Даниил ГРАНИН

«БЕССОВЕСТНОСТЬ ВСЕГДА ПОХОЖА НА БЕЗБОЖИЕ…»

Человек мыслящий одолеваем вопросами, нередко обращёнными прежде всего к себе: Почему? В чём дело? А что, если?…Множество таких вопросов волнуют известного писателя Даниила Гранина.

Анализируя события своей жизни и жизни общества (в частности, в книге «Причуды моей памяти», выпущенной изд. «Центрполиграф»), он размышляет о сложных философских проблемах мироздания, религиозной веры и неверия, о сущности нравственных категорий – совести, стыда, покаяния…

Читателям, несомненно, будут интересны суждения этого мудрого человека, которому 1 января исполнилось 90 лет и которого президент Дмитрий Медведев за выдающийся вклад в литературу наградил орденом Святого апостола Андрея Первозванного.

***

Есть мир идеального и мир реального. Я жил и действовал в реальном мире. В нём располагались наука, техника, работа. Идеальное, духовное – туда я не заглядывал. Там были вера, религия, оккультные науки, свои учёные – нет, это не моего ума дело. Считалось, что там шарлатаны, столоверчения или же разные религии, церкви, что это всё для старушек.

Но вот заглянул, оказалось, там огромный мир, литература, тысячелетняя история.

Душа – нам не обойтись без неё; раз есть душа, значит, есть её свойства, её жизнь…

Иной мир – это не ад, не рай, это иное существование. Остаётся от человека идея человека, может быть, то возвышенное, это могло быть в нём. Нереализованная любовь, то сострадание Господне, которое остаётся для каждого.

***

Религия древних греков жила всеми человеческими страстями.

Их боги ссорились. Влюблялись, устраивали друг другу всякие скандалы, они были и хитры, и наивны. Полнота их бытия радовала схожестью с нами. Их бытие было понятно. Главное, что отличало их, это бессмертие, сроки жизни богов – вот чему завидовал человек. Их превосходство признавал и ему поклонялся. Каждый бог имел свой раздел власти, и просьба к нему была конкретная.

В христианской религии нет места ни смеху, ни проказам сильных и счастливых натур, в ней всё серьёзно. На первом месте страдания, поиск справедливости, наказание, желание утешить человека. Она смягчала жестокость нравов, страдания заставляли задуматься над теми чувствами другого человека, которому ты причиняешь зло.

Поступки человека стал оценивать он сам. У него появились нормы добра и зла, единый Бог соединил моральные оценки в систему.

Всё правильно, но не убыло ли радости от пребывания на земле, ценности существования на этом свете?

***

Для меня любимая картина в Эрмитаже – «Возвращение блудного сына» Рембрандта.

Я вижу на полотне всю эту притчу библейскую: блудный сын возвращается побеждённым, на нём изношенное, нищенское, грязное рубище бродяги, грубые стоптанные башмаки на босую ногу, мы видим его пятку, стоптанную от долгого хождения. Ничего не добился, голоден, бос. Вспомнил про родной дом и решился, пришёл с покаянием.

Всё просто до этой минуты. Вернулся, но куда?

Он возвращался к тому, что оставил, для него дом, то есть прошлое, пребывало в неподвижности. Но нашёл он совсем не то, что оставил, слепого дряхлого отца, перед ним само прошедшее время, утраченное, растраченное, время горести, ожидания, невозместимое, как невозместима слепота отца, выплакавшего свои глаза.

Между прочим, в библейской притче отец не слепой, он увидел приближающегося сына, он узнал его. Рембрандт делает его слепым вопреки Библии. Слепой отец узнаёт сына, узнаёт на ощупь, касаниями.

Перед сыном – зримая вина.

Здесь начинается главное. Эта притча – одна из самых трудных библейских историй: «Раскаявшийся грешник дороже праведника». Отцу он сейчас важнее другого сына, который остался с ним, соблюдая все законы семейной морали, верно помогая отцу все эти годы. Так нет, бродяга, беспутный сын в этот миг дороже того, праведного. Ему закалывают тельца, к нему обращена вся любовь отца.

Тот, кто осознал свой грех, тот проделал путь непростой, многотрудный, как этот блудный сын, душа его претерпела муки, так было с апостолом Петром, трижды предававшим своего Учителя.

Всё так, а вот понять до конца ещё не могу. В «Блудном сыне» отец – сама любовь и радость прощения. Счастье вернулось в его душу. Слепое его лицо – одно из лучших изображений счастья, во всей его полноте.

Мы не видим лица сына, может быть, он плачет, мы видим лишь слепого отца, его руки, он ощущает ими, даже не прикасаясь к сыну. Согнутая спина сына, он стоит на коленях перед отцом, перед нами его натруженная пятка, долог был путь возврата домой.

***

-Смысл жизни выяснится там… Господь знает, зачем ты жил.

- Если он знает, а я нет, то для меня она бессмысленна. И зачем мне, закончив жизнь, что-то потом узнать? Это точно подтверждает бессмысленность.

- Спор наш бесполезен, спор между верой и безверием ни к чему привести не может. Вера – основа всех религий, вера недоказуема. Вера, вот что интересно, она всегда не во зло, а в добро.

- А вот скажи мне, можно ли в своей молитве возноситься не только к Господу, но и к своей совести, просить её уберечь тебя от плохих поступков, молиться о её силе. Бессовестность всегда похожа на безбожие.

- Не знаю, можно ли молиться своей совести.

***

Живём мы невнимательно. Пропускаем мимо вещие сны. Не пытаемся их понять. Не вдумываемся в знаки, сигналы, предчувствия.

Язычники принимали природу как мать, не смели поучать её, поправлять. Они чтили её мудрость, следовали её требованиям.

Мы относимся к природе скорее как к ребёнку. В ней нет запретных плодов. Ребёнка надо поправлять, заставлять делать то, что нам нужно, он неразумен.

Для язычников чудо – свойство природы, а чудеса, волшебство – неотъемлемая часть жизни неведомых нам сил.

Ведьмы, лешие, русалки, колдуны – они ведали тайнами: вдруг ни с того ни с сего налетела буря, сосед сходил с ума, огни блуждали по болоту.

В мире хозяйничали боги, их действия были непонятны. Наука последнее тысячелетие всё энергичнее расправлялась с ними. «Заросли» чудес вырубались, ширилось пространство логики, практицизма.

Божественное в человеке сокращалось. Жизнь всё меньше воспринимается чувствами, виртуальная реальность заменяет непосредственные эмоции, искусство живёт без слёз, восторгов, потрясений…

***

Переговоры с совестью идут всегда трудно, её, конечно, можно уговорить, но она не то чтобы соглашается, она просто утихнет, и вдруг однажды, в самый неподходящий момент, опять начинает вспоминать одно и то же.

С ней вступают в сделки: «ладно, обидел, потом исправлю», «возмещу несправедливость когда-нибудь», «если получу должность, возмещу».

Если совести нет, значит, всё дозволено.

Из Достоевского: «Если Бога нет, значит, всё дозволено». Совесть, она как бы малое представительство Бога.

***

Атеистов нет. На самом деле почти каждый человек, пусть втайне, верит в высшую власть, Провидение, Судьбу, Рок…

Приходит момент: война, болезнь, страдания близких, их гибель, трагическое испытание – и он взывает к своему покровителю: «Спаси! Помилуй! Защити!»

Его личный, тайный Вседержитель должен выручить.

Сколько раз я это видел, слышал за четыре года войны. Сколько раз я, неверующий, становился верующим – перед боем, во время артобстрела, в разведке, когда потерялся, когда ночью запутался, перестал понимать, где наши, где немцы. Когда заболел отец… Да мало ли было.

Оставался жив, удавалось выкарабкаться, и что? А ничего, не появлялось веры, нисколько, и не было чувства, что Он помог, нисколько, всё приписывал себе или счастливому случаю.

Но всё же где-то откладывалась благодарность, копилось ощущение чуда не просто жизни, а своей жизни.

Не знаю, может быть, нечто происходит и у других, но у меня с годами выросло это ощущение чуда моей жизни, а в самой природе чуда, наверное, и заключена вера. В непостижимость, в тайновидение духа или плоти – во всяком случае, оно появляется.

***

О Душе

Я хотел бы поверить в Бога, но боюсь. Почему боюсь? Вопрос, на который я избегал отвечать. Не хотел, тем не менее, по мере того, как старел, я неотступно приближался, упирался в этот вопрос.

С годами прожитая жизнь обретает разочарования, теряет смысл, и невольно обращаешься к Богу.

И вот что мне пришло в голову – я боюсь, потому что не хочу страдать. За неправедные поступки, за суету, эгоизм, за грехи, которые как бы не грехи, пока не веришь, а как поверишь, так они станут грехами и станет их бесчисленно…

Неприятно будет оглядываться на своё прошлое, испортишь остаток жизни. Исправить нельзя, отмолить времени не хватит.

Перечисление – это ещё не покаяние.

Да и покаяние – не искупление.

***

Почему-то совесть не бывает ложной.

Если она грызёт, то будьте уверены – за дело.

Словно со стороны раздаётся: «Нехорошо, братец, так поступать, некрасиво!» То шёпотом, то хмуро, то воплем: «Тьфу, как не стыдно, чего же ты делаешь!» Ночью будит, достаёт.

Может и вправду совесть – свидетельство божественного происхождения человека. Досталась она нам от Адама, от первородного греха. Стыд не случайно был первым чувством, которое отличило человека от остальных живых тварей.

Они, Адам и Ева, прикрылись фиговыми листьями, и стыд прошёл. Стыд был запретом. В фильмах мужчины и женщины африканских племён носят набедренные повязки.

Меня всегда это озадачивало: зачем? Это что, признак цивилизации? Или потребность человека? Или наличие того высшего начала, что дано было человеку при сотворении мира, когда Господь спросил Адама: «Кто тебе сказал, что ты наг?»

***

Я и раньше читал Евангелие, недавно я его перечитал. И вдруг внезапно, неожиданно понял…А что это такое?

Каждое из четырёх Евангелий – это рассказ, довольно простой рассказ-биография из серии «Жизнь замечательных людей». Про трагическую жизнь одного человека.

Почему, спрашивается, этот рассказ обладает такой силой и такой художественной неповторимостью?

Вот Лев Николаевич Толстой пробовал написать своё Евангелие.

Не получилось у него, я читал. Сухо, нравоучительно, неинтересно по сравнению с рассказами этих плотников и рыбаков. В чём тайна этого сочинения?

Наверное, есть какие-то литературоведческие подходы к этому. Я их не читал. Но удивительность этого повествования, она, конечно, меня поражает.

Почему это так действует?

Почему люди читают это уже две тысячи лет почти?

И по-прежнему это действует, по-прежнему каждый что-то находит для себя. В чём дело? В чём секрет этого? Если подойти к этому как к чисто литературному явлению, откидывая то, что это священная книга?

Вы скажете: нельзя это откинуть. А почему? Это текст. Это всего лишь текст. Рассказ. Биография. Вот такой человек появился на свет божий, такие у него были злоключения, такие у него были ученики, так он погиб.

Ан нет! Что-то ещё сверх этого появляется. Как это? Чем это объяснить? Даже у человека, который, как я, воспитывался в атеизме, и то волей-неволей возникает какое-то странное чувство, и не понимаешь: как это достигнуто?

Говорят: сакральный смысл. Но ведь это просто расположенные в каком-то порядке слова и фразы.

Почему же даже религиозный человек не может создать ничего подобного? Почему священники, блаженные, святые, написав массу текстов (блаженный Августин, Фома и так далее), не смогли подняться до этих вершин?

Их можно читать, иногда интересно, но это совсем не тот уровень. У меня нет объяснений. Я не знаю, есть ли они у кого-нибудь.(По Владимиру Вестнику – воздействие Евангелий определяется мощностью огромного эгрегора людей, читающих и верящих в них. И любящих Иисуса. Админ)

Да, можно заслониться словами «это Священное Писание».

Прибавить веру, божественное что-то. Но всё это не объясняет чисто художественной силы. И не только Евангелия, но, например, поразительной «Книги Иова». Что это такое? Связано ли это как-то с чувством любви к людям или любовью к Богу, верой и подобными ощущениями?

Газета «Тайная власть» №2, 2009 г.

Публикацию подготовил Сергей Варламов

http://www.relgros.su/index_766_767.html