В ФБ попалась статья о судьбе девочки, попавшей в лагеря за дневник который вела. Статья постилась и в Лиру, и где только не. ) Дублируется история об обнаружении в архивах рукописной тетрадки, исчерканной красным карандашом 3-х читателей из НКВД. О том как его издали уже в наши дни, но он вовсе оказался не востребованным. Заграницей - пожалуйста, тиражи расходятся, а  в России  людям покупать не охота, легче  почитать в  ИНЕТЕ. 

Не все так просто было с девочкой, которая вопреки всему, как и мечтала, стала художницей.

Вот ее "досье"  на страницах  сахаровского центра:

1918, 25 декабря. — Родилась в Москве. Отец – Сергей Федорович Рыбин (1885–1950-е), мать – Любовь Васильевна. Сестры-двойняшки Ольга и Евгения (родились 25 октября 1915). Отец родился в деревне Дедилово (Луговская слобода) Богородицкого уезда Тульской губернии. После окончания начальной школы занимался самообразованием, позднее послушал курс Московского Коммерческого института. Член ЦК партии левых эсеров с 1900 г., за активную работу четырежды привлекался по политическим делам. В начале 1910-х гг. был освобожден из сибирской ссылки. Мать родилась в 1887 г., в Малом Архангельске Курской губернии. В 1909 г. поступила на Высшие женские курсы в Москве и получила профессию педагога. Преподавала математику в школе в Тульской губернии, где и познакомилась с будущим мужем, вступила в гражданский брак. В сентябре 1917 – участие Сергея Федоровича в работе Демократического совещания. Избирался членом Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов ВЦИК. Решение супругов взять общую фамилию Луговские, связанную с Луговской слободой, местом рождения Рыбина, при этом его фамилия стала двойной — Рыбин-Луговской. 1917, октябрь. — Избрание Рыбина в Областной комитет Северной области. Исполнение обязанностей редактора газеты «Голос Трудового Крестьянства». 1917, конец ноября. — После учредительного съезда партии левых эсеров Сергей Федорович делегирован во Всесоюзный Совет народного хозяйства. Будучи делегатом, подвергся аресту, а после IV съезда компартии избран в состав ЦК.

1918. — Работа отца в должности заместителя председателя Тульского губисполкома. Активная работа в Петрограде.

1918, весна. — В связи с переездом правительства семья перебралась в Москву.

1919, 19 января. — Арест отца в числе других активистов левоэсеровского движения органами ОГПУ–НКВД. Заключение в Бутырскую тюрьму. После освобождения примкнул к легалистскому крылу партии, выступавшему за социальное строительство.

1920. — Работа в объединенной партии левых эсеров. Призыв к проведению Всероссийского совещания.

1920, конец. — Выезд семьи в Сибирь, где мать со старшими дочерьми работала в детдоме.

1922. — Возвращение отца с младшей дочерью Ниной в Москву. Проживание в квартире матери жены. Как экономист, он активно поддержал новую экономическую политику (НЭП). Принятие участия в создании артели булочников на кооперативно-синдикалистских началах.

1923. — По решению суда закрытие артели. Участие в создании первой пекарни «Трудовая вольность». Работа председателем правления.

1925. — Воссоединение семьи. Старшие сестры пошли в школу. Работа матери в артели счетоводом, а также библиотекарем и членом культкомиссии. Серьезный подход к образованию дочерей, к которым на дом приходили преподаватели по музыке и живописи.

1929. — Отец – глава кооперативно-синдикалистической артели «Муравейник». Благотворительная деятельность объединения, в том числе поддержка заключенных.

1929, 7 января. — Арест отца Сергея Федоровича Рыбина-Луговского и его единомышленников. Заключение в Бутырскую тюрьму и приговор к 3 годам ссылки в Усть-Сысольске. Исключение Любови Васильевны из артели как жены ссыльного. Позднейшее восстановление по суду. Работа заведующей по учебной части в школе для взрослых при типографии «Рабочая Москва». Скудная зарплата, которой не хватало на содержание дочерей. Продажа личных вещей и устройство на сдельную работу по составлению отчетов.

1930, август. — Устройство отца на работе в Усть-Сысольске.

1931, осень. — Помощь старших сестер матери в выполнении надомной работы.

1932, 7 января. — Окончание срока заключения отца.

1932, март. — Возвращение отца в Москву.

1932, 8 октября. — Начало первой тетради дневниковых записей Нины Луговской, продолжавшихся до 26 марта 1934 года. Вторая тетрадь велась с 24 марта 1934 по 6 апреля 1935, и третья – с 7 апреля 1935 года. Последняя запись датирована 3 января 1937 года.

1933. — Отказ отцу в московской прописке, после чего ему вменялось в течение десяти дней покинуть столицу.

1934, лето. — Нелегальное проживание отца в Москве.

1935, 14–15 октября. — Арест отца на квартире Никиты Рыбина и отправка обоих в Бутырскую тюрьму.

1935, 20 декабря. — Дело по следствию отца прекращено за отсутствием доказательств в антисоветской агитации, однако освобожден не был.

1936, 22 февраля. — Отец приговорен «за контрреволюционную агитацию» к 3 годам ссылки в Казахстан.

1936, 22 марта. — Отправка отца в Алма-Ату.

1936, лето.— Перевод отца в Семипалатинск.

1936, декабрь. — Вновь арест отца, который был вывезен в Москву и привлечен к следствию по делу «контрреволюционной эсеровской организации».

1937, 4 января. — Обыск в доме, изъятие переписки, касающейся отца, эсеровской литературы, а также дневников Нины и Ольги Луговских. Возвращение отца из казахстанской ссылки практически ослепшим.

1937, 9 января. — Вызов матери на допрос в органы НКВД, отказ давать нужные показания. Вызов на допрос старшей сестры Ольги, также отказавшейся сотрудничать со следствием.

1937, 7 марта. — Повторный вызов матери на допрос, ее отказ отвечать на вопросы следователя.

1937,10 марта. — Арест Любови Васильевны сотрудниками НКВД.

1937, 13 и 15 марта, 21 мая и 5 июня. — Допросы матери, отрицание обвинений.

1937, 7 июня. — Вынужденное признание матери контрреволюционных настроений отца.

1937, 16 марта. — Арест Нины Луговской. Вынужденные признания враждебных настроений против руководителей ВКП(б), террористических намерениях против Сталина.

1937, 27 марта. — Врачебной комиссией Бутырской тюрьмы мать и дочь Луговские признаны годными к тяжелому физическому труду.

1937, 31 марта. — Арест сестры Евгении.

1937, 14 апреля. — Арест сестры Ольги. Обвинение в проведении антисоветской деятельности.

1937, 2 июня. — К делу приобщена переписка членов семьи с отцом как подтверждение их контрреволюционных взглядов. Сергей Федорович признан руководителем террористической эсеровской организации Московской области.

1937,13 июня.— Сестрам Нине, Евгении и Ольге предъявлены обвинения в солидарности с антисоветскими взглядами отца. Квартира Луговских признана местом явок эсеров. Признание Нины Сергеевны собственной виновности.

1937, 20 июня. — Мать и дочери Луговские приговорены к 5 годам лагерей.

1937, 28 июня. — Отправка на Колыму, в Севвостоклаг. Отец приговорен к 10 годам тюремного заключения и отправлен в Свердловский политизолятор, позднее – в лагерь.

1942, 17 июня. — Освобождение матери и дочери Луговских, но задержаны в лагере как вольнонаемные.

1940-е гг. — Замужество Нины Луговской. Муж – художник Виктор Леонидович Темплин. Работа в Магаданском театре.

1943, январь. — Проживание в поселке Эльген.

1945. — Мать с сестрой Евгенией выехали в поселок Сусуман Магаданской области.

1947. — Освобождение отца и его возвращение в Москву.

1949, 7 декабря. — Кончина матери.

Сестра Ольга на Колыме вышла замуж, вместе с мужем и дочкой выехала в поселок Ола Хабаровского края.

Переезд Нины Сергеевны с мужем в Стерлитамак (Башкирия), работа художником-постановщиком в театре.

1952, 19 мая. — После получения справки об отбытии срока наказания сестра Евгения выехала с мужем в Правдинск Горьковской области, а сестра Ольга с семьей отбыла в Пермь.

1953, 20 сентября. — Получение справки об отбытии срока наказания.

1954. — Выехала с мужем в Кизел Пермской области. Продолжение работы в театре им. А.В. Луначарского.

1957, 26 июня. — Реабилитация сестры Евгении.

1957, осень. — Выезд В. Л. Темплина во Владимир, работа художником-постановщиком, затем главным художником областного драматического театра.

1950-е гг., конец. — Скончался отец Сергей Федорович Рыбин.

1959, 14 ноября. — Посмертная реабилитация отца. Переезд к мужу во Владимир, совместная работа.

1960-е гг. — Участие с мужем в художественных выставках.

1961, 9 января. — Посмертная реабилитация матери.

1962, 2 апреля. — Реабилитация сестры Ольги. Уход из театра и работа в художественных мастерских Владимирского отделения Художественного фонда РСФСР.

1963, 17 марта. — Обращение к Хрущеву с просьбой о реабилитации.

27 мая. — Пересмотр дела Н.С. Луговской и реабилитация.

1977. — Персональная выставка во Владимире, Коврове. Вступление в Союз художников СССР.

1993, 27 декабря. — Скончалась Нина Сергеевна Луговская.

1994, 27 апреля. — Скончался Виктор Леонидович Темплин. Супруги похоронены на Улыбышевском кладбище под Владимиром. 2007, 25 марта – 22 апреля.— Посмертная выставка в г. Коврове.

Вот еще интересное эссе  Линор Горалик:

Как всегда, когда речь идет о дневниковом жанре, главным соблазном, требующим преодоления, оказывается соблазн говорить не столько о книге, сколько о ее авторе. Особенно этот соблазн томителен, когда имеешь дело с дневником подростка — незащищенным, открытым, обнаженным перед читателем текстом, лишенным позднего лукавства, свойственного тем, кто пишет не столько для себя и современников, сколько для ожидающих причаститься потомков. «Хочу жить» Нины Луговской — книга в высшей степени беззащитная. И при этом — в высшей степени жесткая, тяжелая, очень многого требующая от читателя. Может быть, именно потому, что единственным читателем, подразумевавшимся здесь изначально, являлся сам автор — семнадцатилетняя (на момент ареста) Нина, младшая дочь политического ссыльного, бывшего левого эсера Сергея Рыбина-Луговского, с перерывами писавшая свои дневники на протяжении 1932—1937 годов. И этот Единственный Читатель — сам автор — был до безжалостного требователен к себе, требователен так, как редко случается даже со взрослыми людьми, живущими в куда менее людоедские времена.

А потом у этих трех толстых тетрадей появился Второй Читатель. В книге, выпущенной издательством «Глас», есть подчеркнутые типографским способом строки и пассажи — те, которые были подчеркнуты следователем НКВД после ареста сестер Луговских и их матери. Собственно Нине приписывалось участие в заговоре с целью убийства вождей партии; это обвинение было основано на следующих строках в ее конфискованном девичьем дневничке, написанных после того, как ее отцу отказали в паспорте: «Бегала по комнате, ругалась, приходила к решению, что надо убивать сволочей. <…> Несколько дней я подолгу мечтала, лежа в постели, о том, как я убью его. Его обещания диктатора, мерзавца и сволочи, подлого грузина, калечащего Русь <…> Я в бешенстве сжимала кулаки. Убить его как можно скорее! Отомстить за себя и за отца!» 1933 год. Нине 14 лет. Через три года Нина, измученная допросами, подпишет «признание» в планировании покушения на Сталина. Ей откажут в реабилитации раз, и другой, и третий — уже в хрущевские времена; покушений они боялись всегда, тут было не до оттепелей. Реабилитируют Луговскую только в 1963 году. После Колымы, после Магадана, после личного письма Хрущеву. Но ее дневники еще много лет пролежат в следственных архивах, тщательно исполосованные очень внимательным, очень пристальным Вторым Читателем. О котором много думаешь каждый раз, когда добираешься до очередного подчеркнутого места.

Третьим Читателем оказались мы. Мы, неспособные избавиться от ощущения, что Первый Читатель в своей бешеной ненависти к чужой, жадной, безжалостной силе, корежащей окружающий мир, некоторым образом ждал появления своего Второго Читателя. Потому что трудно поверить, что девочка, чей отец — «профессиональный зэка», отбывающий уже третью или четвертую отсидку, девочка, чье внимание к внешнему миру, людям, событиям так остро, девочка, столько понимающая про своего всемогущего врага, способна писать обличительные пассажи в адрес власти, не понимая, что власть рано или поздно доберется до нее, дочери врага народа. Чем дальше читаешь, тем сильнее становится впечатление, что потребность плюнуть в лицо ненавистной власти ослепляла эту очень эмоциональную девочку, заставляя забывать об осторожности. Возможно, Второй Читатель прекрасно понимал это. Он вообще обычно был понятливым.

Третий Читатель смотрит на этот текст с расстояния восьмидесяти с лишним лет. Он видит множество трагедий малого масштаба — «он посмотрел, я отвернулась», «он усмехнулся, я почувствовала себя уродом», «она играла с ним, а я задыхалась от бешенства», — но они сливаются в сплошную дымку, тяжелый фон мучительного подросткового кошмара, лишенный особых примет времени. Другое дело — огромная трагедия совершенно другого масштаба, — трагедия, которую сам автор увидеть, по определению, не может: гибель от постепенного удушья подлинного русского интеллигента. По рождению — дочь выучившегося крестьянина, Нина Луговская оказывается в свои четырнадцать лет русским интеллигентом в самом высоком смысле этого слова: человеком, соизмеряющим свои поступки и мысли с железным понятием чести; человеком, подлинно любящим свой народ и способным интуитивно разделять понятия «народ» и «государство»; человеком, умеющим безошибочно отторгать фальшь, пошлость, претенциозность на любом уровне: от мальчишеских шуточек до социалистических лозунгов; человеком, не замечающим тягот быта в свете тягот духа. Третьему Читателю остается только грустить по поводу полной неспособности Первого Читателя видеть эти качества в себе самом: Первый Читатель ненавидит себя за косящий глаз и обостренное внимание к противоположному полу, и эта ненависть, увы, застит ему самого себя.

Но именно благодаря этой сосредоточенности автора на себе Третьему Читателю дано прочувствовать движение шестеренок удивительного по своей мощи, почти биологического механизма: молодость побеждает ужас повседневного бытия. Молодость не замечает, что «мяса выдали в этом месяце всего за два дня», как пишет мать Нины ее отцу. Молодость не чувствует, что не хватает одежды, еды, денег. Молодость ненавидит политический строй, но умирает от любви к его героям — челюскинцам. Молодость разрывается между презрением к праздникам жесткой, чужой, отнимающей семью и свободу власти — и потребностью в надежде на будущее, в азартном всеобщем веселье, наполняющем его ожидание. Но веселье это к вечеру, к концу сталинских праздничных ходынок, сменяется мучительным чувством безнадежной, безысходной тоски — не подросткового ужаса перед абсолютно любым будущим, но ужаса зрелого человека, понимающего, что он обречен на тюрьму. Он еще не знает, что тюрьма окажется буквальной, но знает, что «этих сволочей» на его веку не убить и что та смертная тоска, которую он испытывает перед началом каждой новой школьной четверти, — лишь преддверие смертной тоски пожизненного серого бытия при существующей власти.

Одно из поразительных ощущений, возникающих от дневника Луговской, таково: Господь дает нам возможность сопротивляться Злу, не пытаясь отвечать на него злом. Не взрывая мир и не убивая «сволочей», — неважно, по слабости ли или по великой уверенности, что это — не путь к спасению, — но при этом зная зло в лицо, не поддаваясь ему, не пытаясь свернуться клубочком так, чтобы в бок не слишком больно бил носок его кованого сапога.

Третьему Читателю, в силу значительной удаленности от автора склонному к некоторой жестокости суждений, в ходе книги иногда начинает казаться, что кошмар ареста, допросов, тюрьмы, ссылки, всех мыкаемых бед на самом деле послан Первому Читателю, мечтавшему вырваться из унылой череды ничего не обещающих дней, в качестве некоего безусловного спасения. Четырнадцатилетняя Нина Луговская, делившаяся со своим дневником страхом «не вырасти настоящим человеком», никогда не найти своей любви, никогда не суметь стать «художником, писателем, музыкантом», вынесла все, что ее ожидало, в ссылке вышла замуж за человека, которого любила до конца жизни, и стала известным художником, чьи работы сейчас хранятся во многих российских и зарубежных собраниях. Не растворилась, как боялась, в мутной рабфаковской жиже, не рассыпалась в прах в пыли унылых советских бухгалтерий. И без всего пройденного ада жизнь, конечно, могла сложиться совсем иначе. Но могла и не сложиться. И Второй Читатель (которому Третий Читатель некоторым образом склонен приписывать многие инфернальные качества), тщательно отчеркивающий в детском дневнике слова «настоящим человеком», «любовь», «художником», много для этого сделал.

И это, пожалуй, страшней всего.

Нина Луговская  и ее муж, художник  Виктор Темплин

Это работы Нины Луговской, их в инете совсем немного, к сожалению, но и эти несколько  прелестны (трудно поверить, что  все это написано в 60-70-е года прошлого века, в разгар социализма)):



Тюльпаны. 1973г.



Лето. Материнство. 1972г.



Пионы. 1980г.
.


 Окно с кошкой 1971г.



Зимний пейзаж. 1940 гг.



 Отдых художника. 1979г.



Летний дождик. 1978г.



Верочка. 1970г.