О паузе, случайном промежутке
В сплошной зиме за окнами маршрутки
Кому писать? Зачёркивать кому?
Теперь и мне никто не пишет писем,
Где почерк от погоды независим,
Вчитаешься - ни сердцу, ни уму.

Четвёртый том, страница сто шестая.
Водитель спит, пока я снег листаю,
И ты не разговаривай со мной.
Что толку за язык тянуть немую?
Уверена, что не перезимую,
Нет в слове "вечность" буквы ни одной.

А если так, поставим больше точек...
Для нас, непроходимых одиночек, -
Таких, что перестали быть людьми,
Ни в косяках вакансий нет, ни в стаях.

Выходят пассажиры, на места их
Садится снег и просит:
- Обними!

(с)

Едва земли касаешься... Едва ли.
Приходит снег. И нет ни одного,
Кто научился помнить, как назвали,
И забывать нечаянно - кого.

Приходит снег. И снег приходит снова,
Улавливая зреньем боковым
Циничную уместность неживого
Во всём, что представляется живым.

Приходит снег, и путаются мысли.
В непроходимо ясной тишине.
Такой невыносимой, будто мы с ней
Уже не помещаемся во мне.

А если и подумаешь о ком-то,
Приходит снег... Послушай, посмотри! -
Живому не хватает горизонта...
И слишком тесно мертвому внутри.

(с)

Постороннему В запретили входить в этот дом,
Постороннему В не мешало бы выйти сначала,
Он согласен, конечно. Он выйдет, хотя и с трудом,
Не возьмёт ничего. Только кол и немного мочала.

И когда он вернётся, скажу ему: здравствуйте, В!
Это Вы! Неужели? И, может быть, я. Неужели?
И вильну я хвостом, незаметно скрываясь в траве.
Если честно, мой В, вы до ужаса мне надоели!

Приходите потом, и потом приходите потом,
Хоть трава не расти, хоть капуста расти в огороде.
Постороннему В запретили входить в этот дом,
И поэтому он никогда никуда не выходит.

(с)

И тогда ты садишься в кресло, закатываешь глаза.
— Пристегните ремни! — говорит проводница.
— То есть!?
— Внимание! По маршруту чёртова колеса
Отправляется скорый поезд!

Начинается паника, выбрасываются в окно
Единичные слабонервные пассажиры.
Завтра ты умер. А сейчас тебе всё равно,
Почему остальные живы.

— Ничего личного! Ничего личного! —
Повторяет время твоё столичное.
— Этот лайнер тонет, покиньте палубу!
Ибо я кончилось. Совсем, стало быть.

И тогда ты садишься в кресло, выхватываешь из рук
Зазевавшейся проводницы завтрашнюю газету.
Ищешь свой некролог, затем переводишь дух
С облегчением: опечаток нет, и —

Наконец этот чёртов поезд врезается в провода...
И становится очевидно в слепящем свете:

Завтра ты умер — означает, в сущности — никогда,
И теперь ты бессмертен.

(с)

Время тянется... Время длится...
Время сводит меня с ума.
Не сидится мне, не стоится,
я подпрыгиваю, как птица,
задеваю крылом дома.

Неуклюже расправив плечи,
поднимаюсь туда, где свет.
Сверху легче, намного легче.
Это правда, что время лечит...
Жаль, что времени больше нет.

(с)

Виснет снег над самой серединой
Белого задумчивого дня...
Сколько в этом смыслов ни найди, но —
Здравый ускользает от меня,

Напрочь перепутанный со скрытым.
Что ж они друг с другом не в ладу?
Новое разбитое корыто
У порога старого найду.

Ни воды не будет в нём, ни неба —
Муторного неба января.
Друг мой, ты опять закинул невод
В чьи-то средизимние моря,

Где одна — не то чтоб золотая —
Рыба наподобие трески
Всё что хошь исполнит, не вникая —
Сдуру, или, может быть — с тоски?

Снег перевалил за середину
Белого мучительного дня...
Мысли рыбы, бьющейся о льдину,
Больше не касаются меня.

(с)

Лежишь в траве, изнеженной теплом,
И замечаешь — небо чище с краю,
Где голубое зеркало крылом
Старательная птица протирает,

Чтоб видеть отражение своё.
А ты приподнимаешься и слышишь,
Что птица отражённая поёт
Не громче настоящей и не тише.

Как на огонь, летишь на песню ту, —
Но исчезают зеркало и птица...
А небо отражает пустоту.
И тонешь в ней.
И не за что схватиться.

(с)

Куда бежать? А главное — откуда?
Кругом вражда. Вражда меня со мной.
А я — такое маленькое чудо,
Вся белая, и крылья за спиной.

Я — ангел, точно ангел. Или аист.
Ну, может быть, полярная сова.
А главное, искать и не пытаюсь
Хоть каплю смысла в собственных словах.

Но то во мне, занудное другое,
Что ищет смысл во всём, что говорю,
Всё агрессивней требует покоя.
И я сдаюсь. Как август сентябрю.

(с)

Уснул на груди у ветра... Зову, зову.
Не слышит, меня не помнит, себя не помнит.
Звонит в колокольчик медный — у колокольни,
Ласкает губами клевер да сон-траву.

Пошли ему, Боже, Боже, другую ночь,
Серебряный месяц сверху да землю снизу.
Веди его, Боже, голубем — по карнизу
От окон, от стен подальше, от боли прочь.

Паси его, Боже, Боже, — свою овцу,
И сердце его, и норов его упрямый.

...

Отсёк бы мне руку, Боже, — по локоть самый! —
Чтоб нечем тянуться было к его лицу.

(с)

Весь - от точки до запятой -
Это мой человечек, мой!
Посмотрите, какой хороший!
Заберу-ка его домой,
Пусть пока поживёт со мной.
На стене ни за что не брошу.

Может, стану его женой.
Столько счастья, и мне одной!
Не одной. И не очень счастье.
Он уйдёт от меня к другой,
Потому что он весь такой
Нарисованный. Настоящий.

Он наденет своё пальто,
На прощание скажет, что
Он ничейный и одиночка.
И неправда, конечно, нет,
Что на нем не сошёлся свет.
Вот на мне не сошёлся точно.

(с)

Города, города... Сосчитать, перемножить на два,
Разделить, овладеть, и уйти насовсем в результате
В заоконную глушь, где течёт под ногами трава,
Где деревья цветут непрерывно и, в общем-то, кстати.

Не смотреть на часы: время - полдень, и быть ему тут.
(В абсолютном всегда относительна всякая прелесть.)
Здесь такая весна, что и люди вот-вот зацветут,
Это некому знать. Я не знаю, но очень надеюсь.

Это некому жить, но попытка дается всерьёз,
Надо только суметь оттолкнуться от выдоха-вдоха,
Чтобы плыть по траве, сатанея от запаха роз,
Забывая понять, хорошо это всё или плохо.

Не заметить потом, что в один незаметный присест
Полдень выпит до дна, и совсем ничего не осталось.

Если некому быть, никому это не надоест.
Ну а мне - почему? Легче верить, что просто усталость.

(с)

Искали виноватых и нашли.
Ты только никому не говори,
Что правым быть существенно сложнее.

Я плохо отрываюсь от земли
Последние примерно года три -
Как ни крути, а с возрастом страшнее.

Ты хочешь расколоть меня? Коли.
Но только никому не говори,
Что я, возможно, тот ещё орешек.

Последние примерно года три
Я плохо открываюсь изнутри.
Замок амбарный, что ли, тут повешен?

Махнуть бы мне за дальние моря -
Подальше от намеков сентября,
На холода осенние не глядя.

Последние примерно года три
Я плохо отрываюсь от земли -
Вина, которой в жизни не загладить.

(с)

Льётся слов молоко и голоса мёд густой.
Я теперь далеко, а ты всё стоишь. Не стой.
Время входит в песок, как в дом долгожданный гость.
Словно в дерево сок. И кажется мне: сбылось.

И не спрашивай, кто пророчил. Не в этом суть.
Лепестками цветов усыпан тернистый путь.
И нельзя не идти, и некого взять с собой.
Ты, который в груди... Зачем ты стоишь? Не стой.

Золотой истукан, Иванушка-дурачок,
В твой бездонный стакан любовь из меня течёт.
Утопаешь в меду, купаешься в молоке.
Ты стоишь, я иду. И будто бы налегке.

(с)

Ты - тот, кто уже не выжил: не мог, не смел.
Я - та, кто смириться с этим ещё не хочет.
Нам кажется, что терпению есть предел,
Но небо скрипит под тяжестью наших тел,
И нету покоя в мире - ни днём, ни ночью.

Мы скоро устанем, станем гореть слабей...
Когда мы погаснем, в город придёт прохлада.
Окажется, небо чище и голубей,
И можно на волю выпустить голубей
Из клеток грудных, и даже жалеть не надо.

(с)

И не было любви. И не было - на грани -
Наитие услышано - извне...
И не было внутри осознанных желаний
Дыханьем жарким таять в тишине.

И в торжестве разлук рассеивались звуки,
Ушедшей лаской раня исподволь.
И среди многих рук твои чужие руки
Прикосновеньем причиняли боль, -

И не было тебя... И не было притворства
На том конце сплетённых проводов,
Где обрывался вздох... И нарочито просто
Освобождала чувства нелюбовь.

(с)

По голосу - дождь-не дождь.
По голоду - зверь-не зверь.
По городу не пройдёшь.
Скажи мне - куда теперь?

Плыви, не плыви - стена,
Ходи, не ходи - вода.
Твоя обо мне вина
Не кончится никогда.

Моя о тебе печаль -
Отчётливый птичий крик.
Ты больше не смотришь вдаль.
Ты слышишь. Но ты привык.

(с)

Там, где белую воду чёрная пьёт вода,
Где безумный огонь съедает огонь глазами,
Златокудрые люди ходят по городам
На худых кораблях с дырявыми парусами.

Ты звонишь мне оттуда каждый десятый год
В одинокую рельсу, брошенную на шпалы.
И никак не пойму – ты Яков или Федот,
И какая такая блажь на тебя напала.

Я люблю твоё имя сказанным наугад
В беспросветную небыль, в невидаль золотую,
Мне поют это имя ветер и снегопад
От того, что десятый век по тебе тоскую.

Там, где воду живую мёртвая пьёт вода,
Где людей златокудрых жгут с кораблями вместе,
Кто-то смутно знакомый ходит по городам
И звонит иногда безумной своей невесте.

(с)

Всем рыбакам рыбак, всем рыбам господин,
Зачем живёшь один, зачем поёшь один?
Вода твоя — река, и воздух твой — река.
Две рыбы на крючок поймали рыбака.

А третьей нет как нет, ей Богом не дано
Приплыть на тихий свет — в открытое окно,
И, погасив свечу усталым плавником,
Не помнить ни о ком, не думать ни о ком.

О, как же ты хотел быть третьим и молчать,
И прятать в плавнике последнюю печать.
Не помнить ни о ком, не думать ни о ком,
Всю ночь со дна реки смотреть на чей-то дом.

Спокойно уплывать под утро в камыши,
Как будто у тебя и вовсе нет души.
Ты бьёшься на крючке, всем рыбам господин.
Их рядом — только две. А ты у них — один.

(с)

Была я женой рыбака и матерью рыбака,
В одну и ту же меня два раза вошла река,
Вошла в открытую дверь и вышла через окно,
Оставив пустую сеть, где рыбы полным-полно.

...Рыба не ест, не пьёт, рот её на замке,
Рыба молчит весь день, думает о реке...

Ни берега, ни огня — осталась одна вода,
Бесшумно стекла с руки и канула навсегда,

И след от неё простыл, и снег на пороге лёг.
В открытую дверь вошел засушливый зимний бог,
Вышел через окно.

...В доме теперь зима.
Рыба не ест, не пьёт, рыба сошла с ума...

Вернулся домой рыбак — рыбы полным-полно.
Льётся с холодных стен белое полотно.

Нет у него жены, матери тоже нет.
Только по дну реки бродит неясный свет.

(с)

Прошло и то, что не было тобой,
И то, что никогда тобой не будет.
Остался только абрис голубой
На вечно разбивающемся блюде.

Я в нём хранила птичье молоко,
Снег прошлогодний, выпрошенный летом,
И дождь... Ты не поверишь, как легко,
Как просто забывается об этом.

(с)