Василий Суриков (1848 - 1916). «Покорение Сибири Ермаком», фрагмент.

1

Правильно говорит Игорь Волгин на канале «Культура»: перечитывайте классику. 

Известно выражение, сейчас широко распространённое в Украине и сильно раздражающее нашего патриотического обывателя: Украина не Россия. Однако наш обыватель не в курсе, что и тысячу раз проверенная русская классика порой таит в себе кое-что «пострашнее».

Вот, скажем, роман Льва Николаевича Толстого «Воскресение». Там классик мимоходом высказывает такое, что впору какой-нибудь Ирине Яровой в Госдуме тревогу бить. Нет, я не о толстовском отрицании суда, самого государства и официальной церкви, хотя скоро, вероятно, христианско-анархические взгляды Толстого окажутся в путинской РФ под большим подозрением. Но я, повторяю, не об этом. 

Вчитаемся.

Князь Нехлюдов, следуя за этапом, в составе которого идёт осуждённая Катюша Маслова, оказывается в Сибири. Во время его посещения местной тюрьмы, где содержатся этапируемые, одна из осуждённых, обращаясь к Нехлюдову, бросает, между прочим, такую реплику: «А мы думали, что вы уже совсем в Россию уехали» (Л.Н. Толстой, Собрание сочинений в двадцати двух томах, М., 1983, том ХIII, стр.401).

Вот те раз! Я полагаю, многих моих соотечественников эти слова ошарашат. А ведь Толстой в данном случае просто походя воспроизвёл расхожий, общеупотребимый в то время оборот речи, отражающий представления ТОГО массового сознания: Сибирь не Россия. В Сибири тогда все — и коренные, и приезжие, образованные и необразованные — именно так и говорили: поехал в Россию, вернулся из России. Россия была за Уральским хребтом, а Сибирь — это не Россия. Да, юридически Сибирь входила в состав Российской империи, и тут мы подходим к интереснейшему понятийному моменту: дело в том, что в случае приведённого Толстым оборота речи понятия «Российская империя» и «Россия» не совпадают. И тут дело вот в чём. 

Речь идёт, повторяю, о Центральной России, т.е. Великороссии. Россия-Великороссия и Российская империя в данном случае соотносятся как античная Италия и Римская  империя. Или как Англия и Британская империя. А вот Россия-Великороссия и Сибирь — это примерно такое же соотношение, как Англия и Индия. Сибирь — это полная чудес и сокровищ Индия Российской империи, но не разделённая с метрополией океанами и морями (а, возможно, Сибирь — это Северная Америка до её независимости, такая аналогия для кого-то гораздо более соблазнительна во всех смыслах).

Короче, во времена Толстого все, от дворника с бляхой до тайного советника в расшитом мундире знали, понимали и открыто признавали: Россия-Великороссия — это типичная метрополия. А Сибирь — это типичная колония.И Толстой об этом говорит вполне красноречиво.

Вы посмотрите на психологию служащих в Сибири госфункционеров, изображённых в романе. Это психология колониальной администрации, причём сверху до низу. Взять хотя бы губернатора, визит к которому делает Нехлюдов: по словам Толстого, этот неплохой в сущности человек «пропитан» алкоголем — очевидно, таким способом губернатор спасается от тяжёлых мыслей о своей судьбе, погубленной в этом захолустье. За обедом у губернатора Нехлюдов знакомится с бывшим петербургским крупным чиновником, теперь за провинности назначенным руководить каким-то сибирским «дальним городом» — т.е. Сибирь, как и всякая нормальная колония, была местом ссылки не только для простых смертных (уголовных и политических), но и для представителей проштрафившейся номенклатуры. Наконец, на нижних ступенях имперской иерархической лестницы Нехлюдов встречает капитана, как теперь сказали бы, внутренних войск, занимающегося конвоированием осуждённых. У него тоже лучший и единственный друг — водка; вот он подносит «откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова»: «Позволите? Ну, как угодно. Живёшь в этой Сибири, так человеку образованному рад-радёшенек». Он тоже тяготится жизнью в «этой Сибири». Наверное, так же себя чувствовал и французский офицер в какой-нибудь каторжанской Новой Каледонии, тоскуя по милой метрополии. Этому французу, кстати, и в голову не приходило именовать Новую Каледонию Францией. Территорией Французской империи — да, но не Францией.
Итак, Сибирь — не Россия. А как же быть с нынешними расхожими представлениями о Сибири как о самой что ни есть эталонной России? Откуда они взялись? Очень просто: это попсовые, лубочные новодельные мифы, насаждённые советским агитпропом, советским кино, в частности, популярнейшим сериалом «Тени исчезают в полдень», действие которого происходит как раз в Сибири. Помните? «Гляжу в озёра синие, в полях ромашки рву, зову тебя Россиею, единственной зову...». Так вот: во времена Толстого Сибирь Россией никто не звал; все практически открыто говорили, что это территория колонии, чьё население отличается от калужан и владимирцев примерно настолько же, насколько американцы — от англичан. 

Сибирь стали звать Россией при совке (причём, вполне официально: она была включена в состав РСФСР), но при этом Сибирь, как и прежде, оставалась, по сути, колонией имперского центра. Однако, в отличие от царских времён, данный факт уже не признавали честно и открыто. Но все всё понимали. Недаром после распада Советского Союза оживились страхи перед «сибирским сепаратизмом». Известный писатель-имперец В. Карпец углядел тревожный конспирологический сигнал даже в появлении пива «Сибирская корона»: по его мнению, название напитка содержало в себе явный масонский призыв к «отделению Сибири от России». Зафиксированная в ходе последней переписи населения самоидентификация «сибиряк» подбавила паники среди наших имперцев. Надо сказать, что их фобии в чём-то понятны: именно Сибирь — и только она! — делает Эрэфию наследницей Российской империи. Независимость Украины нанесла сильнейший удар по имперской модели. И теперь только благодаря тому, что в составе РФ находится Сибирь, всё ещё существует и даже активно взбрыкивает русская имперская ментальность. Без Сибири РФ тут же превращается в неимперскую Россию-Великороссию... 

2

А теперь от классики художественного слова резко перейдём к мемуарному жанру. «Походы и кони. Записки поручика Сергея Мамонтова.1917-1920» (М., 2001, изд-во «Материк»). Это потрясающий, хотя и не лишённый порой однобокости (например, в оценке махновского движения и позиции казачества), исторический документ. И всё-таки: если хотите узнать настоящую, пронзительную правду о гражданской войне, о её жестокости, о потерях и боли расставания с родным домом — читайте эту книгу. Тем более, что в ней мелькают столь хорошо известные теперь названия: Славянск, Иловайское (ныне — Иловайск), Юзовка, Макеевка, Константиновка, Харьков, Мариуполь. Одна из глав так и называется: «Донецкий каменноугольный бассейн». В ней Мамонтов описывает, как на них, на белых, наступали«чёрные цепи красных, одна за другой и локоть к локтю, очевидно шахтёры, потому что цепи были чёрные, а не защитные». Тут, согласитесь, возникают очень живые ассоциации. Но я хотел бы сейчас обратить внимание читателя на другое.

Наши квасные патриоты всегда стремились стереть грань между Украиной и Россией — культурную, этническую; а теперь они хотят стереть и саму украинскую государственную границу. А вот поручик Мамонтов, хоть он и воспитывался в российских имперских традициях, разницу (этно-культурную, языковую, ландшафтную) между Украиной и Россией очень даже видит. Цитирую:

С переходом через реку Сейм местность заметно изменилась, приобрела холмистый характер, поля перемежались с лесами. Появились берёза и чёрный хлеб, крестьяне говорили по-русски. С Украины мы перешли в Россию. Вместо хат были избы из брёвен. Но деревни были часто беднее, чем на Украине. Зато встречалось много местечек, почти города и даже индустрия, заводы.

Поручик Мамонтов ясно говорит нам: Украина не Россия (мысленно соединим это с толстовским «Сибирь — не Россия»). Но мало того. 

Как известно, сейчас люди в широких казачьих лампасах стали непременными участниками всех русских патриотических тусовок. Советской маскультуре удалось внедрить в народные мозги представление о российских казаках как о русских, более того — эталонных русских (вспомним фильм «Кубанские казаки», ставший одной из визитных карточек сталинского «русского национализма»). Мамонтов мимоходом ясно даёт понять, что казаки — это по чётким представлениям того времени не русские. Он описывает свою командировку за ячменём для лошадей:

Приехав в колонию у Матвеева кургана, я обратился к начальнику обоза прапорщику Приходько за ячменём для батареи.

— Ячменя у меня нет, и я не смогу вам его достать. Только что посеяли, а то, что осталось, реквизировано для Донской армии. Мы отсюда переедем (внимание! — А.Ш.) на русскую территорию. Тут Донская область, и казаки нас обвиняют, что мы едим их хлеб.

Мамонтов всё же сумел раздобыть ячмень у казаков и присоединился к обозу за пределами Донской области: «Наш обоз уже переехал. Я нашёл его (внимание! — А.Ш.) в русской деревне на западе».

Поручик Сергей Мамонтов оставил нам важнейшее свидетельство: в сознании русского человека того времени (причём образованного) чётко разделялись Украина и Россия, казаки и русские, казачья земля и русская земля. Кстати, сейчас можно слышать, как сами же казаки себя причисляют к русскому народу: такое казачье «самосознание» — чистый советский новодел. Особо поразительную «переплавку» и «перековку» претерпела ментальность кубанского казачества. Во времена поручика Мамонтова кубанцы, как потомки запорожцев, были украинофилами и горячими сторонниками кубанской независимости, что создавало много проблем в их отношениях с белыми, упёртыми сторонниками «единой-неделимой». Так вот, совку удалось вывести особую, невиданную вовеки породу кубанских казаков — патриотов великой имперской России, забывших даже собственный исконный украинский язык и принявших деятельное участие в путинской агрессии против своей прародины — Украины. 

Итак, в современном русском массовом сознании Сибирь — это Россия, Украины как самостоятельного феномена не существует, казаки — это часть русского народа (так же нередко считают и сами же нынешние казаки, несмотря на то, что частично возрождается самоидентификация «казак»). О чём это всё говорит? О том, что именно совку удалось осуществить давнюю цель империи: создать монструозную, унитарную русскую имперскую квази-нацию. Именно совок сформировал особый, абсолютно имперский тип русского массового сознания — царизму это оказалось не по силам. 

То, что сейчас называют «русским патриотизмом» и «русским национализмом» в действительности зачастую является лишь особой формой советско-имперского мировоззрения. Самосознание нынешних русских — это во многом чистый продукт совка. Совок в значительнейшей мере создал русских заново, сварив их, как суп, в своей адской «колбе» — разумеется, используя прежние, наиболее негативные качества нашей ментальности. ТАКИХ, как сегодня, русских и не было никогда, как не было никогда в природе «русских казаков». Прежний русский народ был более регионалистским, гораздо менее имперским и унитарным. И более регионалистской, цветуще-пёстрой, менее имперской была прежняя, дореволюционная страна. ТЕ, прежние русские всё-таки видели чёткую грань между Россией и Сибирью, Россией и Украиной. В ТОЙ стране всё-таки были казаки, ясно сознававшие разницу между собой и «вонючей Русью», как выражался Пантелей Прокофьевич в «Тихом Доне». Нынешний унитарный русский народ создан совком; да, эта имперская работа началась задолго до революции, но завершить её смог именно совок. Ибо только у совка, а не у европеизированной царской бюрократии, в распоряжении были эффективные, азиатски-варварские инструменты массового, геноцидного террора.

3

Вся проблема России-Великороссии (Центральной России) — в её тяжкой, порочной колонизаторской карме. Великороссия сформировалась как результат московской унификации тверичей, рязанцев, смолян, новгородцев, нижегородцев... Так возникло это историческое ядро империи, обраставшее затем колониями: Сибирью, Украиной и другими. Великороссия на уровне её массового сознания не мыслит себя иначе, как метрополией, центром. Её сердце — Кремль, который стремится навязать прежние, колониальные отношения Украине, Грузии и даже Прибалтике, а внутри РФ — той же Сибири. Даже собственные области Великороссии пребывают в чисто колониальных отношениях с Кремлём: ведь соки из страны высасывает не центральный регион сам по себе, а центральная номенклатура. Чтобы удержать свои позиции метрополии, Кремль вынужден искать весьма специфических союзников — и в результате Великороссия становится колонией Северного Кавказа, который претендует на роль новой, реальной метрополии (сейчас «Крым наш» и «священная» война с «укронацистами» заметно оттеснили кавказскую тему на задний план массового сознания). 

У России-Великороссии выход один: ей надлежит освободиться от своей давней, кремлёвской исторической кармы метрополии и стать одним из субъектов новой, подлинной, равноправной, евразийской (в географическом смысле!) федерации по типу США. Именно такая федерация должна, наконец, прийти на смену Российской империи в её широком, историческом понимании. Конечно, это станет распадом конструкта русской имперской квази-нации, т.е. процессом выздоровления и освобождения самих же русских. Из унитарного русского народа выделятся казаки, сибиряки, кто-то ещё. А на базе России-Великороссии как субъекта вышеназванной постимперской демократической федерации начнёт формироваться новая, великоросская гражданская нация с новыми ценностями. Та, которая не будет черпать смыслы в борьбе с Западом. Та, что совершенно спокойно и без вспышек централистско-имперских комплексов станет воспринимать выражения «Из Сибири в Россию» и «Из России в Сибирь». И которая, понятно, совершенно безболезненно, без кровавых «новоросских» судорог раз и навсегда примет простую и понятную аксиому: Украина — не Россия. 

Но для начала должно затеплиться великоросское региональное самосознание и, я бы сказал, великоросский гражданский патриотизм (главное лекарство от синдрома метрополии). Понятия «Великороссия», «великоросс» должны прозвучать по-новому, обрести новую жизнь, став брендами регионалистского движения Центральной России. От метрополии к региону и субъекту новой, демократической евразийской федерации — таков перспективный исторический путь Великороссии. Начало этого пути — в зарождении и распространении региональной самоидентификации «великоросс». Причём основой, гЕном этой самоидентификации должно стать не рабское «московитское» начало, а пробуждённый вольный дух: тверской, рязанский, новгородский. 

Но возможно ли это?

Сейчас эта тема совсем не в тренде. Плебс совсем не хочет перенастраиваться в духе разума и свободы. Большинство желает и дальше следовать злой, чёрной, как нефть, имперской карме, черпая из неё мобилизационную энергетику шовинистического самоутверждения и территориальных захватов. В тренде — горячечный соблазн восстановления империи в границах, по крайней мере, СССР. Массовым сознанием овладела химера «русского мира», включающего в себя, возможно, не только Украину с Прибалтикой, не только Крым, но ещё и полуостров покрупнее: так сказать, исконно русскую, столь досадно и задёшево проданную Аляску — там ведь живут потомки староверов, вероятно, изнывающие под американским бездуховным гнётом...

Когда спадёт угар? Выделятся ли из нынешнего имперского, унитарного русского народа вольные великороссы? Забрезжит ли спасительный соблазн Великороссии как части новой большой федерации?

Я, русский, а точнее, нет — великоросс, не знаю. Я только верю.

P.S. Из анкеты арестованного энкаведешниками великого поэта Николая Алексеевича Клюева

Алексей Широпаев

http://rufabula.com/articles/2014/10/06/journey-from-russia-to-siberia