Психологическая травма и упругие дети
Алексей: Начнём официально и по существу. Руфина, скажи как психолог-консультант, какую помощь в поиске причин и способов решения тех или иных проблем, связанных с ребёнком, может оказать терапия травмы, в частности, вот именно тот подход к исцелению травмы, которого ты придерживаешься — процессуально-соматический?
Руфина: Я бы не говорила о том, что какой-то подход лечит. Или какая-то терапия. Исцеление начинается с позиции психотерапевта, с позиции человека, который даёт место травме, признает ее право на существование и для которого открывается целый мир травмы. Звучит страшно, но если ты знаешь, чем это заканчивается — целостностью и жизнестойкостью, — то этот мир скорее вдохновляющий, чем пугающий.
Если шагнуть дальше, то травма — это культурное явление. Когда-то её просто не было. Была рана, телесная травма. В какой-то момент общество набрало достаточно ресурсов, чтоб заметить страдание другого и начать помогать ему.
Когда ты погружаешься туда, когда ты понимаешь, что мир травмы безбрежный, ты хочешь выпрыгнуть и найти простые способы исцеления. Например, сказать: «Прорвёмся», «Держись». Или дать поплакать, подраться, оторваться вволю, «пережечь» травму усилением переживания страха, который был во время травмирующего события. И кажется, что такими способами человек может исцелиться, кажется, что всё заживёт. Или вот ещё есть поговорка «Время лечит» или её же версия для детей «До свадьбы заживёт». Этого недостаточно. Такое бывает, вроде всё что мог(ла) — сделал(а), а не помогло. Мало того, человек вдруг резко слабеет, начинает непривычно вести себя или заболевает после.
А: Что же находится в этом безбрежном и вдохновляющем мире травмы без быстрых решений и простых рецептов?
Р: Можно ответить по-простому и ввести понятия. Есть событие, в котором травма возникает. В одной и той же ситуации у одного возникает травма, а у другого — нет. Как ни парадоксально, травма побуждает человека остановиться. Оглядеться и встретиться с самим собой.
Расскажу историю. Вот у меня ребёнок, радостный, счастливый, попрыгунчик. И вдруг он начинает писаться и перестает спать ночами. Я его не узнаю, я вынуждена носить его на руках круглые сутки. И всё, что хочется сказать: «Верните мне ребёнка назад!».
Если ребёнок просто плачет или один раз описался, это не симптом травмы. Это просто реакция на этот день, ну, может, просто устал или перевозбудился. Травма — это когда был один, а стал другим, как будто жизнь разделилась пополам. А назад не возвращается, я и так и этак, и свечи жгу, и молюсь, и воск лью, и в себе ищу причину, а ничего не помогает. И тогда ты встречаешься со своим бессилием и неспособностью понять. И всё, что ты можешь — это остановиться и принять своё поражение. И затихнуть. И прислушаться. К тому новому, что вошло в твою жизнь.
И из этого бессилия и тишины всплывает что-то, чего раньше не видел. Всплывает знание о тебе и твоём ребёнке, ваших отношениях, той ситуации, которая сделала его другим. И тогда ты знакомишься с травмой.
А: Ты сейчас же не как психолог говоришь, а как родитель.
Р: Я сейчас как психолог говорю. Именно так строится процесс терапии, если опустить её теоретический аппарат. Но я могу так говорить, ещё и пройдя этот путь как родитель. А ещё и как травмированный человек, прошедший через глубокую травму.
А: И что происходит дальше?
Р: Бывает, что ты встречаешься с чем-то непреодолимым, когда ты встречаешься с травмой ребёнка. Ты просто понимаешь, что с ним это произошло. И ты не знаешь, станет ли он тем, кем был прежде или нет. И нечестно тешить себя надеждой. Ни один специалист не даст успешный прогноз. Единственное, что ты можешь сделать — это помочь ребёнку принять это изменение, давать ему поддержку, безопасность и любовь.
А: Ну тогда ты как психолог расписываешься в бессилии и говоришь, что нет пилюль, нет способов, а только родитель может дать поддержку и далее по тексту?
Р: Я понимаю, что ты меня провоцируешь. Фокус в том, что основная ответственность за благополучие ребёнка лежит на родителе, не на ребёнке. И не на психотерапевте, а на родителе. Всё зависит от его решения, как он будет поддерживать ребёнка в его травмированом состоянии, готов ли он встретиться с тем событием, которое изменило жизнь ребёнка.
Если он готов к этому и готов с кем-то работать в партнёрстве, в сотрудничестве, он найдёт психотерапевта, близкого ему по духу, по системе ценностей, профессионального, ну а там уж как пойдёт, какие рекомендации даст терапевт, я тут не могу ручаться за всю психотерапию.
А: Предвижу реакцию некоторых читателей: «Другие психологи уже сказали про то, что надо дать выплакаться, обнять и дать поддержку и любовь. Зачем повторять эти общие слова?»
Р: Ну задай вопрос. Чего именно тебе как родителю не хватает?
А: Ну вешки нужны, проводник, путеводные звёзды.
Р: Есть симптомы неблагополучия. Родитель знает своего ребёнка, он видит даже больше не глазами, а внутренним взором, он чувствует его всеми органами чувств. Изо дня в день чувствует позу, движения, запах, взгляд, микродвижения, динамику, жесты, мимику и настроение, и, замечая всё это, складывает о ребёнке общее впечатление. В какой-то момент, что называется «спинным мозгом», чувствует — что-то не так. У родителя есть неразрывная связь с ребёнком, «привязанность», мой опыт говорит о том, что она чувствуется и переживается физически. У многих родителей она чувствуется как канатик, ниточка, веточка, лиана, связывающая родителя и ребёнка. Через эту нить привязанности родитель очень хорошо чувствует своего ребёнка, иногда даже не видя его. Всем известны такие случаи, когда мать или отец на расстоянии чувствовали, что в жизни его сына или дочери что-то произошло. Необязательно плохое, может, и хорошее, сильное и важное.
Вспоминаю случай, когда я пришла после одного контакта в очень в плохом состоянии, будто припорошенная пеплом, в глазах щипало, а в голове была полная муть, я зашла в квартиру, а мама мне и говорит из кухни, не видя меня, даже не поздоровавшись: «Сначала зайди в ванну и прими душ, потом проходи и поешь, что-то ты не то с собой принесла». Вот это внутреннее ощущение своего ребёнка как «не то» или «что-то не так» и есть главный симптом, на который родитель обращает внимание. Сын ещё сам не почувствовал ничего, а мама часто уже знает, дочь ещё не переоделась, а папа уже готов отреагировать на изменения.
Что значит вот это «не то»? У человека полностью изменилось состояние, оно стало совершенно отличным от того, что было раньше. Таких показателей может быть много, и они самые разные. Например:
- изменившийся сон, ребёнок спит очень долго и становится сонным, вялым, апатичным или же, наоборот, теряет сон совсем;
- появляются навязчивые движения;
- заикание и энурез;
- прерывистое дыхание и беспокойство;
- неожиданное, внезапное заболевание как будто «на пустом месте»;
- приступы агрессии, сменяющиеся полным самоотвержением;
- полное послушание и приступы страха, внезапно сменяющиеся навязчивыми идеями;
- тревожные вопросы об устройстве мира;
- потеря аппетита;
- и многое-многое другое.
Каждый родитель может понять — с его ребёнком произошло что-то непонятное, что изменило его дитя. Это и называется словами «что-то не так».
Исцеление начинается в обратную сторону, вешки – это сигналы восстановления ребёнка. Вот он улыбнулся, вот стал менее понурым, уверенным, улыбчивым, расслабленным, дерзающим, в каждом случае сигналы о восстановлении будут разные. Как правило, это микросигналы, ты не замечаешь и не можешь описать, но чувствуешь, что свободное течение жизни возвращается к твоему ребёнку.
А: Ты работаешь в качестве психотерапевта и психолога-консультанта много лет со взрослыми людьми, чаще всего, родителями. У тебя есть опыт работы с детьми, со школьниками, но вообще-то в нашей стране, да и за рубежом, нет детской травмотерапии. Есть или были центры по работе с детьми, претерпевшими сексуальное насилие или катастрофы, теракты, а травмотерапии нет. И текстов нет. Неслучайно книга консультанта NASA по стрессу Питера Левина и детского-семейного психотерапевта Мэгги Кляйн по детской травме адресована родителям! И посвящена она выращиванию травмоустойчивости, а не исцелению от травмы. И вдруг ты всю беседу говоришь про детей, как будто ты детский терапевт! Не понимаю…
Р: Хорошо, тогда всё-таки придётся ввести понятие.
Травма – это нарушение непрерывности процесса жизни.
Я имею в виду прежде всего физиологические процессы. Дыхание, кроветворение, движение крови, насыщение крови кислородом, очищение, пищеварение, движение непрерывны. Они перетекают из одного состояние в другое. И другие процессы — интерес, познание, развитие, эмоции — тоже непрерывны. Во время травмы какие-то процессы приостанавливаются. Часто первым реагирует дыхание, оно становится несвободным, диафрагма сжимается, и лёгкие перестают раскрываться до конца. И многие живут, не замечая давнего сжатия диафрагмы. Травма так устроена, что изнутри невозможно сказать: «У тебя что-то не так и не то». Просто замечаешь, что качество жизни изменилось. Поэтому с травмой легче работать извне, а не изнутри, нужен кто-то: свидетель, помощник, психотерапевт, родитель. Тот, кто взял бы на себя поддержку и обустройство условий исцеления, чтобы уже в в этих условиях восстанавливать непрерывность процессов.
В случае травмы ребёнка, конечно, первым помогает и обустраивает всё родитель. Повторюсь, психотерапевт может помочь только в партнёрстве с родителем. Важное условие исцеления травмы ребёнка – чтобы ребёнок доверял и родителю, и психотерапевту, и чтобы он видел, что психотерапевт и родители – союзники. Это залог успешной работы. У меня был недавно такой случай, родители обратились за помощью, у ребёнка был криз, паническая атака, малышу 5 лет, и мы работали по скайпу. Малыш знал меня, знал, что родители мне доверяют, и он легко рассказал о том, что с ним произошло, что он чувствовал в момент паники, что к нему «приходило», и мы нашли, как сдвинуть ситуацию с мёртвой точки, все его остановленные эмоции нашли выход через импульсы движения, действия. Дальше задача родителей — продолжить начатое в этой терапевтической работе — поддержать ребёнка, откликаться на его побуждения к исцелению.
Питер Левин в своей книге «Пробуждение тигра – исцеление травмы» описывает случай, как он помогал малышу прожить травматическую реакцию на операцию. Мальчик боролся, он много раз прошёл через проживание травматического случая, всё больше и больше оживляясь, сначала с помощью Питера, а потом уже самостоятельно. И в том случае близкие родственники тоже хорошо знали Питера и доверяли ему. Если такой доверительной связи, очевидной для ребёнка нет, то партнёрской работы по исцелению не получится, а бывает так, что ребёнок слишком напуган, слишком глубоко в травматическом переживании. И тогда можно начать работать с родителем, через родителя, изменяя поле травмы, как бы расслабляя его, проясняя акценты в этом поле. У родителя появляется понимание и чувствование травматической ситуации, он как будто снимает груз напряжения с ребёнка, забирает его себе, одновременно разжимая восприятие ситуации. Таким образом мне приходилось работать не раз. Я не могу сказать, что исцеление ребёнка через родителя было полным, но напряжение значительно снижалось, а симптомов становилось меньше.
И да, про взрослых. Я работаю чаще всего с травмами взрослых, полученных ими в детстве, а не во взрослой жизни. Поэтому что-то про детские травмы я всё-таки понимаю 
Вообще, строго говоря, травмотерапия детей для психотерапевта — это хождение по минному полю, мы не знаем, на каком этапе развития и становления он находится, поэтому не можем строго и уверенно строить процесс терапии. Остаётся только ежедневная поддержка, безопасность и любовь, принятие их такими, какие есть, даже с травмой, это трудно, но возможно и необходимо.
Хорошо, давай поменяемся ролями вопрошающего и отвечающего. С нами была Руфина Ширшова, психолог-консультант, а теперь…
С нами Алексей Ширшов, многодетный родитель, организатор детских образовательно-досуговых мероприятий на природе. А ещё читатель и переводчик англоязычной литературы по психологической травме и упругости. Давай с неё и начнём.
А: Упругость (resilience) — это естественная, данная от природы способность проходить сквозь травмирующие события и восстанавливаться после них. В английском языке слово resilience означает не только упругость, но и гибкость, устойчивость, жизнестойкость. Я бы посоветовал обращаться к книге Питера Левина и Мэгги Кляйн «Trauma-proofing your kids: а parent’s guide for instilling confidence, joy and resilience», высокую оценку которой, кстати, дал Габор Матэ. Для многих это значимо. В рамках подхода Somatic Experiencing Питеру Левину удалось создать большое устойчивое развивающееся сообщество практиков, занимающихся разными, подчёркиваю — разными, травмотерапиями. И разными травмами.
В русском языке стало общепринятым сваливать в кучу совершенно разные травмы, а также стресс и горе. Хотя специалисты различают шоковые травмы, вызванные событиями, травмы развития, вызванные семейным укладом и повседневной средой, и горе от утраты (grief). Горе, действительно лечит время и проговаривание, травма же с течением времени превращается в болезни, особенности телесной конституции, например, поверхностное дыхание, и черты характера, например, тотальное недоверие.
Р: Не в каждом горе есть травма, иногда горе — это просто горе, ощущение страдания от утраты дорогого человека, но в каждой травме есть горе от утраты чего-либо, отношений или качества и радости жизни, доверия и т. п. Горе признаётся обществом, в этом смысле общество признаёт право человека на горе, поэтому горе проживается более-менее гармонично и спокойно, если такие слова уместны по отношению к этому переживанию. Вот интересно, мне пришла мысль, что если общество дойдёт до того уровня благосостояния и развития, чтобы и травмы признать как культурный феномен, то может быть и травмы будут проживаться легче? Если мы признаём для начала травму как культурный феномен, то мы оказываемся в безбрежном море, их столько и они так разнообразны, что их нужно вычленять и описывать, исследовать, вести просветительскую работу, чтобы общество приняло это новое явление.
А: События, могущие запустить травматическую реакцию могут быть разными, например, просмотр страшного фильма/спектакля, спуск в одиночку со слишком крутой горки на санках или даже просто падение с велосипеда. Шоковая травма у ребёнка возрастом до 9 месяцев, как правило, становится травмой развития.
Р: Травматическая реакция связана с состоянием человека, с возрастом, этапом развития, в разном возрасте на одно и то же событие может быть совершенно разная реакция. Да, есть нечто общее, но сказать, что все симптомы будут одинаковы, невозможно.
А: Специалисты заметили, что часто когда ребёнку больно/плохо, он начинает считать себя плохим. Мне плохо, поэтому я плохой, значит я виноват. Чувство вины потом реализуется в агрессии либо по отношению к самому себе (самобичевание), либо по отношению к другим. Это один из вариантов развития событий.
Поэтому, когда ребёнок упал, порезался, ушибся, надо помочь ребенку прожить этот опыт здесь и сейчас и дать ему уверенность в том, что он — хороший. Естественная реакция ребёнка и мамы — погладить, подуть, поцеловать. Обнять, спросить, всё ли в порядке, как себя чувствует. И важно взглянуть в глаза внимательно и мягко. И после плача тоже. Если в глазах — страх, ужас или отсутствующий взгляд, или невозможность установить контакт, то ждём, поглаживаем, успокаиваем и успокаиваемся, пока глаза не придут в себя. Можно легко вернуть взгляд, спросив у ребёнка, где глаза родителя или какого они сейчас цвета. Также можно вернуть ребёнка в спокойное состояние, обратив внимание на ту часть тела, которая не ушиблась.
Р: А что это значит: обратить внимание на ту часть тела, которая не ушиблась?
А: Мы возвращаем ребёнка к своим ощущениям, когда уверены, что боль уже утихла. С помощью вопроса: «А что ты сейчас там ощущаешь?» или модификаций этого вопроса соответственно возрасту, например: «Как твоя рука сейчас?». Боль может утихнуть, а ребёнок как бы застревает на ней, поэтому можно попробовать сдвинуть его внимание на ту часть тела, которая не ушиблена. «А вот правая рука как?»
Если же боль сильная, то происходит естественное отсоединение от собственных ощущений, ведь боль невыносима. Это называется диссоциация, это как бы выход из тела, который может сопровождаться наблюдением себя со стороны. Естественно, во время сильной боли возвращать ребёнка к самому себе не надо, это садизм какой-то. Но когда боль утихнет, контакт неплохо было бы восстановить, иначе диссоциация станет привычной.
Почему мы так много говорим о тех случаях, когда ребёнок падает? Потому что «неотогретый», неуспокоенный плач от физической раны может привести к психической ране. Тело реагирует на опасность и/или боль взрывом жара, резким возбуждением, мобилизацией внутренних сил, и, если телу не предоставить возможность реализовать эту энергию, «распустить» её, выпустить себя и мобилизованную энергию, то нервная система останется зажатой, зафиксированной на этом возбуждённо-тревожном состоянии. И ребёнок потом будет реагировать на раздражители с пика этого выматывающего состояния, а не адекватно ситуации. Это, опять же один из возможных вариантов развития событий.
Смысл заключается не в том, чтобы убрать из жизни опасности, а позволить ребёнку найти естественные способы реагирования на опасность и угрозу. Совокупность этих способов и будет упругостью.
Р: Задача родителя — поддержать ребёнка в его стремлении к исцелению, не подменяя своими техниками и методами, но вслушиваясь в ребенка и давая ему самому найти свой собственный, неповторимый способ исцеления в каждой ситуации. Человек – не технический агрегат, не набор реакций, органов, эмоций или ещё чего-то. Человек — неповторимое и непостижимое существо, и его гармоничная и полноценная жизнь уникальна в каждом моменте бытия, в том числе и в травматическом переживании.
Мы много говорили о травме как следствии события, по сути, мы говорили о шоковой травме, но не говорили о травме развития. Они часто похожи по симптомам. Различие в том, что в травме развития симптомы устойчивее, а психотерапевтические методы сильно отличаются.
А: За травмой развития стоит семейный уклад и/или повседневная окружающая среда. Например, это всё, что связано с нарушением привязанности, с сепарацией или отсутствием откликов родителя на нужды ребёнка. Например, обливание маленького ребенка холодной водой против воли. Домашнее насилие в широком смысле этого слова. Жёсткие половозрастные иерархии. Рождение младшего сиблинга. Развод.
Общее у них в том, что мир становится для ребёнка небезопасным, неприятным местом. Не в том смысле, что там есть опасности, а просто мир становится тотально небезопасным, плохим, ненадёжным и враждебным. В нём уже нет той самой надёжной базы, о которой говорили Джон Боулби и Мэри Эйнсворт, родоначальники теории привязанности. Надёжной базы, которую создают уверенные, спокойные, заботящиеся, защищающие и откликающиеся родители.
Возможность, например, свободно плакать от боли такая же составляющая упругости, как и способность убегать от опасностей, бороться – драться и отстаивать свои границы и интересы всеми доступными средствами. Это противоположность дряблости – расслабленности – пассивности с одной стороны и твёрдости –зажатости – гиперактивности с другой.
Р: Свободное выражение своих эмоций и чувств для ребёнка и есть условие гармоничного роста и развития, обязательное, но недостаточное. Получается, что упругость возможна в здоровых условиях в семье, когда родители понимают важность свободного волеизъявления ребёнка и относятся к нему со вниманием и поддержкой.
А: Совсем кратко: за любым движением стоит энергия, и если остановить движение, то эта энергия перейдёт в разрушение. Собственно, задача родителя – создать возможности для свободного движения и протекания жизненной энергии, энергии, мобилизованной для защиты или бегства, «отогреть», «распустить» зажатую, замершую энергию и сделать всё для того, что ребёнок почувствовал себя уютно, комфортно и свободно в этом мире.
Если жизнь обустроена так, появляются условия для возрастания у детей психологической упругости — способности свободно проходить невредимыми сквозь неурядицы, страшные события, неприятные ситуации. Способности быть открытыми миру и при необходимости защищать себя и выстраивать границы.
«Упругие дети стремятся быть храбрыми. Они не ищут опасностей. Они просто открыты и любознательны во время исследования мира с его изобилием. В этом изучении мира они неотвратимо сталкиваются с драками и падениями, конфликтами и коллизиями. Когда упругие дети встречают эти неотвратимости, они скорее открыты, чем закрыты или подавлены. Открытость – самая важная характеристика упругих детей. Они открыты другим детям, и наслаждаются общением с ними. В то же самое время они способны установить границы своего собственного пространства и владений. Они в контакте со своими чувствами, выражая их и сообщая в формах, соответствующих возрасту. Когда случается беда, упругие дети имеют замечательные возможности, при наличии поддержки, проходить сквозь испытания. Это счастливые дети». (Peter A. Levin, Maggie Klein. Trauma-Proofing Your Kids: A Parents’ Guide for Instilling Confidence, Joy and Resilience. San-Francisko, 2008. P.10)
![sabIJeVotLM[1]](http://www.vospitaj.com/wp-content/uploads/2014/09/sabIJeVotLM1.jpg)
Попроси ребенка нарисовать семью. Пока он будет рисовать, не вмешивайся в сам процесс, но следи за очередностью появления домочадцев на бумаге. Когда рисунок будет готов, поинтересуйся у малыша, как зовут всех персонажей его картины и приступай к анализу.
ФОТО Getty Images 
[[[[[] [
[[
. Информированность правоведов может превысить рамки допустимого, и со временем они просто превращаются в зануд".
