Наша Люсенька стала уже настолько «взрослой», что наши родители позволили нам немного развеяться, и во время отпуска мы совершили путешествие по маршруту Кременчуг – Киев - Мозырь – Киев - Кременчуг.

Почему в Мозырь?

Одна из заповедей, полученных Моисеем на горе Синай, гласит: «Возлюби ближнего, как самого себя».

Ирина эту заповедь не только всегда выполняла, но и перевыполняла: она любила (и любит!) ближних больше, чем саму себя.

А самая ближняя для нее – старшая сестра Рая.



Преподавательница младших классов, заслуженный учитель Азербайджана, Раиса Григорьевна жила тогда в Баку, но на лето вместе с мужем Илюшей, двумя детьми и, зачастую, с подругами, сбегала от Бакинской жары к нам в Кременчуг.

Но в этом году её путь в Кременчуг лежал через Мозырь: на семейном совете было решено сначала навестить родителей Илюши.

Мозырь был не чужим городом и для меня: из тех краев когда-то попали на Украину мои предки по материнской линии, там и теперь жили мои дальние родственники, большинство которых я знал только по рассказам деда и фотографиям.

Вот мы и решили выехать в Мозырь – повидаться с нашими дальними ближними, а потом вместе с Раиной семьей вернуться в Коеменчуг.

Путь в Мозырь лежал через Киев.

Вот такими мы были тем летом…








Ну, кому бы не понравилась такая куколка?

Не удивительно, что наши родители позволили нам уехать в отпуск, чтобы самим побольше времени проводить с нею…

Прошла зима, настали и весна, и лето (спасибо партии за это?).

Подросшая дочурка, наконец-то может показаться людям во всей своей красе.

Еще в прошлом году ей не давали прохода кавалеры.



А уж теперь, когда она подросла и сама водит свою машину



и даже ходит с мамой на пляж,



от них и вовсе отбоя нет…



Хорошо, что наша квартирная хозяйка тете Нина всегда на страже..

Новоявленному кандидату в члены КПСС нужно было выбрать какое-то партийное поручение. Я решил осуществить свою давнюю мечту и выявил желание быть редактором стенгазеты: её не очень красочный номер, посвященный Международному женскому дню, встречал каждого, поднимающегося по лестнице на наш второй этаж. Очевидно, следующий номер должен был выйти ко дню 1-го Мая.

Самые лучшие на заводе стенгазеты длиной в несколько метров, со стихами, фотографиями, дружескими шаржами выпускали в отделе главного конструктора (ОГК). Можно было только позавидовать наличию у них такого количества талантливых авторов.

Мы (совместными усилиями всех привлеченных мною работников нашего бюро), тоже оформили первомайский номер подобным образом. Эта газета завоевала призовое место на заводском конкурсе в честь дня печати и демонстрировалась на выставке лучших стенгазет города в Приднепровском парке.

Но я понимал, что для постоянного выпуска таких газет у нас не хватит пороха, и предложил другой вариант – ежедневную стенгазету. Наш художник изготовил для нее красочный деревянный стенд с пятью рамочками для статей – с понедельника по пятницу. Теперь осталось найти корреспондентов.

В цехе было достаточно грамотных людей – от начальника цеха до бригадиров, чтобы хотя бы раз месяц написать страничку информации о своей работе. Некоторые сначала упирались, некоторые и вовсе заартачились, зато другие вошли во вкус и писали чаще, чем раз в месяц, так что дело пошло, и у нас появилась единственная на заводе ежедневная стенгазета.

Наконец-то я занялся своим делом!

После разоблачения Хрущевым культа личности и его последствий было как-то не принято вспоминать, что партия – ум, честь и совесть нашей эпохи, и только с приходом к власти Брежнева эти слова зазвучат вновь и появятся на партийном билете и на миллионах плакатов.



Я при вступлении в партию получил еще партбилет старого образца, без этой цитаты, и, по-моему, без портрета Ленина, да и то только через год, а до тех пор мне выдали кандидатскую карточку.

А на исходе коммунистической эры, в конце 1990 года, я, воспользовавшись своим правом главного редактора институтской стенгазеты (как же она называлась, дай Бог памяти? Кажется, «За новую технику»?) поместил в ней свое стихотворение с такими строками:

Миллионы воров и хапуг
В кабинетах расплодились не вдруг:
Им название точное есть:
Это - ум наш, и совесть, и честь.

Еще не была запрещена и распущена КПСС, и были на месте и горком, и райкомы партии, и наше институтское партбюро, но уже пришло время, когда можно было говорить правду.

Я не говорю, что все коммунисты, имеющие кабинеты, были ворами и хапугами.

Упаси боже!

И среди руководящих членов партии была масса людей, прекрасных во всех отношениях. Но, если и встречались среди воров и хапуг обладатели собственных кабинетов, то у них непременно был и партбилет.

А за примерами мне далеко ходить не надо было.

Я уж не буду и вспоминать о секретаре горкома партии, председателе горсовета, начальнике милиции и начальнике ОБХСС. Им и воровать не надо было, им все прямо на дом привозили.

Обойдусь упоминанием моих недавних (в брежневское время) коллег по институту.

Наш начальник планового отдела раньше работал начальником финансового отдела завода и вынужден был уйти, когда обнаружилось, когда обнаружилось, что свои коммунальные расходы он оплачивает из заводской кассы.

Главный инженер, не стесняясь, у всех на виду среди бела дня отправлял машины со стройматериалами и рабочих на реконструкцию своей дачи. А начальников отделов он обложил поборами: они должны были ежемесячно сдавать деньги в «черную кассу», которая служила источником финансирования попоек и «сувениров» для вышестоящих начальников – тоже не беспартийных. Верхний ящик правой тумбы его стола был всегда до верху заполнен сторублевыми купюрами, и он часто это демонстрировал.

Наш отдел подчинялся напрямую директору, поэтому меня эта система не затрагивала, но однажды, когда он замещал ушедшего в отпуск директора, он попробовал вовлечь в это дело и меня. Я тоже был в отпуске, и как-то вечером у меня дома раздался телефонный звонок:

- Что это я тебя на работе не вижу?

- Так я же в отпуске! А что случилось?

- Да тут мы тебе премию выписали, так сто рублей из нее надо вернуть мне, сам знаешь для чего.

- Так я уже все деньги – и зарплату, и отпускные, и премию отдал Ирине. Что же мне, рассказать ей, для чего вдруг мне эта сотня понадобилась?

- Да ладно, раз уж так получилось…

«Выписали»… Благодетель! Премия эта пришла за разработку одного из стандартов системы управления научными исследованиями и разработками в нашем Всесоюзном промышленном объединении, где наш институт в моем лице был единственным исполнителем. Но, так как при разработке этого стандарта использовался опыт нашего отдела, то премию мы поделили среди причастных к этому работников отдела. Кстати, главный инженер, сколько мог, ставил нам палки в колеса, но не возражал против доли пирога…

Естественно, наш главный инженер был членом КПСС и имел свой кабинет. Как и директор, лауреат Госпремии, многократный орденоносец, работавший раньше директором соседнего с нами завода.

Как-то на оперативном совещании он напустился на снабженцев:

- До каких пор в мастерской станок не будет работать? Когда вы уже достанете этот злосчастный двигатель?

- Да мы уже все, что могли, перепробовали, нигде нет…

- Что значит, нигде нет? На заводе есть всё!

- Обращались, не дают…

- Как это, не дают? Почему мне не сказали?

Мы думали, что он собирается позвонить кому-то из руководства завода, но он продолжил:

- Скажите мне, что конкретно нужно, и я съезжу и привезу. Пропуск на завод мне выписали пожизненно, охрана меня знает и машину мою не проверяет…

Вот она, и честь, и совесть…

На Дормаше или такого не было, или я был от этих дел весьма далек..

Как-то пригласил меня к себе начальник ПДБ (планово-диспетчерского бюро) Митин.

Это был неимоверный трудяга!

Не представляю себе, как он со своей одной или двумя помощницами ухитрялся в течение трех смен поддерживать в балансе работу всех отделений, участков и смен цеха так, чтобы равномерно поставлять заказчикам, главным образом, автозаводу литье обширной номенклатуры в нужном количестве. Казалось, что он и домой никогда не уходил.

Митин посадил меня за стол, дал чистый лист бумаги и сказал:

- Пиши!

Неужели и Митин стал рационализатором?

- Что писать?

- Пиши заявление о приеме в партию!

Я знал, конечно, что Митин – еще и парторг цеха, но и думать не думал, что это может иметь какое-то отношение ко мне…

Увидев мою растерянность, он добавил:

- А ты что думал? Ты теперь у нас начальник, так что не можешь оставаться вне рядов партии: твоя должность входит в номенклатуру райкома (думается, что это не так!), и я пообещал там, что мы тебя обязательно примем в свои ряды.

Я, действительно, растерялся. Хотя через год мне предстояло по возрасту выбыть из комсомола (слава Богу!), я никогда не думал, что это будет связано со вступлением в партию.

Когда в школе меня одним из последних принимали в пионеры (плохо учился) и в комсомол (плохое поведение!), я из-за этого очень переживал. А теперь, когда меня первым из всех наших звали в партию – почему мне этого так не хотелось?

Я не был антикоммунистом: отец вступил в партию на фронте в 1943 году, коммунистом был Гриша Сальман, муж моей тети Сони, мой друг Леня Сухой вступил в партию еще в институте. А мне почему-то это было совершенно неинтересно. Но, и отказывать людям в их просьбе не умел…

Я сделал последнюю попытку:

- Меня нельзя принимать в партию, я её не достоин, у меня строгий выговор с занесением в личную карточку по комсомольской линии!

- Ерунда, - сказал Митин, - снимем!

По словам Никиты Сергеевича партия сейчас так сильна, что всерьез собирается построить коммунизм уже для нынешнего поколения советских людей. Так неужели она не может сделать этого и без моего участия?

Прощай, комсомол, досрочно! А я ведь собирался быть вечно молодым…

Да вот, вступил… во что-то…

…Мы уже не только работаем, но и находимся в чугунолитейном цехе.

Нам выделили просторную комнату на втором этаже бытовых помещений – там же, где кабинеты начальника, его заместителей, бухгалтерия, планово-экономическое бюро и мастерская художника, – и мы стали членами цехового коллектива.

Не сразу, но со временем мы почувствовали, что что-то в наших отношениях с работниками цеха существенно изменилось. Раньше мы были в цехе контролерами, надзирателями (за техпроцессом), в лучшем случае – советчиками, но никак не своими людьми. Нас могли слушать или не слушать, нас можно было о чем-то попросить, но нам нельзя было ничего приказать. А теперь мы стали такими же, как все, подчиненными цехового начальства.

Естественно, круг наших обязанностей, пусть даже неписанных, существенно изменился, работы стало больше, но она стала интересней, потому что была более разнообразной. В цехе было немало «дырок», которые в случае необходимости можно было теперь временно «заткнуть» работниками техбюро: кого-то подменить, кому-то помочь, куда-то сходить или подъехать, что-то начертить, написать. Но, думается, все это шло нам на пользу, расширяло наш кругозор, повышало нашу квалификацию, делало нас еще более полезными и необходимыми цеху.

Нас стали не просто терпеть, как необходимый атрибут, но и уважать.

Мы стали в цехе своими людьми.

Да, я снова начальник, или, если хотите, всем еще начальник, того же самого технологического бюро, но уже не в отделе главного металлурга, а в чугунолитейном цехе.

Но, что из меня за начальник? Кто меня учил, как надо управлять даже таким маленьким коллективом? Я даже слова такого, кажется, не знал: управлять.

А кто из моих начальников - знал?

Руководить!!! Командовать!!!

А как там у Ленина? «Каждая кухарка должна уметь управлять государством»?

Впервые я заинтересуюсь тем, что такое управление, когда во ВНИПТИВАГОНе по инициативе снизу (по просьбе трудящихся?) специально «под меня» создадут отдел координации и управления и пригласят меня на должность его руководителя.

Ну, должен же я был узнать, чем мне предстоит руководить?

Боже ж ты мой!

Оказывается, управление включает в себя прогнозирование, планирование, организацию, регулирование, контроль, учет, анализ, оценку…

А я уже буду тринадцать лет, как «начальник» и впервые об этом слышу…

А еще через пять лет я узнаю, что для управления малой группой (а бригада, бюро, сектор – это и есть малые группы) надо обладать знанием психологии и социологии…

Мне говорят, что для того, чтобы быть начальником, надо всего-навсего быть членом партии…

Я же уже скоро год, как начальник, и – беспартийный! Пока…

Но, о партии – потом.

Пока надо устроиться на новом месте….

Итак, с нашей идеей о переходе всего техбюро из отдела главного металлурга в чугунолитейный цех я пошёл к парторгу завода, заместителю главного инженера Пивоварову.

Михаил Спиридонович с интересом меня выслушал, расспросил о подробностях нашей работы, с которой он не был знаком, и заинтересовался.

- Знаешь, в этом что-то есть… Почему-то все молодые специалисты рассматривают цех только как трамплин, с которого можно перескочить в отдел, а тут целый коллектив бюро просит, чтобы его перевели из отдела во вредный цех… И, действительно, непорядок, что в таком крупном цехе нет своего технологического бюро… Я подумаю, с кем и как по этому поводу переговорить.

Больше я к Пивоварову на прием не ходил, Но, если нам случалось встретиться на территории завода или в заводоуправлении, он первым обращался ко мне и объяснял:

- Я помню о вас, и спасибо, что вы меня не торопите. Вопрос не простой. Надо правильно выбрать момент, когда обратиться к руководству. Да и Лазарь Ильич у нас человек с амбициями, может такой шум поднять… Потерпите еще немного, я хочу действовать наверняка. Ведь я - парторг как-никак, и не могу допустить, чтобы мне отказали в моей просьбе только из-за того, что обращусь с нею не вовремя…

Михаил Спиридонович сдержал свое слово… В цех наше бюро в полном составе перевели в начале апреля.

А наша следующая встреча с Пивоваровым состоится… лет через 15.

Я уже буду заместителем главного инженера ВНИПТИвагон, а он – директором Полтавского завода алмазных инструментов, и мы с ним будем в составе комиссии обкома КПСС проверять работу Полтавского проектно-конструкторского и технологического института…

И в самом деле, если уж мы работаем в таких некомфортных условиях, то хоть бы платили за это как следует.

Но как этого добиться?

Вопрос перевода нашего бюро в цех мог бы решить главный инженер, но, после того, как он попёр меня в конец очереди молодых специалистов на получение жилья, я к нему на поклон не пойду. Директор без главного инженера этого решать не станет…

А что, если обратиться к Мише?

Миша, Михаил Спиридонович Пивоваров – молодой, симпатичный, обаятельный, доброжелательный заместитель главного инженера, не знаю уж по каким вопросам, но, главное – он парторг завода, а это – немаловажно.

Если он нас поддержит…

Решено! Иду к Мише! От такого человека и отказ получить приятно…

Вчера я рассказал о том, что новый, 1963 год в нашем отделе главного металлурга начался с бунта: наши технологи-литейщики, в большей части – девушки и женщины поставили вопрос о доплате за вредность (не за их вредность, а за работу во вредных условиях).

А в одном из дневников в Ли.ру как раз развернулась дискуссия о том, что один плохой работник (как я понимаю, своими разговорами) может отрицательно влиять на весь коллектив и разрушить сплоченную команду. Психологи предлагают в случае, если такой работник представляет профессиональную ценность для фирмы - изолировать его в отдельном кабинете.

Возник вопрос: а что, если человек вообще не в кабинете работает, а на конвейере?

Наверное, имелся в виду конвейер, работу на котором можно безболезненно совмещать с разговорами…

А мне захотелось показать конвейеры нашего литейного цеха, где проводили практически весь день наши технологи. А вы уж сами решайте, много ли возле них поговоришь.

1. Изготовление полуформы на пневматической встряхивающей формовочной машине. Если кто-то когда-то слышал грохот отбойного молотка, может представить себе, что это такое…



2. Сборка формы.



Здесь потише, но по технике безопасности рядом никому нельзя находиться: движущаяся по монорельсу верхняя полуформа может невзначай и голову снести.

3. А это – наш главный конвейер.



Возле него можно и поговорить, да не с кем. Все делом заняты.

3. Заливка формы жидким металлом



Это вам не кипяток! Температура заливки – 1240-1260 градусов. Так что, лучше держаться подальше!

4. Выбивка остывших литейных форм на инерционной встряхивающей решетке.



Суровая, не располагающая к разговорам работа…

5. Самый тихий в цехе конвейер



Он везет отливки из дробеметной в окрасочную камеру. С этим товарищем можно и поговорить. Если не боитесь, что дробинка случайно в глаз попадет. Или отливка на ногу свалится (бывает)…

Вот в этот цех и рвутся из отдела главного металлурга наши девчата.

А главный металлург не хочет отпускать.

Что же делать?

В начале года, как обычно, – профсоюзное собрание, подводятся итоги, уточняются планы. После выступления главного металлурга слово взяла Катя Лукутина:

- Лазарь Ильич, производство литья растет, брак сокращается, рационализаторы работают – все это очень хорошо. Плохо, что от меня в постели муж отворачивается…

- ???...

- …Мы все время находимся в литейном цехе и так провоняли гарью, что отмыться нет никакой возможности (оживление среди технологов, все кивают головой: «- Да, да, да!»). Так цеховики хоть надбавку за вредность получают, а мы ведь работаем в тех же условиях, значит и нам надо доплачивать за вредность! (Технологи: « - Правильно, правильно!».

- Иосиф, - Катя смотрит в мою сторону – а ты что ж молчишь, ты ж теперь у нас начальник, должен о нас заботиться. Да ты и сам весь день с нами, такой же пропахший, как и мы – и как, не пойму, тебя твоя Ирина терпит?

Школьников:

- Вы правильно ставите вопрос, но это – не ко мне. Если Надя (наш профорг) добьется, чтобы эту надбавку включили в коллективный договор, то я двумя руками - за!

Надя:

- Не добьюсь! Мы с Эммой Львовной тоже целыми днями в термичке находимся. Там все спецмолоко получают, я в профкоме предложила, чтобы и нам давали, но ответ один: раз вы числитесь в отделе, то никакие льготы для вас не положены!

Катя:

- Тогда, значит, надо, чтобы нас перевели в цех! Александр Моисеевич (начальник цеха) согласен нас взять (была у него уже! Ну и Катя!), только… - смотрит в мою сторону – …если вместе с Иосифом Искуиельевичем (это я и без нее знаю!).

Школьников:

- В цех? Через мой труп!!!

Что же делать?



На фото (во время праздничной демонстрации): Катя Лукутина – вторая слева, Надя Хиль – третья справа, Лазарь Ильич Школьников – первый справа.

Ну, вот, я как обычно, поторопился. Поторопился распрощаться с 1962-м годом, и тут же вспомнил, что забыл отметить, может быть, не очень важное, но все же памятное мне событие.

В восьмом номере украинского республиканского журнала «Технология машиностроения» за 1962 год появилась моя (в соавторстве с главным металлургом завода) первая публикация.



Собственного говоря, это было его задание мне - написать статью, причем о техпроцессе, к которому я не имел никакого отношения: он был внедрен в старом чугунолитейном цехе еще до моего появления на заводе. Все технические тонкости мне было поручено уточнить у технолога цеха Володи Майбороды,



который и разрабатывал, и внедрял эту технологию. Он же нарисовал и рисунки к статье.



Я удивлялся и упирался: почему бы Володе самому не описать то, что он так хорошо знает?

Только потом, когда Школьников велел подписать статью его и моей фамилией, я понял: ему было неудобно или непрестижно быть соавтором рядового техника-технолога.

Неприятный осадок от этой публикации остался у меня на всю жизнь. Все свои следующие статьи я писал сам, но всегда включал в соавторы своих работников, хоть как-то причастных к предмету публикации – чтобы и они учились писать. Наверное, мои руководители недоумевали – как это я, вопреки сложившейся традиции, не включаю их. Но какое-то смутное чувство мне не позволяло этого делать...

Только один раз я попытался получить под написанной мною статьей и подпись начальника отдела нашего ВПО (Всесоюзного промышленного объединения) – он, действительно имел непосредственное отношение к тому, о чем я писал, так как работа выполнялась по его заданию и под его постоянным контролем. Но в этот раз он отказался подписать статью, так как третьим соавтором была «всего лишь» заведующая сектором нашего института…

Нелегко иметь дело с власть имущими…

(По материалам интернета)

После смерти Сталина, когда началась оттепель, художники стали свободнее дышать. К 30-летию МОСХа (Московское отделение союза художников)в Манеже выставили всех маститых художников и группу молодых.



И авторы, и устроители замыслили сделать большой отчет о достижениях изобразительного искусства. При этом впервые за много лет, благодаря наметившейся общественной оттепели, появилась надежда показать не только набившие оскомину официозные, “культовские” парадные портреты и лакирующие действительность сюжеты, но дать весь спектр художественных поисков, от супрематизма 20-х годов до сурового реализма шестидесятников…



И ведь никто не хотел скандала. Просто в юбилейную экспозицию Московского союза художников было решено включить экспериментальные произведения молодых живописцев Жутовского, Эрнста Неизвестного, Элия Белютина и других, чьи работы появлялись только на квартирных выставках.

И вот — гром среди ясного неба! — на выставку являются не искусствоведы, не поклонники изящных искусств, а партийные деятели и члены правительства. Хрущев приехал в Манеж 1 декабря 1962 года и столкнулся с результатами "оттепели".

И началось.




До сих пор никому не известно, было ли посещение Никитой Хрущевым вернисажа в Манеже экспромтом или запланированной провокацией его окружения. Гнев главы государства вызвали многие экспонаты. У Юло Соостера, представившего картину «Лунные можжевельники», он осведомился, бывал ли художник на Луне. Обругал автопортрет Бориса Жутовского, работы Владимира Янкилевского и Юрия Соболева. Даже «Геологи» Павла Никонова и другие картины «сурового стиля», рассказывавшие о трудовых буднях страны, вызвали ярость у Хрущева и свиты.
Особое внимание Хрущев уделил “разбору” работ скульптора Эрнста Неизвестного. Именно с тех памятных дней имя Неизвестного, бывшее знакомым лишь довольно узкому кругу московской интеллигенции, становится весьма известным всей стране.

Разгромные статьи в газетах и вызовы «на ковер» заставили многих авторов в начале 60-х на время уйти в подполье. В стране возник «художественный самиздат», так называемое другое искусство. Многим художникам пришлось уехать из страны.

Об этой разгромной критике писали все газеты и журналы. О ней и поныне вспоминают с грустной улыбкой, с возмущением, а то и проклятьями те, кто лично присутствовал в Манеже.

Собственно, посещение этой выставки – один из немногих «подвигов» Никиты Хрущева – в ряду «кузькиной матери» на заседании ООН, Карибского кризиса и кукурузы. Разгром практически символизировал завершение оттепели и многие из советских интеллигентов тогда и «померзли» разуверившись во всем окончательно.

Но прежде, чем померзнуть, интеллигенция, не поверив в наступление зимы, написала письмо.

«Дорогой Никита Сергеевич!

Мы обращаемся к Вам как к человеку, больше всего сделавшему в искоренении сталинского произвола в жизни нашей страны.

Мы, люди разных поколений, работаем в разных областях искусства, у каждого из нас свои вкусы, свои художественные убеждения. Нас объединила в этом обращении к Вам забота о будущем советского искусства и советской культуры.

Вы рассказали советским людям об огромном ущербе, причиненном нашей стране благодаря многолетнему господству сталинских методов, когда подавлялся творческий дух народа. В тех областях, где мы работаем, зачастую судьбы художественного произведения решали чиновники, не понимавшие и не любившие искусство. Мы с радостью видим, как партия восстанавливает дух Ленина: свободу и справедливость. Архитекторы радуются возможности строить современные дома, писатели - возможности писать правдивые книги, легче дышится композиторам и работникам театра, наша кинематография создает теперь фильмы, разные по художественному направлению, картины, встреченные пониманием и признанием народа, и за рубежом.

Мы обрадовались выставке московских художников, потому что это первая выставка за четверть века, на которой могли быть выставлены художники разных направлений. Есть там произведения крупных художников, погибших в лагерях или доведенных до смерти голодом и невозможностью показать свои работы зрителю в сталинское время.

Такая выставка стала возможной только после XX и XXII съездов партии. У нас могут быть разные оценки тех или иных произведений, представленных на выставке. Если мы обращаемся к Вам с этим письмом, то только потому, что хотим сказать со всей искренностью, что без возможности существования разных художественных направлений искусство обречено на гибель.

Мы видим теперь, как начинают толковать Ваши слова на выставке художники того самого направления, которое единственно процветало при Сталине, не давая другим работать и даже жить.

Мы глубоко верим, что Вы не хотели этого, и что Вы против этого. Мы обращаемся к Вам с просьбой остановить в области изобразительного искусства поворот к прошлым методам, которые противны всему духу нашего времени

10.12.62 В.Фаворский, В.Иванов, Д.Шостакович, М.Ромм, С.Коненков, С.Лебедева, К.Чуковский, Л.Бубнов, Ю.Завадский, М.Алпатов, Б.Прокофьев, И.Голицын, И.Эренбург, Г.Захаров, С.Чуйков, И.Сельвинский, К.Симонов, В.Катаев, В.Каверин»

…………………………………………………………………………………………………………………..
Хрущев осматривает выставку картин в Манеже:

- Что это за дурацкий квадрат и красные точки вокруг?

- Это советский завод со спешащими на работу трудящимися!

- А это что за дерюга, измазанная зеленым и желтым?

- Это колхоз, в котором созревает кукуруза!

- А это что за синяя уродина?

- Это «Обнаженная» Фалька.

- Обнаженная Валька? Да кто ж на такую Вальку захочет залезть?.. А что это за ж-а с ушами?

- Это… это - зеркало, Никита Сергеевич!


…………………………………………………………………………………………………………………
Хрущев встречался с грузинскими крестьянами.

На эту тему один грузинский художник написал картину.

Секретарь компартии Грузии Черевиани сделал замечание: "Вы нарисовали крестьян большими, а Хрущева маленьким. Это неправильно. Это натурализм. Хрущева нужно нарисовать более высокого роста, чем крестьян".
………………………………………………………………………………………………………………….
- Горбатого могила исправит, - так высказался Хрущев на знаменитой выставке в Манеже по поводу произведений Эрнста Неизвестного.

Неизвестный подал реплику:

- В наше время уже не исправляют могилами. Хрущев вспылил и успокоился, лишь когда узнал, что Неизвестный был на фронте.

(Кстати, именно Эрнсту Неизвестный изготовит памятник на могиле Хрущева на Новодевичьем кладбище после его смерти – И.С.).



...............................................................................

Ну, вот и всё. Прощай, год 1962!

Главный зал. Конечно, Дейнека. "Покорители космоса", скульптура Ленина, масса огромных полотен, которые можно было бы безболезненно объединить под общим названием "Вперед к победе..."

Мacca работ модернистского толка, к которым не привык глаз человека, воспитанного на соцреализме. Вот скульптура "Мать". Молодая женщина, тяжеловесная и нагая, сидит опираясь на руку. Другой рукой гладит по голове ребенка. Маленькая головка с короткой стрижкой, несоразмерная туловищу, удивляет, и захотелось спросить: "А тебе как, милая, в наше соцреалистическое время разрешили здесь расположиться?" Разрешили, однако. Оттепель.

На стенах десятки полотен, больших и малых. У многих картин разгораются жаркие баталии искусствоведов с дилетантами, знатоков с любителями. В залах много копиистов. Меня умилил один из них - он старательно срисовывал с натюрморта... кочан капусты.

Зашел в один небольшой зальчик, точнее выгородку. Еле протолкался. Спор, шум, гам, чуть ли не драка. Подошел ближе. Ба! Да это же Фальк! На большом полотне обнаженная женщина, расчесывающая длинные волосы.

Почему же такая буря у картины одного из выдающихся художников? Да потому, оказывается, что, по мнению искусствоведов, здесь нет... социалистического реализма. Ну, а зачем он здесь нужен? Изображена женщина. Голая. Зачем здесь соцреализм? Вот у Пластова "Весна. (Баня. Старая деревня)". Там тоже голая женщина, но там соцреализм. Там хорошо. Там колхозница в субботу вымыла свое тело. Одевает девочку. Хорошо передана фактура тела, парок из открытой двери бани, золотистая солома, счастливое лицо молодой женщины. А у Фалька?

Говорят: "Тухлое тело. Тоска. Грусть". Опять - это наше, это не наше. У нас таких не бывает. Но ведь еще до революции прекрасную "Девушку, освещенную солнцем" Серова тоже назвали... сифилитичкой. Что за дурацкие споры? Художник изобразил то, что хотел, и так, как чувствовал натуру. Теперь же подходят к картине люди, читают название, записывают в блокнотики. Отходят. Смотрят, "как в афишу коза". Вот если бы как у Пластова! Вот если бы у станка! Было бы здорово!

(Между прочим, «Обнаженную» Фалька я тоже видел. И могу подтвердить – это не тухлое тело, это гораздо хуже. Бесформенная обнаженная женщина фиолетово-сине-зеленого цвета – это тоска и не грусть это (с моей дилетантской точки зрения) просто тошнотворно, после нее на женщин и смотреть не хочется. Я пытался найти в Интернете фото этой картины, и не смог. Есть другие его «Обнаженные»,



но они по сравнении с той, из Манежа, – Венеры Милосские. Но, я ведь не Генеральный секретарь ЦК КПСС, моё мнение – это только моё мнение… - И.С.)

Огромный зал разделен перегородками на отсеки и в каждом из них – картины и скульптуры, получше и похуже, интересные мне и не очень. В первую очередь обращаю внимание на знакомые по репродукциям картины Дейнеки, Пластова, Нисского, братьев Ткачевых, Лактионова, потом начинаю всматриваться в другие.

А где же абстракционисты? Неужели их уже выгнали отсюда? Спрашиваю у кого-то из направляющихся уже в сторону выхода.

- А ты послушай, где самый большой шум, там они и есть.

И в самом деле, в некоторых загородках кипят страсти.

Вот толпа молодых ребят, которых у нас в Одессе несколько лет назад назвали бы стилягами, чуть ли не пальцами в глаза тычет и всячески обзывает покрасневшего от возмущения (или от принятой по случаю мороза «дозы») ветерана войны с огромной, в несколько рядов, колодкой орденских ленточек. Ветеран, тоже не стесняясь в выражениях, всячески поносит то, что тут выставлено.

А увидеть выставленное удается не сразу.

Только, пробившись к самому стенду, вокруг которого идет потасовка, вижу на нем маленькие, очевидно бронзовые, невероятно искаженные во всех направлениях, но, очевидно, все же человеческие фигурки. Какой-то неизвестный автор. Нет, это фамилия Неизвестный, а имя – Эрнст.

Конечно, соглашаюсь я с ветераном, это – сплошное уродство!

Но, присмотревшись к названию, задумываюсь. Серия скульптурок названа «Хиросима»… А как же еще, если не так, можно показать то, во что превращаются люди, попавшие даже не в эпицентр, а на периферию атомного взрыва?

(Кстати, на сайте живущего сейчас в Нью-Йорке Эрнста Неизвестного я не нашел фото этих скульптур. Плохо искал? Или он стесняется напоминать своим теперешним соотечественникам об их «героическом» прошлом?).

…Я на этом прерву свой рассказ и передам слово тем, кто и лучше меня знает предысторию, и последствия этой выставки, да и пробыл там подольше, чем я. Сам я с большим интересом прочел эти материалы в Интернете.

Пробегая (холодно ведь, черт побери!) от улицы Горького к Красной площади, увидел справа огибающую сквер длиннющую очередь (явно не за апельсинами!) в какое-то здание с колоннами на фасаде.

Спрашиваю у прохожего:

- Что это там?

- Манеж!

Манеж - это же что-то с цирком или с лошадьми связано...

Видя мой непонимающий взгляд, пояснил:

- Ну, это Центральный выставочный зал в бывшем здании Манежа, выставка там сейчас какая-то проходит.



Тут мне вспомнилось прочитанное (еще в Кременчуге) в газете, что 1 декабря в Центральном выставочном зале открылась выставка, посвященная 30-летию МОСХа (Московского союза художников). Её посетили руководители партии и советского правительства - Суслов, Полянский, Косыгин во главе с Никитой Сергеевичем Хрущевым и подвергли разгромной критике толи авангардистов, толи абстракционистов.

Так значит, это она и есть, та выставка?

Для меня что авангардисты, что абстракционисты были одинаково незнакомы и непонятны, но не только ведь они там выставлены, да и интересно же посмотреть, чем остались недовольны наши вожди!

Но, куда там! Разве я в своем демисезонном пальтишке выстою несколько часов на таком морозе?

Для интереса подошел к началу очереди, где у входа в загородку милиционер время от времени пропускает по нескольку десятков человек. А перед этой загородкой идет перекличка: люди называют свои номера и выстраиваются в их порядке.
Я обратил внимание на большие пробелы между номерами. Видимо не только мне было холодно, и многие, заняв очередь, так и не дождались, когда она подойдет. А что, если попробовать?

Отошел немного от загородки и стал «искать своё место», спрашивая у людей, какой у кого номер. Обнаружив очередной пробел, с радостью назвал какой-то номер в его середине и вклинился в очередь.

Так, обманным путем, я попал в Манеж.

Рита с Яшей



пригласили меня на предновогодний вечер в Пушкино, в клуб проектного института, где Яша работал. Об этом вечере мне помнится только, что Рита чем то расстроилась и мы ушли оттуда задолго до конца.

В следующий раз мы встретимся не скоро.

Яше еще предстоит строить Чернобыльскую атомную электростанцию (будь она неладна!) прежде, чем его переведут на строительство Кременчугской ТЭЦ. Позже он станет заместителем управляющего монтажно-строительным трестом, а в годы перестройки создаст собственную проектно-техническую фирму, которой руководит до сих пор.

А Рита будет преподавать математику в школе рабочей молодежи в Крюкове, станет директором этой школы, а после выхода на пенсию посвятит себя воспитанию внуков, часто наезжая в Реутово, где живут с семьями их дети, и забирая их на лето к себе в Кременчуг.

Пока позволит здоровье, часто будет прилетать в Израиль, где будет жить сначала её старший, а потом и живет младший брат с детьми и внуками.

В 1998 году я напишу о Рите с Яшей:

Поглощены семьей своей и делом.
Их интересам тесно в голове.
Они живут на Украине. Телом.
Душой в Израиле. А мыслями в Москве.

Так оно и есть до сих пор.

Надеюсь с ними еще увидеться…

В чьем-то дневнике в Ли.ру недавно рассматривался вопрос: могут ли дружить мужчина с женщиной?

Мы с Ритой Резник



подружили (и только!) в 1951 году, на первом курсе техникума, и дружим до сих пор. Правда, наша личная дружба давно переросла в дружбу наших семей…

Думается, дружба эта родилась во время совместных поездок по мосту через Днепр и обратно в ходившем тогда по этому маршруту маленьком ПАЗике.

На втором курсе автобусом я буду ездить только зимой, потому что куплю себе велосипед. Однажды я перевезу на нем через мост и Риту. До сих пор помню, как она при этом дрожала. И от страха (велосипедист то я был еще начинающий), и от стеснения – сидя между моими руками боком на раме велосипеда она старалась сжаться до минимума – чтобы и случайно мы с нею как-то не соприкоснулись…

На вечеринке в честь очередной годовщины Октября Рита познакомится с третьекурсником Яшей Фельдманом, и между ними сразу вспыхнет горячая любовь. Наслаждаться ею они смогут всего два дня, после чего их роман трансформируется в почтовый, потому что Яшу заберут в армию и отправят служить на Тихоокеанский флот. В письмах они и поссорятся, а потом и потеряют друг друга, когда Яшу откомандируют на учебу на военно-строительный факультет Дальневосточного политехнического института, а Рита в то время вынуждена будет уехать со своими родителями в Донбасс.

Но, умница Рита предусмотрела все возможные варианты, и оставила мне доверенность на получение писем, которые могут придти на ее адрес в техникум. Правда, вместо письма в техникум заявился сам прибывший на побывку герой романа. Мы с Ритиной (и моей) подругой Людой Чепайкиной его отловили и снабдили Ритиным адресом. Что было дальше, в деталях не помню, но было это очень похоже на латиноамериканское кино – с ревностью, ссорами, разлучниками и разлучницами…

Кончилось всё свадьбой в Москве



только в октябре 1962 года – незадолго до моего приезда.

За эти годы мы с Ритой дважды встречались. Один раз я заехал к ней в Доброполье



по дороге в Кременчуг из Луганска, где проходил техникумовскую преддипломную практику, а во второй она приехала в Одессу, где мы с Ирой учились,



сдавать экзаменационную сессию в педагогическом институте, который закончила заочно.

Так что наша московская встреча была третьей после ее отъезда из Кременчуга

Куда могут командировать в Москву инженера-машиностроителя, пусть даже в «ранге» начальника техбюро? Это же не снабженец какой-то! Ему только одна дорога не заказана – на ВДНХ.



Благодаря какому-то очередному мероприятию в павильоне машиностроения в самом конце года я и попал первый раз в Москву.

Прямого поезда Кременчуг-Москва тогда еще не было, ехать приходилось проходящими поездами до Харькова, там пересаживаться, а это значит – выстаивать на ногах многочасовые очереди за билетами ради удовольствия ворочаться потом на узкой верхней боковой полке по соседству с туалетом – хорошо еще, если не в общем, а в плацкартном вагоне…

Но, Москва стоила таких мучений…

Говорят, язык до Киева доведет. А в Москве, наверное, и без языка обойтись можно. Прямо из поезда нырнул в метро, разобрался в схеме – и езжай, куда надо.

А куда человеку приезжему надо? Тем более, в первый раз?

Отметиться на месте назначения, устроиться в гостинице и – опять в метро, в центр, где кремль, мавзолей, Большой театр, ГУМ и ЦУМ…





Остановился я какой-то из гостиниц ВДНХ - «Заря»,



(а может быть «Золотой колос», «Восток» или «Алтай»? - все они были на одно лицо). Нам, рядовым командировочным, ничего больше не светило.

Попозже, когда я начну часто ездить в Министерство, селить меня будут в гостиницы рангом повыше, например, на Речном вокзале или в Останкино. Но никогда мне не попасть туда, куда будут селить Иру – в «Россию», «Москву», «Националь». Ну что ж, комбинат, обеспечивающий мясными деликатесами кремлевские распределители – это вам не какой-нибудь завод дорожных машин или даже ВНИПТИвагоностроения…

Организаторы семинара относились к нам, гостям Москвы, с пониманием и не слишком обременяли нас своими заботами. Всего каких-то полтора–два, от силы – три часа говорильни – и мы свободны до завтрашнего дня. Так что у нас было достаточно свободного времени и с Москвой познакомиться, и по магазинам походить, и даже купить что-то, если деньги были. Моих хватило только на новогодние гостинцы, включая непременные мандарины-апельсины-ананасы…