Из статьи "Московское народное ополчение 1941 года глазами участника" (Гордон Абрам Евсеевич, кандидат исторических наук, полковник в отставке):
Начало Великой Отечественной войны совпало по времени с выпускными экзаменами в Московском государственном педагогическом институте им. В. И. Ленина (МГПИ). В связи с этим процедура экзаменов была ускорена, и 1 июля всем выпускникам, в том числе и мне, были вручены дипломы об окончании института. А уже 3 июля 1941 г. в выступлении Сталина по радио прозвучал призыв вступать в Народное ополчение. Студенты и преподаватели МГПИ с энтузиазмом откликнулись на этот призыв. Вспоминается атмосфера всеобщего подъема и непреклонной уверенности в том, что враг будет в кратчайший срок разгромлен на его же территории. Некоторые из нас, студентов, даже предполагали, что праздник 7 ноября мы будем отмечать уже в поверженном Берлине. Ведь газеты, кинофильмы, радио десятилетиями убеждали наш народ в непобедимости Красной армии, в том, что под руководством Коммунистической партии и нашего великого вождя любой враг будет разгромлен на его же земле.
5-я дивизия Народного ополчения Фрунзенского района Москвы начала формироваться сразу же после митинга, состоявшегося 4 июля в МГПИ. Этим занимался Фрунзенский райком ВКП(б) и секретари партийных комитетов предприятий и учреждений, расположенных на территории нашего района. Как правило, партийные работники в военном деле разбирались слабо, а участие райвоенкомата ограничилось лишь подбором кандидатов на командирские должности, списки которых потом утверждались райкомом ВКП(б). Отсюда непрофессионализм в этом важном деле. Райком же партии, по-видимому, отнесся к формированию ополчения как к чисто политической кампании.
Как мне представляется, целью формирования Народного ополчения было привлечение в ряды защитников Родины граждан, которые по тем или иным причинам, в частности по состоянию здоровья, не подлежали призыву в ряды вооруженных сил. Но на деле получилось по-другому. Брали всех, кто хотел стать ополченцем. А таких было множество. При этом не учитывалось, где доброволец может принести больше пользы - на производстве или в окопах. Все шли рядовыми или младшими командирами. Это приводило к тому, что многие командиры и военные специалисты запаса оказались в ополчении на положении рядовых бойцов. Многие из них так и не были востребованы.
В рядовые записывали даже студентов 4-х и 5-х курсов медицинских институтов (во Фрунзенском районе их было два). Правда, потом (кажется, уже в августе) этих студентов отозвали из ополчения, и они через несколько месяцев учебы стали врачами.
Показателен случай с рядовым ополченцем Петровским, который до войны был заведующим лабораторией по проблемам ртути, чуть ли не единственной тогда в стране. К тому же он имел воинское звание военного инженера второго ранга запаса. Командиру роты разведки нашей дивизии капитану Дудкину был необходим химинструктор роты. Капитан спросил на утреннем построении: "Кто знаком с химией?" Отозвался рядовой Петровский. Капитан ответил: "Так и быть, будешь теперь химинструктором роты". Петровский поинтересовался, может ли он надеть положенные ему по званию знаки различия, на что и получил согласие. Новоиспеченный химинструктор отпросился в увольнение и купил в военторговской лавке знаки, положенные ему по званию. На следующий день на утреннем построении он уже стоял при трех шпалах в петлицах. Трудно представить, как возмущался капитан Дудкин, у которого была всего одна шпала. Когда это все стало известно в штабе дивизии, Петровский был назначен на должность заместителя начальника химической службы всей нашей дивизии.
Думается, военкомат и РК ВКП(б) не оповещали соответствующие органы районов проживания добровольцев. Позже это приводило к тому, что на повестки из военкомата о призыве в армию люди, естественно, не откликались, так как уже находились на фронте или к тому времени даже погибли в боях. Они попадали в разряд "без вести пропавших", что сплошь и рядом отождествлялось с нахождением в плену и влекло за собой тяжелые последствия для членов их семей и близких. Как в дальнейшем выяснилось, во Фрунзенском райвоенкомате не было даже списков вступивших в Народное ополчение. В этом я убедился лично в 1957 г., когда обратился туда за справкой, подтверждающей факт моего вступления в ополчение. Кстати, в 1957 г. таких списков не оказалось и во Фрунзенском РК КПСС, где мне объяснили, что списки были уничтожены в тревожные дни середины октября 1941 г., когда существовала прямая угроза захвата гитлеровцами Москвы.
В ополчение ушел цвет московской интеллигенции. Так, например, известный скульптор Евгений Вучетич и многие другие видные деятели культуры были некоторое время рядовыми ополченцами дивизии нашего района, которая на 35-40% состояла из людей с высшим и средним образованием. Что касается партийного состава, то коммунистов и комсомольцев было в ней не менее 60% (эти данные приводились на одном из собраний комсомольского актива дивизии в сентябре 1941 г.).
Вступивших в Народное ополчение собрали в здании Института иностранных языков на Метростроевской улице (ныне Остоженка). Ополченцы - студенты МГПИ - были удивлены и огорчены отсутствием среди добровольцев самых активных агитаторов за вступление в Народное ополчение - секретаря комитета ВЛКСМ института А. Фролова и парторга истфака А. Были. Как потом выяснилось, первый стал офицером особого отдела другой воинской части, второй - комиссаром то ли армейского, то ли фронтового ансамбля песни и пляски (после войны А. Быля работал в аппарате ЦК КПСС).
Я и мои друзья записались в разведывательную роту самокатчиков. Что это такое, мы точно не знали, но нас привлекло название. Позже выяснилось, что это разведчики на велосипедах.
8 или 9 июля 1941 г. наша дивизия выступила из Москвы на фронт по Старокалужскому шоссе (вымощенному тогда булыжником). Зрелище было впечатляющим: топот, гул голосов, грохот от артиллерийских орудий старого образца (в основном гаубиц из арсеналов времен Гражданской войны) на железном ходу и конной тяге, тучи пыли над колоннами ополченцев. Возраст ополченцев колебался от 17 до 55 лет. Совсем невоенные люди шли защищать Москву. Шли в своей штатской одежде, со своими ложками и кружками. Думали об одном: как помочь нашей Красной армии задержать, остановить врага, защитить столицу. Лица были суровыми и в то же время радостно-озабоченными. Ведь мы шли в неизвестность.
На привале нам выдали велосипеды и обмундирование - гимнастерки и пилотки темно-серого, почти черного цвета, такого же цвета брюки-бриджи, черные обмотки и ботинки. Поговаривали, что это обмундирование хранилось еще со времен царской армии и предназначалось тогда для рабочих подразделений. В такой форме мы выглядели необычно - совсем как итальянские чернорубашечники (как мы тогда их себе представляли). Вместо шинелей мы получили куртки цвета хаки типа бушлатов, в которых позже, когда мы пересели на лошадей, было удобно сидеть в седле. И в довершение всего наша рота получила польские винтовки без боеприпасов. А если добавить к этому, что позже нас пересадили с велосипедов на отощавших лошадей, можно представить, как комично мы выглядели.
В августе в одной из деревень Калужской обл. первый секретарь Фрунзенского райкома партии Богуславский в торжественной обстановке вручил дивизии боевое Красное знамя. Среди приехавшего по этому случаю начальства была и одна женщина - секретарь Фрунзенского РК ВКП(б) Екатерина Фурцева - впоследствии известный партийный деятель и министр культуры СССР. Одновременно ополченцы приняли и воинскую присягу. Нас переобмундировали в форму бойцов РККА.
В дальнейшем нас часто перебрасывали с одного участка Резервного фронта на другой. Мы были на Ржевско-Вяземском направлении, затем через Медынь и Юхнов нас передислоцировали в район деревни Большая Бобровка. Чувствовалось, что положение наших войск ухудшается. Часто мимо нас гнали в тыл скот, потом стали попадаться беженцы, тащившие тележки, груженные немудреным домашним скарбом. Они рассказывали нам о тяжелых боях, которые вели наши части в районе Смоленска. Во второй половине сентября появились и группы изнуренных красноармейцев, вырвавшихся из окружения под Смоленском.
Свои самолеты мы видели в воздухе очень редко, но однажды стали свидетелями того, как наш истребитель сбил немецкий двухфюзеляжный разведывательный самолет "Фокке-Вульф" (мы его называли "рама"). Эти "рамы" не давали нам покоя: они висели над нами, занимаясь, по-видимому, разведкой, а то и сбрасывали бомбы на расположение наших частей. Рота разведки дивизии и бойцы других подразделений после долгих поисков отыскали экипаж сбитого самолета. Пленные немцы - офицер и два ефрейтора - были первыми гитлеровцами, которых я встретил на фронте. Тогда меня поразил один ефрейтор, бывший рабочий. Он не понял сразу, о чем шла речь, когда переводчик спросил его: "Как же ты, пролетарий, пошел войной против страны Советов - родины пролетариев всего мира?" Ефрейтор ответил, что в их части рабочих и крестьян большинство, а их "фатерланд" (родина) - не Россия, а Германия. Такой ответ пленного заставил нас задуматься о смысле лозунга "Советский Союз - Отечество мирового пролетариата".
12 сентября 1941 г. нашей ополченской дивизии присвоили общеармейский номер, и она стала именоваться 113-й стрелковой дивизией. Перед войной дивизия с этим номером дислоцировалась вблизи государственной границы и приняла бой в первые же дни после нападения Германии на СССР. В ходе последующих боев, отступая от границы к Орше, она была полностью разгромлена и перестала существовать. Таким образом, мы, ополченцы, стали вторым составом 113-й дивизии (забегая вперед, скажу, что эта ситуация повторялась с 113-й дивизией еще дважды - в начале октября 1941 г. и в январе-марте 1942 г.).
В самом начале октября, когда я уже был переведен из разведывательной роты в стрелковый полк, мы занимали позиции восточнее г. Кирова Калужской обл. После массированного артиллерийского обстрела и интенсивной бомбардировки с воздуха в наступление пошли танки противника и под их прикрытием мотопехота. Советских самолетов мы не видели.
Наши части с огромными потерями все же отбили первые атаки. Сильно помог нам в этом противотанковый артиллерийский дивизион, появившийся в дивизии незадолго до начала октябрьских боев. Однако гитлеровские войска, не обращая внимания на части Красной армии, находившиеся у них в тылу, в ночь с 3 на 4 октября устремились по Варшавскому шоссе к Москве. Оставшиеся же в живых бойцы и командиры нашей дивизии сосредоточились в лесу северо-восточнее Кирова. В этой группе было около 2 тыс. человек, среди них были командир дивизии генерал-майор Пресняков и комиссар дивизии Антропов. Пресняков на коротком совещании поставил задачу быстро сформировать из оставшихся бойцов подразделения и подготовиться к движению на восток. При этом каждую минуту возможна была встреча с противником.
Вначале нам необходимо было пересечь проходившее неподалеку Варшавское шоссе. Наступали сумерки. При подходе к шоссе нас поддержали огнем несколько установок "Катюш" из дивизиона гвардейских ракетных минометов, отступивших, видимо, из Белоруссии и оказавшихся в расположении наших войск. Личный состав, естественно, об этом не знал. После нескольких залпов по движущемуся по шоссе автотранспорту и боевой технике врага установки были взорваны. Вероятно, у них закончились боеприпасы. Мы были ошеломлены этой неожиданной поддержкой. Еще более неожиданной она оказалась, по-видимому, для немцев. Движение по шоссе на некоторое время прекратилось, и нам удалось беспрепятственно его пересечь.
В оставшееся ночное время мы смогли продвинуться на восток на 10-15 км и сосредоточились в лесу в районе станции и деревни Чапляевка на северо-востоке от Кирова. Отдохнув там и дождавшись темноты, мы намеревались двинуться дальше на восток для соединения с частями Красной армии. Вдоль опушки леса, в котором мы расположились, тянулась грунтовая дорога. К вечеру на ней появилась колонна бронетранспортеров, автомашин с пехотой и небольшая группа легких танков. Когда головная машина приблизилась к опушке леса, мы с удивлением обнаружили на ней красный флаг. Потом, присмотревшись, разглядели в центре его круг со свастикой. Появление противника застало нас врасплох. Единственным укрытием стали стволы деревьев. Времени на то, чтобы вырыть хотя бы индивидуальные окопчики, не было. Генерал Пресняков подал команду: "Приготовиться к бою, но огня без команды не открывать!".
Когда противник приблизился к лесу, многие бойцы не выдержали и открыли беспорядочную стрельбу. Немцы от неожиданности остановились. В их колонне все смешалось, отдельные машины с пехотой выскочили вперед, но затем, преодолев замешательство, колонна развернулась. Танки и бронетранспортеры двинулись к лесу, ведя на ходу огонь, в том числе и разрывными пулями, которые, пролетая над нашими головами, разрывались потом даже от легкого соприкосновения с листвой деревьев. Создавалось впечатление полного окружения. Поднялась паника, которую с трудом удалось остановить. При этом много бойцов и особенно командиров и политработников погибло. Во время этого боя мы потеряли также остатки артиллерии, все автомашины и лошадей.
Против танков у нас оставались только гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Сознание того, что мы обречены, но во что бы то ни стало должны продержаться и не пропустить противника в глубь леса, заставляло нас отчаянно сопротивляться. Красноармеец Михаил Вилинов, боец роты разведки, выпускник географического факультета МГПИ, с близкого расстояния бутылками с горючей жидкостью поджег танк, но сам при этом погиб. Группу, в которой находился я, возглавил молодой лейтенант Николай Смирнов. Нам удалось отсечь от танка следовавшую за ним группу пехотинцев и уничтожить ее, а затем гранатами и бутылками с зажигательной смесью поджечь два легких танка.
Трудно определить наши потери. Они были огромны. Из примерно 2 тыс. человек способными передвигаться остались не более 300-350. Как выяснилось уже после войны, генерал Пресняков и комиссар Антропов были тяжело ранены и попали в плен, где вели себя достойно. Там они и погибли.
Пришлось решать, что делать с пленными немцами. Их было примерно 8-10 человек. Взять их с собой было нельзя, а отпустить - значило подставить себя под смертельный удар, тем более что на свежевыпавшем снегу четко отпечатались наши следы. Отчаянное положение вынудило нас гитлеровцев с собой не брать.
Вспоминаю, какую тревогу вызвала у нас судьба тяжелораненых. Всех подававших признаки жизни мы взяли с собой, несли их на самодельных носилках, а затем оставляли в деревнях на попечение местных жителей. Другого выхода не было. Многим из тяжелораненых удалось выжить. В деревнях их прятали и выхаживали. С ужасом думаю о судьбе тех, кто в том бою был тяжело ранен или контужен и находился в глубоком шоке. Тогда они все нам казались мертвыми. Можно представить себе, что было, когда гитлеровцы на следующий день заняли эти места.
Большая часть ополченцев, попав в окружение, пыталась, как и наша группа, пробиться к своим. Многие из них погибли в стычках с гитлеровцами и местными полицаями. Отдельные "окруженцы", переодевшись в цивильную одежду, оставались в деревнях и селах. Таких называли "приймаками". Некоторые ополченцы подались к родственникам в родные места, если к тому времени они еще не были захвачены гитлеровцами.
Нашу группу после боя у Чапляевки возглавил полковой комиссар Клобуков. По глухим тропам, чаще всего в ночное время мы двигались на восток. Приходилось ориентироваться на советы местных жителей о наиболее удобном и безопасном маршруте движения к Москве. Через несколько ночных переходов мы вышли к реке Угра южнее Юхнова. Там мы столкнулись с подразделением немецких солдат. Вести бой мы были не в состоянии, так как у нас не было даже патронов. Гитлеровцы взяли нас в кольцо и погнали по Варшавскому шоссе в Юхнов. Таким образом, остатки центральной группы частей нашей 113-й дивизии перестали существовать как воинские подразделения.
В Юхнове на огромном скотном дворе при скотобойне, окруженном рядами колючей проволоки, нас, пленных, оказалось от 12 до 15 тыс. человек. Через сутки нас партиями по 1,5-2 тыс. человек стали строить в колонны, чтобы погнать по Варшавскому шоссе на запад. При выходе со скотного двора на меня обратил внимание один немецкий солдат, закричавший "Ду бист юде?" ("Ты еврей?" - нем.) От неожиданности я внезапно онемел, но шедшие рядом ребята, с которыми я успел подружиться, вдруг закричали: "Кавказ!" Выстрела не последовало, и через несколько минут наша шеренга проскочила ворота.
В дальнейшем мне вместе с лейтенантом Н. Д. Смирновым удалось бежать. На одном из привалов мы зарылись в огромный стог сена, пролежали там несколько часов, а на рассвете продолжили путь на восток. 16 декабря мы встретили части Красной армии. Затем особисты из "смерша" отправили нас, человек 20-25 "окруженцев", на проверку в Москву, после которой я вернулся на фронт. Но это уже другая история.
Серия сообщений "Война 1941-45(2)":
Часть 1 - Рихард Зорге - человек-легенда
Часть 2 - Освобождение Вены
...
Часть 12 - Белорусский партизан Тихон Бумажков
Часть 13 - Подвиг рядового Угловского
Часть 14 - Народное ополчение 1941
Часть 15 - Герой политрук Борис Сизов
Часть 16 - Морпех-десантник Валентин Ходырев
...
Часть 48 - Адмирал Исаков
Часть 49 - Освобождение Варшавы
Часть 50 - Освобождение Эстонии в 1944
