть будучи когда-то в Якутске. Сверху было видно, как чешет со скоростью курьерского поезда по таежным кочкам бурый мишка. Черная смородина на зимовье была размером с крупный крыжовник. Жимолость пахла в три раза сильнее, чем у нас в Подмосковье, у мамы на даче. Я была абсолютно счастлива.

А в Москве меня ждала новая работа.

Произошло все в духе времени. Наташа Лосева, работающая в РИА Новости, задала у себя в блоге в ЖЖ вопрос, как оборудовать вход в агентство и все прочее внутри здания для колясочников. Желание оборудоваться было объяснено общечеловеческой тягой к цивилизованности.

Знакомы очно мы с Лосевой тогда не были, но я написала, что готова поставить на себе натурный эксперимент. Приеду на коляске. Сами все увидите.

С коляской мы разобрались довольно быстро. Потыкались в дверные проемы, попрыгали на порожках. Препятствия были, но при желании их легко можно было устранить. Развиртуализировались с Лосевой. Наташка смотрела на меня внимательно, как будто хотела спросить что-то личное. Наконец спросила:

— Ир, а ты не хочешь у нас работать?

Хочу. Так я стала делать “Азбуку перемен”. Видеоколонку в Интернете на сайте РИА. Стала учиться читать с суфлера, писать текст короткими фразами безо всяких сложносочиненных и сложноподчиненных. Говорить как телевизионный ведущий, а точнее, правильно брать дыхание, у меня не получалось. Сказывался мой колясочно-сидячий образ жизни. Видимо, объем легких уменьшился. Стала говорить совсем рублеными фразами. Вроде как стиль такой.

Сначала договорились на одну колонку в неделю, а уже в сентябре начался мировой экономический кризис, и темы для колонок появлялись каждый день. Перешли на два раза в неделю. После записи домой не спешила, всегда хотелось куда-то закатиться, с кем-то встретиться. Я так сама себе понравилась с профессионально положенным гримом! Красотка. Красивая женщина на инвалидном кресле. Невиданный зверь на московских улицах.

Продолжение следует 

История болезни.Ирина Ясина

  Китай 

Чего я еще не попробовала в плане полечиться? Правильно, китайцев. Сомнения в целесообразности у меня изначально были большие. Я просто знала, что рассеянный склероз — это болезнь белой расы. В Китае его нет. Как можно уметь лечить то, про что у вас неизвестно? Значит, лечить не умеют. Более того, Китай — южная страна, а моей болячки на юге нет. А чем дальше к северу, тем чаще РС встречается. В Норвегии, в Канаде — полно. В США его много, а вот в Мексике, стоит пересечь пограничную реку Рио-Гранде, нет. Была даже версия происхождения РС, связывающая его с потреблением коровьего молока. На севере пьют коровье молоко... На юге не пьют.

Но поскольку никто из врачей так и не понимает, откуда эта гадость, этот склероз, берется, то я решила экспериментировать дальше.

Китай так Китай. Конечно же, изначально нашлись знакомые, которые к этому пекинскому травнику и иглоукалывателю ездили, и он им очень помог. Но у самих у них другая болезнь, но там они, конечно же, много раз встречали парня из Иркутска, у которого аккурат то, что у тебя. И ему, прямо на их глазах, стало намного лучше...

Лету семь часов. Выходишь из самолета и попадаешь на другую планету. Мне не понравилось ничего. Кроме еды. Но я Китай и китайскую медицину ругать не буду — просто мне не помогло, а времени, нервов и денег был потрачено немало. Я хочу поговорить про другое. Про важную для всех нездоровых людей тему: поверишь — поможет, не поверишь — пролетишь.

Эта формула отчасти правильна. Собственно, на ней основан эффект плацебо, когда люди верят, что новая таблетка им поможет, и даже если она — пустышка, она помогает. Или, по крайней мере, начинает помогать. Что происходит потом, остается за рамками эксперимента. На моем собственном опыте я тоже испытала этот эффект надежды. Не раз. Но всегда конечный.

В Китае все обещало быть успешным. В моей голове поселилась формула “Я уже все поняла. Я достаточно поменялась. Хватит меня учить”. Основа понятна, да? Остаточные проявления того самого неправильного вопроса “За что?”. Рецидив, так сказать. Если ты воспринимаешь свою болезнь как наказание за какие-то проступки, моральные или иные, то понятен смысл крика души: “Хватит!! Я достаточно намучилась”.

Вторая предпосылка успеха — сами мифы о китайской медицине, всеобщая вера в ее силу. “Китайцы лечат не болезнь, а весь организм”. Это меня устраивало. Если болезнь им непонятна, но они врачуют единое целое — тело и дух (?), это может дать результат.

Относительная дешевизна проекта тоже подкупала. Лени Невзлина, как в случае с Германией, рядом уже не было, платить за поиски надо было самостоятельно. В Китае же все правда дешевле, чем в Европе. Прожить в Пекине предстояло довольно долго. Я даже ушла с поста зампреда правления “Открытки”, рассчитывая на полгода отсутствия, а если хорошо пойдет... То я готова провести в Китае столько времени, сколько потребуется.

Квартиру снять в Пекине я не решилась, полномасштабный китайский колорит меня пугал. Поэтому поселилась в гостинице. Управлявшейся немцами, а не китайцами, что важно для людей, привыкших к порядку и некому европейскому понятию сервиса. Как я, например.

К иглоукалывателю предстояло ездить каждый день, он был страшно милый и отлично говорил по-английски. Иногда, распевая горловые тибетские мантры, делал мне довольно болезненный массаж, а чтобы я расслаблялась, просил читать молитвы. Молитв я не знала. Заменила их Ахматовой и Пастернаком. Доктор Лан так и сказал:

— Не знаешь молитв, читай стихи...

Еще он в последнее осеннее полнолуние сказал, что согреет мне сердце. Я удивилась — что он имеет в виду? Он принес мне теплую грелку и положил на грудь. Смешно, но когда очень тоскливо — помогает. Я до сих пор так делаю.

С травником, совсем пожилым дедушкой с невыразительным лицом старого китайского божка, надо было видеться раз в неделю. Старенький китаец щупал пульс и рисовал иероглифы рецептов. К концу дня после визита к нему в мою гостиницу досталяли коробку упакованного в целлофановые пакетики травяного отвара. Они были еще теплые. Остынут — сунешь в мини-бар. Пить утром после пробуждения и вечером перед сном. Разогретыми. В условиях гостиницы разогреваешь, засовывая в закипевший чайник. Ерунда, где наша не пропадала? Неудобно было то, что травник жил на шестом этаже местной хрущевки. Разумеется, без лифта. Вниз я еще кое-как спускалась. А вверх за отдельные юани меня втаскивал маленький китаец, которого было очень жалко. Он хотел тащить меня на закорках, как мешок. Но я боялась, а к тому же этот способ был таким неэстетичным! Бедному парню приходилось волочь меня по-европейски — на руках. На шестой этаж.

В первый заезд я прожила в Пекине пятьдесят дней. Тоска. Спасал Интернет, в гостинице даже скорость была приличной. Особых изменений к лучшему в своем организмусе я не замечала. Но у китайцев не принято торопиться, позади пять тысяч лет истории, поэтому запасаемся терпением. На “пересменку” домой я улетала с запасом травяного пойла. Его можно взять только на месяц вперед, а потом либо возвращаться в Пекин, либо искать способы доставки. Через месяц я вернулась, ведь травник должен проверить пульс, вдруг что-то меняется! Вот тогда-то я и ощущала этот эффект плацебо! Я верила в успех.

Новый год мы встретили в Шанхае, чтобы как-то разнообразить опостылевшие пекинские будни. Со мной поехали мама и папа. Но о том, какую поддержку они мне давали и вообще про роль семьи — ниже. Пока про веру.

Надо сказать, что у моей поездки, конечно же, был организатор. А иначе как говорить с травником, который сам тараторит только по-китайски? Разобраться невозможно — это можно было сказать про абсолютно все начинания и телодвижения. То, что китайцы говорят по-английски, — большой миф, взращенный коммунистической партией к Олимпиаде 2008 года. В массе своей они тебя не понимают, а ты не понимаешь их. Как найти носильщика на шестой этаж? Как отличить мужской туалет от женского? Разобраться в меню? И т.д. Короче, организатора жизни звали Джава. Был он из Душанбе, говорил, что имеет медицинское образование. После развала СССР откочевал на восток, а не на запад. Выучил китайский язык. И занялся таким вот медицинским бизнесом — сводил страждущих европейцев с китайскими волшебниками.

К середине января я начала ощутимо нервничать. Мне хотелось хоть каких-то сдвигов! Хороший психолог Джава просек это и начал вести со мной душеспасительные беседы о пользе веры в выбранный метод лечения. Я совершенно не спорила, это же очевидно! Потом он ужесточил позицию, и разговоры пошли о необходимости веры и вреде сомнений. Я робко возражала: вера нужна, но только ее недостаточно, нужны какие-то медицинские успехи. Чтобы возникала эта, как ее? Правильно, синергия. Медицина же себя по-прежнему не проявляла. Время шло. Уходила и вера. Я сникала. Джава усиливал давление. В конце концов он дошел в своих проповедях до того, что мне надо поменять и образ жизни и образ мыслей. А иначе я безнадежна.

Мерзавец какой, — я сразу обозлилась.

Уже прошли времена, когда каждый новый гуру воспринимался мной как избавитель. А Джавин приемчик был просто ударом ниже пояса. Пока ты такая, тебе нельзя помочь. Проблема в тебе, а не в том, что медицина не умеет справляться с твоей болячкой. Изменись, перестань активничать, начни смотреть внутрь себя... Я не спорю, кто-то может стать таким отшельником. Замкнуться в своем мире, в своей болезни. А чем это, по большому счету, отличается от эмиграции в те же Соединенные Штаты? Ничем, кроме географии.

И уж совсем мерзко говорить такие вещи человеку, ищущему медицинской помощи. Скажи мне Джава честно: на твою болезнь наши иголки-травки-мантры-молитвы не подействуют, мы не умеем исправлять сбои в иммунной системе. И все, претензий нет, я к этому готова. Но объяснять свое бессилие особенностями моей личности? Может, он боялся, что я потребую возврата затраченных средств? Может, и так... Но Джава все же был посторонним человеком. Абстрагироваться от его слов было относительно легко.

Самое неприятное происходит, когда ты борешься за свой образ жизни с теми, кто рядом. В нашем случае естественным Джавиным союзником был мой неулыбчивый спутник жизни.

Как вообще должны вести себя родственники и близкие люди с тем, кто заболел? Самая распространенная точка зрения — не напрягайся, побереги себя. Не надо тебе этого (ехать, встречаться, вообще работать), тебе же тяжело! Откуда кто знает, что по-настоящему тяжело? Физическая усталость или даже ухудшение состояния после очередного “подвига” или моральные муки от невозможности увидеть, почувствовать, ощутить? Я взрослый человек. Взвесить две боли и сделать выбор между ними я вполне в состоянии.

Мне повезло: со мной всегда были мои обожаемые родители, которые понимали, что, если посадить меня дома и заставить заниматься только здоровьем, я сойду с ума или физически помру очень быстро. Ведь близкие, они на то и близкие, чтобы уметь рассудить, что сделает жизнь их заболевшего родственника приемлемой, а еще лучше — приносящей удовольствие. В моем случае удовольствия — это работа, нужность и контакты с внешним миром, познание его. Я не берусь судить, как вести себя в случае с “быстрыми” болезнями, той же онкологией. Наверняка надо бросить все внешнее, чтобы выжить здесь и сейчас. А в моем случае? Когда болезнь тянется годами и не проходит, постепенно забирая частички твоего бытия? Когда вылечиться, достичь полной ремиссии даже на время нельзя, но можно еще какой-то период жизни прожить активно. Просто по мере развития болезни такой образ жизни будет даваться тебе большими затратами — и материальными и моральными. Нужна постоянно будет помощь, сначала непрофессиональная, просто подать руку или подтолкнуть коляску, а позже и специализированная — медсестры, сиделки...

Папа и мама, именно в такой последовательности, поддерживали во мне эту тягу к активной жизни. Маме это давалось намного тяжелее, чем отцу… Бедная, она ломала свои материнские инстинкты, понимая, что мне такой, как я есть, а не иной, надо лететь, надо ехать, надо работать, надо быть на митинге. А другая жизнь, жизнь, отданная только болезни, будет, пока, во всяком случае, на этой стадии унылым существованием и погубит меня как личность. В самом начале болезни я пряталась от родителей, как и от всех других. Более того, если абстрактных других я или стеснялась, или боялась злорадства, то папу-маму я не хотела расстраивать. Что происходит со мной, когда кашляет Варюшка? Правильно, я, как и любой родитель, начинаю нервничать намного больше, чем в случае собственной болезни. А тут-то просто кошмар! Каково маме видеть, как я хромаю, как я с трудом поднимаюсь, как я... Мне казалось сначала, что, прячась, я охраняю их покой. Но прятаться долго не получилось. Тем более что спокойствия от моей игры в прятки становилось в их жизни не больше, а все меньше.

Совсем близкими мы стали, когда я переехала в свой новый дом — на соседнем с родителями участке. Заборов между нами никогда не было. Удобную дорожку проложили. И зажили “не вместе, но рядом”, видясь каждый день по многу раз, обедая, ужиная и зовя гостей вместе. Мы счастливы вместе. Мои друзья — их друзья, и наоборот.

Что еще? Бесконечная, щемящая любовь-жалость. Наверное, они чувствуют то же самое по отношению ко мне. Им страшно за меня. Они уйдут, а я останусь. У меня нет мужа, что для них, проживших почти пятьдесят лет в счастливом браке, ужасно. Некому позаботиться. Слава Богу, есть дочка, но они знают, что я совсем не хочу сделать ее рабой своей болезни, что мне так не хочется повиснуть на ней, стать тормозом в ее жизни. Я каждой минуткой пытаюсь доказать им прежде всего, а потом уже себе самой, что страшно, конечно, но преодолимо. Нет ничего невозможного, как говорится, для человека с интеллектом. И это желание сохранить их внутренний покой, не дать усомниться в моих душевных силах, укрепить их уверенность в том, что я справлюсь в любой ситуации, привычка оберегать их и дает мне силы жить и бороться. Я не имею права раскисать. У меня есть долг перед папой-мамой. Они должны быть спокойны за меня.

Я не железная. Бывают депрессии, бывают срывы. Мне всегда стыдно за них. Особенно если не хватает сил не показать этого родителям.

С дочкой проще. С ней-то как раз я и позволяю себе поплакать и расслабиться. У нее же вся жизнь впереди, и она должна запомнить меня разной.

Мне нужно от нее то же самое, что от родителей, — духовная близость и взаимопонимание. И жизнь мне это дает...

Продолжение следует 

История болезни.Ирина Ясина

2005

Я еще могла ходить с тросточкой. Хотя ходить — громко сказано. Сделать два десятка шагов. Даже до туалета на работе меня провожали мои дорогие сотрудники. Но я решила, что могу много летать. Крылья, мотор, чемодан. Я полетела в Америку.

Соединенные Штаты — очень любимая мною страна. Там когда-то я в 1990 году начала работать в журнале (после чего и стала журналистом), там впервые почувствовала, что мир открыт передо мной. Эта страна была всегда добра ко мне. И в мелочах, и в вещах существенных. Начиная с самого первого моего приезда в апреле 1990 года. Денег не было совсем. То есть совсем-совсем. Не на что было купить зубную щетку вместо забытой в Москве. В таком состоянии я нашла на улице 50-долларовую банкноту. Мы с мужем купили-таки щетку. Осталось на обед в китайском ресторане, пакетик сладкого арахиса, черную майку NEW YORK и два галстука за девять долларов у чернокожего уличного торговца. Один — папе, второй — мужу.

В Америку мне было надо по многим поводам. Первое — попробовать по просьбе адвокатов Ходорковского выступать в университетах и рассказывать о сути процесса и претензиях российской власти к МБХ. Второе — повидать свою первую любовь и посмотреть, как он живет. Знакомые говорили, что стал он чуть ли не членом религиозной секты. Третье — где как не в США доказать самой себе, что человек на инвалидной коляске ничем не отличается по сути от здоровых жителей планеты.

Путешествие началось с самого заочно обожаемого мною места — города Сан-Франциско. Был апрель. Мы сидели с моей первой любовью, которого я не видела двадцать пять лет, на берегу Тихого океана, ели безвкусную американскую клубнику и слушали танго.

Сан-Франциско... Солнце садится в океан, чтобы взойти уже для нового дня, в Японии. Все мои мечты о путешествиях, зародившиеся в детстве, когда папа повесил над моей кроваткой географическую карту, воскресали и гасли. Все это было чистой сказкой. Ноль пересечений с реальностью.

Главный вопрос, на который мне самой себе хотелось ответить, — хочу ли я попробовать переехать в Штаты?

С этой целью я все-таки решила посмотреть на место, где нашел себя Витюша, моя первая любовь. Может, мне туда надо?

Он обрел свое счастье в жизни на севере Калифорнии. В горах, где к человеку подходят дикие лани и нет зоны покрытия для мобильного телефона. Сами жители этого сказочного затерянного мирка называют свою огороженную территорию церковью. Поклоняются гармонии и красоте. А по мне — они натуральная секта. Не секта Джима Джонса, совершившая в 1978 году массовый суицид в Гайане. Конечно, нет, но... Странное место, оторванное от мира. Виноградники, цветы. Наверное, летом здесь красивее. Я-то видела это в январе, когда все затянуто сырым туманом. Но нет, мне мешает расслабиться, режет взгляд что-то более существенное.

В доме, где живет Роберт, их гуру, статный англичанин лет шестидесяти (я видела только портрет, если бы он был в доме, мне бы не разрешили туда войти), удушливый запах сотен живых лилий. Их расставляют по вазам молчаливые, тихо улыбающиеся женщины. Гармония? Не ощущаю. В комнате, обитой голубым, в соседстве Будда и кокетливый Эрос, подносящий пальчик ко рту. Там много еще кто был, плохо подходящий друг другу. Ну и ладно — имеют люди право поклоняться разнообразной красоте в одном флаконе сразу.

На улице под дождем мок красивый, неработающий в это время года фонтан. Мой любимый сказал, что это произведение их Роберт привез прямо из какой-то французской усадьбы — XVIII век!

Хм, я бы сказала, что новодел, причем американский. Видела, как выглядят настоящие. Но места спаек нюхать, чтобы определить подлинность, как это обычно делают некоторые знатоки, было неудобно. Говорят, что место припоя пахнет очень долго. Но не мое это дело — истину искать, — людям явно Роберт этот нравится. А что дурит их... Их выбор. Добил меня прейскурант на завтрак-обед-ужин с Робертом. Завтрак — дешевле, ужин — самый дорогой.

Не место это для меня.

По обратной дороге, а езды до Сан-Франциско было почти четыре часа, мы с Витюшей говорили о чем-то очень высоком и умственном. О природе страдания, например. Я подумала, что моя первая любовь — изумительно счастливый человек. Он сконструировал себе раковину, которая полностью защищает его от страданий. Только надо не анализировать происходящее. Только думать про ненастоящее, про придуманное. Верить и восхищаться. А вот я так точно не смогу. Витюша, по-моему, почувствовал, что я не прониклась. Не спросил меня, чуткий человек, о моих впечатлениях. Больше мы не виделись.

Возможно это или невозможно — перебраться в Америку, я пока себя не спрашивала. Это был следущий вопрос. Первый — надо ли мне это? Переехать в страну, где даже в универмагах есть примерочные для человека в инвалидной коляске. Абсолютная свобода передвижения. Улыбающиеся люди на колясках. В Европе для колясочника вход в государственные музеи бесплатный. А в Штатах плати полную цену. Это потому, что у тебя равные с другими возможности. И обязанности тоже равные. Привлекательно очень.

Еще одно впечатление про Америку пришло ко мне через год, во время встречи в Петербурге с американским президентом Джорджем Бушем-мл. Над ним сейчас принято посмеиваться и обвинять в глупости и самоуверенности. Я совсем про другое. Про американское отношение к инвалидности.

На встрече я сидела от него по левую руку. Рядом. Соответственно, когда делалась протокольная общая фотография, надо было встать. Стоять мне было тяжело. Он увидел и среагировал немедленно:

— Возьмите меня под руку!

Так я и запечатлена на парадной фотке — под ручку с американским президентом. Пока мы фотографировались, он спросил, что со мной.

— Multiple scleroses, рассеянный склероз.

Буш усмехнулся:

— Это не самое страшное. Главное, голова будет работать до последнего дня.

Вот такой американский президент. Мне он в этой ситуации понравился. А что вся страна именно так относится к инвалидам, именно “возьми меня под руку”, я хорошо знала. Еще с 1991 года, со времени своей жизни в городе Коламбус, штат Огайо.

В часы, когда студенты учились и в университетском бассейне было совсем пусто, я ходила туда поплавать. Примерно два раза в неделю две девчонки-студентки привозили туда парня без обеих ног. По-моему, или мне сейчас это кажется, обеих рук по локоть у него тоже не было. Они спускали его в общий бассейн, и он там плавал. Довольно бодро и умело шевелился и плыл. Я, дикарка, никогда в жизни такого не видевшая, глаз не могла отвести. Честно, сейчас я бы назвала свое поведение словом “пялилась”.

Он плыл, а девчонки, я потом узнала, что это были волонтеры, громко смеялись и болтали с ним. Шуточки были довольно скабрезные. Они обсуждали какую-то общую подружку, которая всем рассказывает, что он — половой гигант. И ржущие на кромке бассейна девчонки вроде тоже хотят попробовать. Они не издевались над ним. Они кокетничали. Это стало очевидно, когда я поняла, что он — студент того же факультета.

Но смогу ли я ради равного доступа и оборудованных туалетов изменить свой образ жизни? Найду ли я себя на новом месте, где, без сомнения, жить удобнее? В этот приезд я повидала кучу друзей своей юности, эмигрировавших когда-то еще из СССР. Наговорилась с ними. Наисследовалась, если угодно. Мне было важно понять, стоит ли овчинка выделки? Стоит ли свобода передвижения по улицам, ресторанам и театрам той моей жизни, от которой придется отказаться?

Ответ я, конечно, знала заранее. Просто проверила себя. Конечно, не стоит. Дело и в привычках, и в работе, и в друзьях, и в той атмосфере деятельного и доброго созидания, которая начала к тому времени складываться вокруг меня. Не девочка я уже, чтобы скакать с континета на континент. Будем добиваться равного доступа дома. В конце концов у американцев еще пятьдесят лет назад ничего для инвалидов не было — ни инклюзивных школ, ни пандусов. Сделали, причем за одну человеческую жизнь. Нам, конечно, потяжелее придется. Но тем интереснее... — уговаривала я себя.

Весь 2005 год оборачивался большими проблемами по всем фронтам. По мере разочарования в силе всякой нетрадиционной хиромантии традиционные врачи снова возникли в моей жизни. Когда-то мне говорили, что если прокапывать гормоны с какой-то периодичностью, то можно избежать обострений рассеянного склероза. А поскольку состояние мое без выраженных обострений, но постоянно и очень заметно ухудшалось, я решила не дожидаясь аврала, лечь на капельницу. Но оказалось, что пользы от этой экзекуции уже никакой. Уже поздно. Никакого эффекта кроме жуткого сердцебиения на сей раз гормоны мне не принесли. Я только еще больше ослабела от трехдневного лежания на неудобной больничной кровати

2006

Он забирал покруче.

В марте арестовали счета “Открытой России”. Надо было увольнять людей, переезжать в маленькое помещение, чтобы как-то закончить проекты. Ощущение пустоты не возникло сразу. Не то чтобы была надежда, что счета заблокированы ошибочно, а прокуратура вдруг признает свою оплошность и деньги вернутся. Нет, конечно. За два с половиной года, прошедших с ареста Миши, мы привыкли работать с постоянным ощущением близкой опасности. Уверенности в том, что конец нашего проекта где-то совсем рядом. На следующей неделе, через месяц, вот-вот... С арестом счетов это ощущение усилилось. Впрочем, это чувство, когда внешне еще все выглядит так же — звонят телефоны, подписываются бумаги, мы все каждый день приходим на работу, а на самом деле все плохое уже свершилось, произошло, было у меня в Центральном Банке после дефолта. Но тогда я была маленькой частью большой корпорации, за меня все решали другие. Мне же оставалось по возможности с честью выходить из ситуации, в которой я оказалась неожиданно для себя. В “Открытой России” все было по-другому. Меня спрашивали сотрудники — увольняться или ждать, подавать ли в суд, бежать ли за границу, а если “да”, то где занять денег и как долго там жить. Я была за главного начальника. На тот момент я была заместителем председателя правления “Открытки”. А председателем был з/к Ходорковский.

За себя страшно не было. Я подстраховалась, как мне казалось. Я наконец-то оформила инвалидность. Дело было до истории с приковыванием в больнице к кровати смертельно больного юриста “Юкоса” Василия Алексаняна. Я верила, что моя инвалидность кого-то остановит. Не будут же они меня сажать в тюрьму на инвалидном кресле? Я боялась за наших исполнительного директора и главного бухгалтера, честных ребят с правом финансовой подписи. В постановлении об аресте счетов были слова про отмывание денег или что-то в этом роде. Но вроде пронесло.

Сразу после ареста счетов мне позвонили два человека. Первым был МихМих Касьянов. Он выразил уверенность в том, что мне нужны деньги. Он не спрашивал, нужны ли. Он утверждал. Еще как были нужны!!! Надо платить за телефоны, Интернет, уборку трех крошечных комнат, в которых сгрудился весь “Открыткин” арьергард. Надо дать хоть по три тысячи рублей увольняющимся без зарплаты за отработанный месяц и выходного пособия простым сотрудникам. Надо платить адвокату, потому как мы все же решили обратиться в суд. Мы — трудовой коллектив, ибо, оставив нас без причитающихся нам денег, прокуратура нарушила не больше не меньше как сам Гражданский кодекс. Нетрудно догадаться, что за год мы проиграли все стадии процесса и все кассации — Тверской районный, Мосгорсуд, Верховный... Отправили бумаги в Страсбург, откуда и ждем привета по сей день.

Вторым позвонившим был Егор Тимурович Гайдар. Он также с утвердительной интонацией спросил, не хочу ли я быстро переложить трудовую книжку из “Открытки” к нему в институт.

— Ирочка, ну вы понимаете, если что, пусть они имеют дело со мной.

“Крышу” предложил, говоря “их” языком. Дорогого стоила такая “крыша” в тот момент.

К сентябрю все, что можно было доделать, мы доделали. Отвезли в архив оставшиеся документы. Последними уволились директор Мишка и его помощница Инка.

У меня появилось много свободного времени.

Продолжение следует 

Жак Фреско. Проект "Венера"

Жак Фреско - производственный инженер, промышленный дизайнер и футуролог, проживающий во Флориде. Он является директором и основателем проекта “Венера”, основной целью которого является качественное преобразование общества с помощью научного метода и повсеместного внедрения новейших технологий, заботясь об окружающей среде и учитывая интересы каждого живущего на Земле человека.

Получил всемирную известность благодаря фильму «Дух времени: Приложение». Основные темы его лекций: холистичный дизайн, Пассивный дом, города с устойчивым развитием, экономика с основой на эффективном использовании природных ресурсов («ресурсо-ориентированная экономика»), всеобщая автоматизация.
 

Жак Фреско родился 13 марта 1916 года в Нью-Йорке, в обычной американской семье. Его детство прошло на улицах родного города. Жак рос общительным и любознательным ребёнком, среди его друзей было много представителей различных национальностей, что в итоге стало одним из тех факторов, которые сформировали его взгляды на общество[источник не указан 201 день]. Фреско учился в местной общеобразовательной школе и уже в раннем возрасте у него стали возникать проблемы с преподавателями из-за своих убеждений. В возрасте 14-и лет, на одном из школьных занятий, Жак отказался давать традиционную клятву верности флагу США, объяснив своё поведение следующим образом: «Я не буду присягать флагу одной нации, потому что мы в долгу перед теми людьми, что жили раньше и которые так много для всех нас сделали. Среди них есть представители каждого народа. Я предпочту дать клятву верности планете Земля и всему живому на ней»

По словам самого Жака, именно тогда он начал понимать необходимость мыслить глобально, однако в случае с его учительницей это не помогло — в качестве наказания за непослушание учительница отвела его к директору школы. На вопрос относительно того, как маленький Жак относится к истории США, Фреско ответил, что она более похожа на пропаганду, нежели на историю. После вопроса директора, какие книги Жак хотел бы прочесть, и что его больше всего интересует, директор отвёл мальчика обратно в класс и посадил его на последний ряд. Директор разрешил Жаку читать те книги, которые он хотел, и заниматься самостоятельно, при условии, что он будет каждую неделю отчитываться ему о том, что он узнал нового в ходе своего обучения.

Жак Фреско начал посещать музеи и библиотеки, дома у него была своя маленькая лаборатория. В это самое время Жак увлекается наукой и прочитывает первые в своей жизни научные труды. Примерно через два года директор школы умер и Жак был лишён своих привилегий. Тогда Жак покинул школу и больше никогда туда не возвращался.

Своё дальнейшее образование он получал на улицах Нью-Йорка. В то время США оказались в весьма непростом экономическом положении и многие люди устраивали публичные обсуждения в парках и собирались прямо на улицах. Тогда сильно активизировались сторонники различных общественных формаций, религиозные деятели, философы… Жак посещал многие собрания и интересовался различными идеями.

Времена Великой Депрессии стали, пожалуй, самым значимым периодом в жизни Фреско. Эти события сильно потрясли молодого человека, он не мог понять, почему миллионы людей голодают и влачат жалкое существование, в то время как в мире по сути ничего не изменилось, все заводы и фабрики стоят на своих местах, сырье и материалы — также на своих местах, но у людей просто не было денег - и в результате всё общество оказалось парализованным. Быть может правила игры, по которым живёт общество — устарели и неизбежно ведут к разрушениям? С этого вопроса и начался путь длиною в целую жизнь, результатом которого стали изложенные в Проекте Венера идеи и разработки.

На протяжении всего времени, основной мотивацией которая побуждала меня делать то, что я делаю было созерцание бесконечных войн, кризисов, бесполезных человеческих страданий, нищеты, коррумпированности и полного безразличия власти к проблемам людей. Серьёзными стимулами для меня всегда были и остаются некомпетентность правительств и практически полное отсутствие предложений со стороны научных кругов. К сожалению, большинство людей просто не видят общей картины, узкая специализация на отдельных науках и дисциплинах препятствует универсальному пониманию окружающей действительности. Учёные и политики смотрят на возникающие проблемы изнутри системы в которой они находятся, в то время как именно эта система и является основной причиной этих проблем в первую очередь. Я очень разочарован теми, кто так усиленно работает над проблемами терраформирования других планет, когда на нашей родной Земле до сих пор войны, нищета и пренебрежение к заботе об окружающей среде.

Начало жизненного пути

Жак какое-то время работал в социальном центре оказания помощи наркоманам, алкоголикам и трудным подросткам. Однако очень быстро он осознал, что его работа лишена смысла в долгосрочной перспективе. Пока ты занимаешься одним попавшим в беду человеком, система порождает тысячу новых. Тогда Жак решил что необходимо заниматься поиском и устранением реальных причин возникновения проблемы, а не тщетно бороться с её следствиями.

В поисках решений и ответов на свои вопросы, Жак Фреско отправился на 
Южно-Тихоокеанские острова Туамоту[2], где общался с аборигенами-носителями нетронутых традиций общества. «Жители острова спокойно разгуливали по окрестностям совершенно голыми, при этом мужчины адекватно реагировали на противоположный пол, никто из них не таращился при виде обнажённого тела, а во время общения они всегда смотрели друг другу в глаза. Как раз в то время на остров начали прибывать первые миссионеры, дабы обучить „дикарей“ и сделать их цивилизованными. Полинезийцы были очень любопытными и охотно посещали церковь, однако миссионеров сильно смущала нагота местных жителей. Поэтому они стали раздавать майки всем, кто приходил в церковь. Для местных женщин это оказалось не очень удобным и они просто вырезали отверстия в верхней части маек, после чего уверенно шли на воскресный сбор. Я однажды спросил одного из местных знахарей о том, что он думает по поводу присутствия миссионеров на острове. Он покачал головой и недовольно пробормотал: „они есть злые“ — вспоминает одно из своих путешествий Жак. - Но самым важным для меня стало то, как эти люди распределяли между собой свои ресурсы — это в буквальном смысле открыло мне глаза. Именно тогда я осознал насколько катастрофическими являются последствия дефицита и как сильно это влияет на поведение людей и формирование их ценностей. На острове, когда туземцы ловили рыбу, они просто ходили и раздавали её всем в округе. Рыбы было так много, что её хватало на всех и даже сверх этого. Проблемы начинаются тогда, когда по тем или иным причинам нет возможности прокормить целое племя. В этом случае человеческое поведение сильно меняется, они начинают прятать еду, воровать, обманывать и даже драться.

Другим очень важным фактором, сформировавшим отношение Жака Фреско к решению различных задач, стала Вторая мировая война. «В то время США тратило огромные средства на Манхэтенский проект, разрабатывая оружие массового поражения. Цена для них не имела значения. Это был самый масштабный и дорогой проект для того времени. А ведь это громадное количество ресурсов и сил могло быть направлено на улучшение жизни и решение наших общих проблем, и создание оптимальных условий существования человечества в гармонии с природой. Если мы готовы приложить такие усилия во время войны, то почему нельзя сделать то же самое и в мирное время, но не для разрушения? Когда учёных призывают решать проблемы военного характера, то они сразу же находят нужные ответы и решения в данной области, совершенствуя орудия смерти. Такое положение вещей наглядно продемонстрировало мне способность науки и технологий достигать поставленных целей, в том случае, если всё достаточно хорошо организовано и проплачено. Но я считаю полным абсурдом тот факт, что мы не делаем этого в созидательных целях на глобальном уровне.

Проект «Венера»

Проект «Венера» — разработанный Жаком Фреско технократический проект общественного строя, близкий к утопическому коммунизму, частично анархизму. Целью проекта является создание «ресурсо-ориентированной экономики», основанной на широком применении технических и технологических решений, позволяющих увеличить получение энергии и освоить для человека новые сферы обитания, снизить необходимость работы человека в производственной сфере. Предполагается, что опора на существующие природные ресурсы, технологические новшества и приёмы обеспечит для человеческого общества устойчивое развитие. При этом либо игнорируются, либо сознательно отвергаются экономические законы товарного обмена, в том числе Закон стоимости. Фреско доказывает, что производство денег не имеет отношения к Закону стоимости. Кредитно-денежная политика современных государств строится на абсурдной формуле : X=X+Y (где Х-это имеющиеся в данный момент в государстве деньги, а Y-это проценты, которые подлежат уплате по кредитам).Y- это деньги, которые в данный момент отсутствуют, но должны быть напечатаны, поскольку иначе невозможно будет погасить проценты по кредитам. Таким образом, денежная система — это саморазрушающаяся система, поскольку она является ничем иным как финансовой пирамидой. Инфляционные процессы заложены в самой идее денежной системы. Фреско доказывает, что деньги печатаются Центральными банками из воздуха и никакого «Закона стоимости» на самом деле не существует.[источник не указан 227 дней] Фреско утверждает, что мир богат природными и энергетическими ресурсами и что «с новой современной технологией и разумной эффективностью», потребности всего населения планеты можно удовлетворить в изобилии. Автор проекта считает, что система денег, на которой строится современное общество, порочна и неизбежно ведёт к саморазрушению. По его мнению, именно эта система специально предполагает монопольные ограничения и декларирует ограниченность ресурсов. Если какой-то ресурс имеется в изобилии (например, воздух), его не получается продавать. Нацеленность на обязательность продажи произведённого не стимулирует поиск решений, направленных на действительное устранение дефицитности ресурса, например, на получение огромного количества энергии. Ведь её тогда невозможно будет продавать.

Фреско считает, что нужна эффективность использования природных ресурсов, а не эффективность использования денег:

В начале Второй мировой войны у США было более 600 единиц первоклассных боевых самолетов. Но мы быстро увеличили их количество, выпуская 90 000 самолетов в год. В начале войны был вопрос: «Хватит ли нам денег, чтобы производить требуемые инструменты войны?» Ответ был: «Нет, у нас не хватит ни денег, ни золота; но мы имеем больше чем достаточно ресурсов». Это были доступные ресурсы, которые позволили США достигнуть высокой производительности и эффективности, которые были необходимы, чтобы не проиграть войну. К сожалению, об этом думали только во времена войны.

Следующим шагом предполагается отказ от денег. По мнению Фреско, это избавит людей от жадности, богатства, дискриминации, преступности. В ресурсоориентированной экономике все получают бесплатно то, что хотят. Необходимость работать исчезнет благодаря автоматизации, которая не может существовать в денежной системе, так как это не выгодно. Спорным является вопрос, не прекратят ли люди работать. Жак Фреско утверждает в фильме Дух времени: Приложение, что не прекратят, так как люди станут свободными и начнут в работе преследовать свои собственные интересы.

Фреско утверждает, что для правильного функционирования этой концепции, все ресурсы Земли должны быть объявлены наследием всех людей Земли. Практика распределения ресурсов через денежно-кредитные методы неуместна и неэффективна для нашего выживания.

По рассказу автора, проект «Венера» начал развиваться около 1975 года.

Однако, следует отметить, что проект «Венера» является серьёзно сокращенным и осовремененным аналогом проекта «Технат» разработанного в начале ХХ века экспертной группой «Технический Альянс» и являющегося, по сути, проектом создания технократического общества на территории Северной Америки. Проект «Технат» включал не только предложения, но и готовые научные обоснования для перехода к пропагандируемому Фреско постдефицитному обществу. По словам Фреско, его от технократов отличает тот факт, что он пытается строить реальные системы с реальными моделями. В то же время есть призывы помогать technocrats project и поясняются история и задачи Technocracy Inc.

История болезни.Ирина Ясина

2003 и следующий 2004 — не разделить!

Наступает 2003 год. Очень важный. Переломный.

Для здоровья он начинается совсем плохо. Я вообще никогда не любила сильный ветер. А тогда, в январе, он был очень сильный и очень холодный, но ни шапки, ни платка у меня с собой почему-то не было. “Мозг замерзает”, — я пыталась смеяться. Но на следующее утро не смогла стоять без опоры ни минуты, а уж идти и подавно, так сильно меня качало. Я покупаю тросточку для того, чтобы опираться во время ходьбы и остановок. Трость изящная, с красивой резной ручкой, тонкая, не медицинская, с маленьким резиновым набалдашником внизу. Скорее, для красоты моя первая тросточка...

Для красоты и остаточных понтов.

Мне бы сразу залечь в больницу на капельницу с гормонами, но я все тяну и тяну. Страхи, совершенно необоснованные, безграмотные страхи: от гормонов испортится обмен веществ, растолстею, потом никогда не вернусь к своему весу. Я по-прежнему в своих пятидесяти килограммах, с того момента, как я похудела после рождения Варюшки. Мне в них красиво и комфортно, я шучу, что такой вес оптимален, когда мужчины носят тебя на руках. Если бы задумалась получше, то смогла бы представить, что скоро-скоро это ношение на руках станет печальной необходимостью. Ну и врачи добавили оснований в мое идиотское безответственное поведение.

— У меня явное обострение, — настаиваю я.

Но ядерно-магнитный резонанс обострения не фиксирует, еще рано, оно только-только началось. На снимках пока прежняя картина. И пожилой академик советует мне не нервничать и есть больше орехов. А мне только того и надо: если можно, тем более благодаря такой весомой рекомендации, избежать больницы и капельниц, я только рада.

Очередная целительница лечит пиявками. Но это по крайней мере не вредно. Почему-то почти каждый день вылезает маленькая температура. 37,1 или 37,2. Мне становится все хуже. В моей жизни возникает первое инвалидное кресло.

— Пусть будет, — успокаиваю я сама себя. В аэропорту или за границей оно будет мне нужно. В Москве нет, не пригодится, на нем все равно никуда не проехать — пандусов нет, кругом ступеньки и бордюры. Все нормально. Но мне очень тяжело видеть свое отражение в зеркале или в витрине, когда я в инвалидном кресле

Первое кресло, французского производства, немного широкое для меня, но легкое и удобное в обращении, я покупаю за собственные деньги. Процедура оформления инвалидности пугает меня. Не по смыслу, а жуткой унизительной бюрократией. Собрать справки, отстоять очередь, получить вторую группу (мне же нужно право работы!) А самое главное, переоформлять инвалидность с связи с неизлечимым заболеванием требуется каждый год! Это не по мне. Деньги пока есть и у меня, и моего неулыбчивого спутника, так что без пенсии в четыре тысячи рублей я пока обойдусь...

Но в середине лета все-таки приходится лечь больницу и колоть гормоны. Зимой, к сожалению, была права я, а не заслуженный академик с советом про орехи. Потихонечку начинаю понимать свой организм и то, как работает в нем болезнь. Но понимание это мало что дает для борьбы. Лекарств по-прежнему нет в природе. Более того, если в самом начале я легко верила в обещания “через пару лет в Америке что-нибудь придумают!”, то теперь я настроена все более и более скептически. Я уже не верю ни в чудо, ни в быстрый прогресс науки. Я ни во что не верю. Я только повторяю сама себе “для чего-то я должна через все это пройти!”.

Но болезнь пока из-за кортикостероидов (умное название гормонов) чуть отступает, и я снова хожу. На короткие расстояния — метров десять. Правда, без трости уже не получается. Но гормоны действуют на нее второй и последний раз. Больше болезнь на них реагировать не будет.

2003 год стал переломным еще с одной точки зрения. Моя работа в “Открытой России” меняла волей обстоятельств свою направленность и все больше дрейфовала в сторону правозащитной деятельности. В октябре арестовали Михаила Ходорковского.

Тучи сгущались давно. В день ареста Платона Лебедева Михаил выступал у меня на семинаре Клуба региональной журналистики. Собранный и злой, он был готов к борьбе. Сейчас можно говорить, что он явно недооценивал решимость своих недругов засадить его за решетку любой ценой. Нарушая законы, права человека и даже те понятия, на которые они сами ориентировались. Михаил явно переоценивал себя. Не как человека из плоти и крови, которого он обрекает на страдания, а как хозяина и руководителя крупнейшей и лучшей на тот момент российской корпорации. Он думал, что его враги не тронут ЮКОС — витрину российского капитализма. Он сам сказал мне как-то в разговоре в начале осени: “Они не враги собственной стране”. Наивный.

Но как бы то ни было, в начале августа уехал из страны Невзлин. Я прекрасно помню, как выписалась 27 июля из больницы и первую ночь переночевала в своем новом доме. Без штор, без посуды. Леня приехал посмотреть дом на следующий день или через день. Привез подарок на новоселье — набор приборов: ножи, ложки, вилки. Договорились встретиться на работе в начале недели. Попрощались на выходные. Но он исчез. Больше в Москве он не появлялся.

В отличие от отношений с Невзлиным, который принимал участие в моей жизни довольно активно, с Ходорковским мы общались исключительно как начальник — подчиненный. Всегда на “вы”, ни одного слова не по делу. Он вообще производил на меня впечатление человека-машины, человека, которому сантименты чужды и даже неприятны. Кроме одного раза. Нашей последней встречи один на один в конце лета в большом офисе Юкоса на Дубининской. Я снова была с тростью, встала после больницы с коляски. Миша удивился и начал что-то впервые расспрашивать про мою болезнь. А потом сказал очень серьезно:

— Вы, Ирина, следите внимательно за всякими медицинскими новостями. Если какое-то новое лекарство или операция появятся, рассчитывайте на меня. Сколько бы это ни стоило.

А потом предложил проводить меня до лифта. Я оперлась на его руку с одной стороны, на свою тросточку — с другой, и мы похромали...

Когда Ходорковского арестовали, я не вспомнила об этих его словах. Но когда они по какому-то случаю всплыли в памяти, я удивилась, как они много для меня значили в тот день, когда были произнесены. Вроде еще одна подушка безопасности. Вроде и не нужна. Ни лекарства, ни операции никто не предлагает. Нет и не предвидится. А на душе стало тепло просто от сознания, что если что-то возникнет, то для меня не будет недоступно. Понятно, что с его арестом эта дополнительная подушка безопасности сдулась...

Летом 2003 года произошла еще одна встреча, сильно повлиявшая на мою судьбу. На сей раз это была встреча с книгой и потом с ее автором.

Книгу Рубена Гальего “Белое на черном” принес мне правозащитник Наум Ним. Он же выдвинул автобиографические рассказы полупарализованного парня с испанской фамилией, выросшего в советском детском доме, на Букеровскую премию. “Открытка” тогда была спонсором, и премия даже называлась тогда “Букер — Открытая Россия”. “Белое на черном” победил в конкурсе на лучший роман на русском языке.

Книга перепахала меня. Какое право я имею жаловаться? Мне жизнь дала так много: чудесных родителей, теплый дом, студенчество, интереснейшую работу, путешествия! Как не стыдно ныть, как не стыдно завидовать тем, кто здоров?

Мой бывший муж, заехав к дочке, застал мои восторги по поводу книжки Рубена, выдал:

— Зачем это читать, это же так тяжело...

Распространенная позиция людей, которые прячутся от чужих страданий, как будто страдания заразны. Как будто не боятся очерстветь, утерять (или не приобрести) способность к состраданию? Боятся даже прочитать, боятся даже эмоций. Тяжело? А Рубену каково было жить его жизнью?

Рубену присудили премию, от которой родное государство по закону заграбастало тридцать пять процентов. Он же нерезидент. Живет в Испании, в Мадриде, с недавно найденной мамой. Мы начали разговаривать по скайпу. А весной 2004 года мы вскладчину с моими сотрудниками купили Рубену компьютер “Макинтош”, чтобы он мог работать лежа в кровати, а не сидя за столом. И я повезла белую машинку в Мадрид.

Рубен поразил меня несколькими фразами и одним поступком. Он совершенно не думал жалеть меня. А я ведь тоже приехала на кресле. Только маленьком и легком. А главное, с этого кресла я могла встать и пересесть на стул. Встать и пойти в ванную. Встать и перелечь на кровать. А он не мог. Его кресло громоздкое и напичканное электроникой, как космический корабль. И с высоты своего кресла он сказал мне довольно грубые слова:

— А вот теперь жизнь проверит, дерьмо ты или нет.

Перевела дух. Справедливо.

Вторая важнейшая максима, которую я напрочь отказалась понять сначала:

— Чем быстрее ты признаешь себя инвалидом, тем легче тебе будет жить.

Над этой фразой мне, привыкшей до последнего скрывать свои физические немощи, предстоит еще думать и думать.

Мы с моим неулыбчивым спутником заказали какой-то очень популярный в Мадриде ресторан (в гостинице утверждали, что он самый старый) и пригласили поужинать Рубена с мамой Авророй. Позвонили предварительно в ресторан, чтобы уточнить, есть ли доступ для коляски. Но не уточнили, для какой конкретно. Габариты же имели значение. Доступ был, но только для такой коляски-малявки, как моя. Как втащили внутрь Рубена, я плохо помню, пришлось открывать что-то, что было замуровано еще в позапрошлом веке.

Но главные трудности были впереди. Мы засиделись, и ребята забыли пораньше вызвать специальную перевозку. Когда спохватились, один водитель уже уехал на вызов, второй ушел домой и успел выпить вина... А их в Испании вообще и в Мадриде в частности совсем мало. Рубен ворчит про “необорудованную страну”. Подзабыл Россию.

Короче, в десять вечера мы сидим в центре Мадрида с нулевой вероятностью найти транспорт для доставки Рубена домой, на окраину города.

И тут он решительно так говорит:

— Сейчас девочки (это я и Аврора) на такси поедут в гостиницу. А мы, мужики, пойдем пешком.

Мадрид — не Лос-Анджелес, где все дороги покрыты асфальтом, гладким, как зеркало. Мадрид — город, замощенный весьма исторической брусчаткой, а это значит — трясти кресло Рубена будет немилосердно. Толкать кресло не надо, оно с электроприводом, так что не устанет никто, кроме самого Рубена. Он был готов к тряске, а потом, как следствие, к жуткой боли. Потому что он — мужик. Ну и еще, на минуточку, испанский кабальеро, который не может ударить в грязь лицом перед дамами.

В последний момент служащие ресторана, у которых мы были последними посетителями (а выгнать нас было немилосердно), нашли какую-то подходящую машину, и мы избежали героизма.

У меня появилось со временем много друзей-приятелей, которые были инвалидами детства. Все они без исключения — люди сильные духом. С одним из них, колясочником Мишей, живущим в Новосибирске и регулярно наматывающим тысячи километров на необорудованной праворульной “Тойоте” по неприспособленной для подобных путешествий нашей стране, у меня был такой разговор.

— Миш, как ты считаешь, что больнее, что мучительнее для человека — не быть в состоянии ходить изначально или потерять эту способность в течение жизни?

Странный вопрос, да? Но для меня очень важный...

Мой друг Мишка Коваль — человек, живущий полной жизнью: дети, бизнес, любовь, отвечает:

— Потерять страшнее, чем никогда не иметь... Ты ведь знаешь, что ты потеряла.

А я думаю по-другому. Я-то это все попробовала. Я-то помню, как это было легко: танцевать, бегать, гонять на велосипеде:

— А мне кажется, больнее для человека ни разу в жизни этого кайфа не ощутить. У тебя же есть глаза, и ты видишь, как другие это делают. А сам не можешь. И не мог никогда. Но ты ведь знаешь, что судьба изначально обделила тебя...

И Миша, и я уверяли друг друга, что самому — ерунда, а труднее другому.

Я старательно вспоминаю, когда именно со мной это началось. Ведь точно раньше, чем в 99-м. Пожалуй, еще на десять лет раньше. В 1988 году в конце февраля я переболела гриппом. На улице начиналась весна. Дул теплый, влажный ветер, приносящий весенние запахи тающего снега. Бабушка, а это был последний год ее жизни, внимательно следила за тем, как я собираюсь в библиотеку. Я училась в аспирантуре.

— Шапку надень. Только после температуры, — подсказывала она.

Головные уборы я ненавидела с детства. Я, как многие прямоволосые девушки, всегда мечтала о пушистых, вьющихся волосах. Любая шапка, платок, берет тут же делали мои густые, блестящие волосы еще более гладкими. Я, естественно, фыркала с великим недовольством — более прилизанными...

Выйдя из подъезда и зайдя за угол, я спрятала свой красный, с черным околышем берет в карман. Чтоб бабушка не видела... Где же был мой мозг? Взрослая ведь, замужем, с высшим образованием...

На следующее утро перед левым глазом возникло большое белесое пятно. Повернуть глазное яблоко было невыносимо больно. Я чуть не упала на улице, когда, услышав, что подъезжает автобус, резко повернула голову.

Пошла в университетскую поликлинику. Доктор поставила диагноз “ретро-бульбарный неврит”. Что это такое, я не знала. Справку про освобождение от занятий дали аж на два месяца. Дура-аспирантка, то есть я, страшно обрадовалась — срок аспирантуры автоматически будет продлен на эти два месяца! Знала бы я, что этот неврит — дебют рассеянного склероза. А с другой стороны, не знала — и слава Богу. Продолжала жить нормальной жизнью здорового человека, не береглась, не тряслась, родила ребенка. А прочитала бы в медицинской энциклопедии, что после беременности и родов у женщин, больных рассеянным склерозом, обычно возникают обострения, и не стала бы рожать. И не было бы моей Варюшки, самой большой любви и самого крепкого якорька в моей жизни.

Лечение от этого “вульгарного” неврита было препротивным. Мне делали уколы в глаз. Фильм ужасов. Но все плохое кончилось. Молодость продолжалась.

Были и еще сигналы будущей беды. Летом после рождения Варюшки, ей было месяцев восемь, мы с мужем пошли играть в бадминтон. В юности я играла довольно прилично для любителя. А тут вдруг я ни разу не попала ракеткой по воланчику. “Корова, — обругала я сама себя, — беременность, сидение с деткой дома даром не проходят. Надо спортом заниматься!” А это было серьезное нарушение координации движений — очередной симптом РС. Пробовала научиться играть в большой теннис — ничего не выходило.

Года через два начали неметь кончики пальцев рук. “Сосуды, — решила я, — надо бросать курить”. Курить я через какое-то время бросила, онемение не прошло, но я уже не обратила на это внимания. Нитку в иголку вдевать не получалось — что ж, попрошу зашить свекровь, она ж такая умелая.

Я не зацикливалась. Не замечала. Проще было не замечать? Много работала, часто летала в командировки, переносила гриппы и другие болячки на ногах, летом загорала — цвет моего загара был очень соблазнительным... А загорать-то было нельзя.

Под самый занавес 2004 года, 31 декабря, умер мой однокурсник и близкий приятель Никита Кириченко. Был он одним из самых талантливых студентов с нашего очень яркого курса. Сын известного экономиста Вадима Кириченко, он стал журналистом и создал журнал “Эксперт”. Потом нынешнее руководство журнала Кита оттуда мягко выдавило.

Никита умер от инфаркта в тридцать девять лет. Моментально. Его смерть стала для меня символом нового подхода к жизни.

Про себя, никому об этом не рассказывая, я отсчитала тот день, когда бы это произошло со мной. Если бы смерть пришла ко мне, когда бы я была совершенно в том возрасте, в каком был Никита. Получалось 9 января 2003 года. А все остальное, все последующие дни, месяцы, годы — подарок. В принципе, от подарка можно отказаться. Но лучше ему радоваться...

Потом я рассказала об этом своем “якоре”, не дающем мне впадать в уныние, Никитиной вдове Наташе и его близкому другу, своему однокурснику Коле Арутюнову. Они не осудили меня. А Колька сказал:

— Если его смерть пригодится хоть так, хоть чуточку научит других ценить жизнь, Никита бы не возражал

Продолжение следует