Моше Фейглин

Солдату в Хевроне не следовало передергивать затвор и стрелять в террориста, попытавшегося убить его товарища. Это должен бы сделать находящийся на месте офицер, и приказ должен был бы исходить от начальника Генштаба, от министра безопасности и от премьер-министра. Необходимо, чтобы такой приказ был, чтоб он был четким, однозначным и известным всем. А теперь я объясню почему.

Во время Катастрофы, которая стала судьбоносным событием и привела к необходимости создания Государства Израиль, жизнь евреев обесценилась. Такой точки зрения придерживались не только сами нацисты и их сообщники, но и весь мир.

Американцы и англичане не потрудились потратить ни одной бомбы, чтобы остановить машину смерти и спасти еврейские жизни. Иначе говоря, речи Гитлера и порожденная нацизмом культура, отрицавшие право евреев на существование, изменили мир. Реальность властно потребовала основать еврейское государство.

Важно отметить, что Государство Израиль всегда оправдывало и оправдывает свое существование именно этим – восстановлением права евреев на жизнь и на свою страну. Музей Катастрофы Яд ва-Шем показывает, что сталось с евреями, лишенными государства. Этот музей стал нашей святыней, которой обязан отдать дань уважения каждый важный гость — представитель любой страны.

Обеспечение нашего национального существования, однако, не более чем основа осуществления нашего национального предназначения. Если два поколения подряд уклоняются от его реализации, то наше существование становится бессмысленным и теряет свою легитимность. Медленно, но верно жизнь врага становится более важной, чем жизнь наших граждан и солдат. Подобно Алисе в стране чудес, чем быстрее мы бежим в поисках воображаемой безопасности, обеспечиваемой реактивными истребителями, подлодками и пуленепробиваемыми жилетами, тем скорее теряем свою легитимность и возвращаемся туда, откуда бежали — туда, где жизни евреев становятся день ото дня все дешевле.

Годами я пытался убедить мин. обороны Яалона и премьера Нетаниягу, что Израиль должен атаковать Иран. Прежде всего – из-за призывов Ахмадинеджада к уничтожению Израиля, и лишь потом из-за технических проблем безопасности, создаваемых иранской бомбой. Я снова и снова объяснял, что Катастрофа началась не в 1939 г., когда вспыхнула война. Она началась в 1933 г. с приходом к власти нацистов и с речами немецкого вождя, призывавшего к уничтожению евреев. Эти речи стали началом процесса делегитимации еврейского существования.

Иранские отрицатели Катастрофы перешли ту красную линию, за которой начинается отрицание легитимности самого существования евреев, отрицание права евреев на жизнь. Весь мир ожидал яростной отповеди от государства, возникшего из пепла Освенцима. Ахмадинеджад не поленился произнести публичную речь, призывающую к уничтожению Израиля, прямо у забора безопасности нашей страны. «Я буду призывать к их истреблению, и они мне ничего не сделают, потому что они сами отрицают собственную легитимность, сотрудничают с ее отрицателями и сами ведут к своему уничтожению», — вот что он, по сути, сказал.

Мои попытки убедить израильских лидеров атаковать Иран потерпели поражение. В результате слова иранца остались в умах, и мы чувствуем на себе их эффект. Как Германия в 30-х годах, Иран, призывающий к истреблению евреев, остается полноправным членом ООН. А вот статус Израиля и его право на существование утрачиваются. В конце концов Иран получит бомбу, которая, как сказано, меньшая опасность по сравнению с делегитимацией евреев и Израиля.

То, что прямая угроза оружием вызывает с нашей стороны одни лишь моральные колебания, дает тот же эффект, что и угрожающие речи Ахмадинеджада. Такая наша реакция подрывает право на существование всех евреев. Снова становится легитимным зарезать еврея только потому, что он еврей. Нам же разрешается нанести террористу ущерб только в порядке самообороны, ведь он «всего лишь» террорист. Наша «этическая» строгость в защите «прав» террористов подкрепляет уверенность мира в том, что мы сами признаем, что Святая Земля принадлежит террористам и что в этой истории «хорошие парни» именно они, а не мы.

В результате очень скоро перестанет действовать и принцип нашей самозащиты. Запрещено наносить ущерб террористу. Мы можем только сбивать запущенные ими ракеты, пока они летят в воздухе. Мы все понимаем, что это путь к поражению. Даже если мы отступим со всей своей территории и засыплем врагов цветами, никто не придет к нам на помощь. Если наши «дружелюбные» соседи нас уничтожат, они будут прощены и даже любимы.

Ахмадинеджад и размахивающий ножом террорист из Хеврона схожи. Оба подвергают сомнению право евреев на суверенное существование (вернее, любое право на
существование вообще). Не заблуждайтесь, у нас с ними не территориальный спор. У нас нет общей границы с Ираном, и последнее, чего хотят хевронские арабы, — это свое собственное государство. Почему они не боролись за него с иорданцами? Вы когда-нибудь слышали, чтобы иорданского солдата ударили в Хевроне ножом до 1967 г.? Но мы знаем, что в 1929 г., до образования Государства Израиль, в Хевроне были вырезаны 67 евреев.

Мы имеем дело с отрицанием легитимности еврейского суверенитета любого типа во всем мире, особенно на Ближнем Востоке. В этом отношении нож в руках арабского подростка опаснее иранской бомбы. В западной культуре, связывающей нравственную правоту со слабостью, нож выглядит убедительнее и отрицает нашу легитимность сильнее атомной бомбы.

С нами ведут не национальную и не территориальную войну, не войну интересов между двумя нациями с однотипной культурой, не войну, в которой существуют правила применения силы вроде Женевской конвенции. Война против нас не заканчивается победой одной из сторон или компромиссом. Эта война ведет к тотальному уничтожению и лишена любых этических норм. Для наших врагов предумышленное убийство женщин и детей приемлемо, желательно и считается легитимным, а мы, сами связавшие себе руки и подвергающие опасности своих солдат в погоне за «нравственностью», всегда выступаем в роли «плохих парней». Почему?

Потому что против нас выступает наиболее опасное зло. То зло, которое сбивает с толку. Это зло не выставляет против нас армию, оно ищет и находит нашу главную слабость: утраченное ощущение правоты нашего дела. Если вы пробиваете хоть малейшее отверстие в плотине нашей правоты и оправдываете террориста, вы скатываетесь под уклон и теряете все. Запомните — все.

Мы пренебрегаем своим национальным предназначением и пытаемся заменить правоту на нравственность. Мы снова и снова ужесточаем правила открытия огня на поражение. Мы приносим в жертву сотни солдат в безуспешных попытках выиграть хоть какую-то легитимность ценой нашей «нравственности». Мы НЕ атакуем гражданские объекты. Мы НЕ стреляем по мечетям. Мы посылаем своих сыновей под обстрел в закоулки и туннели. Мы НЕ станем бомбить врага или отключать ему воду и электричество. Мы стараемся придерживаться всех моральных теорий западного мира и все равно остаемся «плохими парнями».
Почему?

Потому что нельзя заменить правоту нравственностью. Хуже того, когда вы отказываетесь от своей судьбы (а в процессе и от правоты) и основываете все свое существование на «этическом коде», вас постоянно испытывают на одном поле – поле этики. Но дословно понятая христианская этика на самом деле несет смерть. Чтобы остаться нравственнее христианского непротивленца, мы платим кровью наших солдат и граждан. Единственный способ выжить, – это вспомнить о своей правоте и сражаться с врагом его же оружием. Как только Ахмадинеджад сказал, что Израиль должен быть уничтожен, его собственная жизнь должна быть поставлена вне закона. Израилю давно следовало его ликвидировать. Размахивающий ножом террорист, пришедший убивать евреев, должен быть немедленно уничтожен. Его жизнь должна быть поставлена вне закона. Он должен быть уничтожен без всякой связи с предписываемыми нам законами этики (ведь если эти законы позволяют террористу уйти от возмездия, то они становятся явно безнравственными и неэтичным).

Ликвидация должна быть немедленной, на месте, без всякой судебной процедуры. Уничтожить террориста необходимо, чтобы заменить знак вопроса о легитимности еврейского существования на явный и утвердительный восклицательный знак. Любая иная процедура уничтожает нашу легитимность.

Террорист не должен доживать до дня суда, даже если суд вынесет ему смертный приговор. Юридическая процедура поднимает его до уровня полноправного партнера в дискуссии, где его претензии уничтожить нас должны получить оценку. Получается, что мы сомневаемся – может, у нас и вправду нет права на жизнь, и этот вопрос мы предоставляем решить судьям.

Существуют ситуации, где суду нет места. Война – именно такая ситуация. Война, которую ведут сейчас против нас, — наиболее трудная и коварная из всех войн Израиля.

Перевод с английского Наталии Буряковской

Автор: Моше Фейглин