Письма бегут в драгоценную редакцию довольно-таки тоненьким ручейком. Поэтому несколько странно, что чаще всего мы получаем то, пример чего можно обнаружить ниже. Ведь если поток бурный, в ней сама собою намешавается какая-то дрянь, а имеешь дело с ручейком, и он сплошь - одна почти дрянь - то тут уж сами, значит, виноваты. С другой стороны, когда видишь подобные сочинения, поневоле начинаешь глядеть на себя даже как на личность, и даже, может быть, не лишённую некоторого таланта. Но это лишь в сравненьи с тем, что следует ниже.
   
    А ниже, любезные господа, хорошего ничего не следует, но зато вещь презабавная. Исключительно тут её передаю, чтобы дать возможность всем отдохнуть душою. Потому что уже по первому абзацу ясно, что ничего, кроме смеха, у человека здравого сей этюд не вызовет. Кстати, само письмо называлось "О наболевшем". И подумать только, что это такое наболело у 25-летнего юноши! (в письме указан возраст). Прими ж, благосклонный читатель! К тебе взывает покуда (sic!) неизвестный Илья Фролов со своей умопомрачительной статьёй

РОЗЫ ИЛИ КАЛЫ…

 (прим. Fulminatrix'а: "Вся орфография сохранена. Уж особенно в слове "калы"!)

    Женщина. Слово женщина - сумрачно тревожными слогами, с буквой Ж  во главе, когда-то ложилось на мозг каждого пятнадцатилетнего мужика. Женщина, вот она: такая гордая, костлявая и чистая. Непревзойденно умная и строгая по отношению к молокососам сверстникам. Жен-щи-на... такая влекущая и неприступная. Тысячелетия они, женщины живут вместе с мужчинами и тысячелетиями никакого намека на взаимопонимания так и не видится, как будто не было ничего до и после. И вот уже в миллиард миллионный раз, уже лично Тебе, приходиться изобретать велосипед, набирать столь ценный и дорогостоящий опыт, который потом будет безвозвратно выброшен в помойку, вместе с увядающим букетом новоиспеченной, молодой жены. Букетом цветов, которые она так любила, но которые  каждый раз умирали вместе с затраченными на них деньгами. Теперь я точно знаю: любовь к цветам, одна из самых сложных и иррациональных особенностей противоположного пола.

    Что там ни говорят, а всё же народ наш страшно тянется к искусству мозолистыми своими руками. И я тут не кабинетно как-нибудь рассуждаю, а мне нынче пришлось воочию убедиться в этом.

    Дело в том, что в нашу редакцию пришла сегодня посылка, а именно - картина. Какой-то наш талантливый читатель был вдохновлён одною из журнальных фотосессий и решил сделать по выбранной им фотографии картину. Причём не просто так нарисовал, а набрал её и ценных пород дерева. Вышло, думается мне, довольно симпатично, хотя с такими талантами можно было бы избрать предмет подостойней, чем журнальная девица. Но в деревянном виде она даже сделалась как-то благороднее, мне кажется.

Так вот, пришлось мне эту картину везти нынче домой в метро. Уж не стану вдаваться, для каких целей. И во всё продолженье пути всякий, кто оказывался рядом с этим произведением, считал своим долгом сказать:

- А покажите, что это у вас там нарисовано?
или:
- А дорогая, наверное?
далее:
- Послушайте, для чего вам она? Подарите её мне скорее!

Я не поддавался ни на какие уговоры и оставался холоден к посулам. Однако больше всех умилил меня какой-то не очень чистый пожилой уже тип в кепочке. Я стоял на остановке, выставив по глупости своей картину лицом наперёд, а он подошёл и, жуя пирожок, кивнул:

- Сколько хочешь за неё?

Поняв, наконец, что я хочу только покоя, он вздохнул. Но искусство уже произвело в сердце этого человека переворот, и я, как человек в его глазах причастный этому искусству, стал его другом. Он вынул приятельским жестом из кармана початую бутылку водки и бархатно спросил:

- Желание есть?

Поистине, искусство сближает и единит!

А вот, собственно, и картина:

   

    Нынче день вышел на редкость мерзостным. Я уж не говорю про тот ветер, который вовсе неизвестно для чего тут взялся и дул так, что я чуть не лишился чувств. Про этого негодяя (про ветер, то есть) уже здесь многие наговорили достаточно. А главный пункт, на который пришлось основное моё страдание, был тот, что мне пришлось рано встать. Вы, конечно, рассмеётесь мне в лицо (или хоть в эту вот аватару), узнав, что ранним я величаю восемь утра. Но поверьте, лучше пристрелите меня, а я не стану подниматься раньше одиннадцати! Пусть мне кто-нибудь пообещает работу за сто миллионов в день, лишь бы я всякий раз приходил на неё к (предположим) десяти утра - и я откажусь, ни секунды не раздумывая! Ибо это невыносимо! Может, кто-то и произошёл от обезьяны, а уж я почитаю себя потомком персидских котов (кстати, настоящие персы - не коты - в моём роду точно имеются).

    Второй пункт - для чего я проснулся так рано, когда сама жизнь ещё кутается в тёплое одеяло облаков и нипочём не высунет и носа. Видите ли, у меня было назначено прегадкое интервью с каким-то новосибирским миллионером в ресторане. После долгих и довольно трудных переговоров с его помощниками (сам миллионщик не снизошёл до разговора) был назначен этот день и именно потрясающее мою нежную душу время - 10 утра! Нам (со мною должен был прийти ещё и фотограф) отводился только час на все манипуляции с телом миллионера, после чего он в 11 должен был отправиться ещё куда-то по своим толстосумским делам.

    Послушайте, но это же просто невообразимо! Ведь некоторые подлецы выдумали эти какие-то чудовищные правила, которым им нравится следовать, а вот некоторые просто органически не могут им следовать, потому что они не эти злобные подлецы! Я сейчас говорю о пунктуальности. Ну, позвольте, это же просто бред, эта пунктуальность! Жизнь и без того ужасно коротка, чтобы ещё разбивать её на мизерные отрезки, сроки и что-то в эти сроки точно делать. Короче говоря, я опоздал на полчаса. Ну и что, думал я, полчаса вполне достаточно, чтобы спросить этого сурового сибиряка, как это он заполучил столько денег. Тем более, его наверняка покуда займёт фотограф. Да и к тому же, в ресторане человек всегда найдёт, как провести досуг.

    Некоторое сомнение в своей правоте всё же прокралось мне в душу, когда, подвигаясь к ресторану, я встретил по дороге фотографа - тот уже сам 10 минут, по его словам, искал место встречи. В ресторане официанты сказали, что никого ещё не было. Я позвонил миллионеру и тот обиженным голосом заявил, что раз встреча назначалась на 10, то и надо было ждать его точно в 10. А так как он не услышал звуков торжественного туша в это время, то и укатил. Фотограф, выслушав мой пересказ, философски заметил (стилистика сохранена):

    - Мда, дядько, профукали мы с тобой наше первое задание...

    Возмущению моему не было предела! Во-первых, какой-то миллионер качает во все стороны права, а во-вторых, фотограф, которого я видел впервые, вдруг зовёт меня "дядькой", хотя сам старше меня!

    С этими чувствами я отправился в университет, в котором был за этот год раза три. Там как раз намечалась какая-то славная пара, вёл которую сам собственною персоною декан. Но и тут ожидала меня неудача: декан с его парой оказались непроходимыми тупицами! Полтора часа вынужден я был выслушивать просто непостижимый вздор, который смел именоваться "Организация работы службы PR". Если обощить то, что я в это тягостное время узнал, то главными пунктами жаркого обсуждения было:

1. Очки или контактные линзы? По уверению декана, очки есть преграда в общению, поэтому для приятного впечатления нельзя их водружать на нос ни в коем случае. Ну хотя бы, молил декан (какой идиот дал ему это звание!), хотя бы сдвигайте их на кончик носа.

2. Во время общения не стоит (первые парты аккуратнейшим образом записывали) дёргать ногой, вертеть пальцами, шевелить ушами, оттопыривать странным манером верхнюю губу и скрещивать руки на своей груди.

3. Никита Михалков - прекрасный артист, а Филиппенко не умеет разговаривать с аудиторией.

    Кроме того, отвечая на вопросы этого истинного мудреца и блистательного педагога, следовало вскочить и назвать себя полностью (с отчеством), а затем уже приступать к сути ответа.

    Признаться, я уже подустал описывать нынешнюю дрянь, поэтому конспективно. После университета я оказался на работе, где за обедом жена одного нашего редактора говорила:
- Вот, помню, в Швейцарии... Нет, постойте, или это случилось со мною в Австрии? Ах, всё у меня перемешалось!

    После работы я встретился с маменькой, у которой в этот день ловкие господа утащили телефон из ридикюля, и отправился с нею на концерт - выступал в Доме композиторов преужасный какой-то хор. Пели всё какую-то тягомотину, так что если б я не выпил незадолго до этого две банки энергетика, всенепременно бы добавил в аккомпанемент носовую трель. Так ещё их дама, занимающаяся конферансом, назвала Михаила Юрьевича Лермонтова - Михаилом Юрьевым! Так и сказала:
- "Ночевала тучка золотая" на стихи Михаила Юрьева!

    Поправляться не стала.

    И вот, несмотря на все эти мерзости, настроение у меня недурственнейшее. Отчего так? Дъявольщина!

    P.S.: сверху этого окошка написано: "Вы используете расширенный редактор". Боюсь, что с моим вдруг напавшим аппетитом "расширенным редактором" скоро станут именовать меня.

Что ни говорите, а мистика тайным путями постоянно проникает в нашу обычную жизнь. И её не остановить, как бы ни хотелось. Вот вам пример из вчерашнего, казалось бы, ничем не примечательного дня.

Перед работой я решил заглянуть в магазин с совершенно негламурным названьем "Копейка". Есть у меня, знаете, некоторое нездоровое пристрастие к генетически модифицированному жевательному мармеладу со вкусом колы. А самый модифицированный продаётся именно в этом магазине. Торбу свою я, согласуясь с правилами, отправил в один из предлагаемых шатких сейфов, повернул ключ в дрожащем замочке и углубился в толщу товаров и пенсионеров. Когда жевательный мармелад уже стал моим достоянием и я отверз ключиком дверцу с номером, написанным на брелке, меня ждал сюрприз - в сейфе вместо торбы находился воздух. Так как я помнил, что воздуху, в отличие от героев Достоевского, мне лишнего не надо, а надо торбу, то подозвал охранника. Тот, улыбаясь мистически и подбоченясь (тоже весьма мистически) спросил:

- А куда вы клали свой багаж, не помните?

Да как же я мог помнить! Я думал, что вот, на брелке число "46", выходит, за дверцей с этим числом я и спрятал торбу. Когда я поделился этим соображением с охранником, тот ответил:

- Ха!

Взял у меня ключ и отпер им дверцу с номер "34". Там лежала торба.

- Вот! - сказал он, поучительно помахивая перед моим носом блестящим ключиком. - Запомните: 46-й номер открывает 34-ю дверцу. И так далее...

    Нынче с маменькой ходили на оперу "Мавра" в театре "Геликон". Это было одно из их камерных представлений: в маленьком зале несколько столиков, на которых чайники с чаем, чашки и пряники. В шаге от зрителей - оркестрик из пяти человек. Я, как всегда, опоздал на десять минут. Взбежав по лестнице, расправил волоса рукой, вошёл - полна народу зала, музыка уж греметь устала... Ой, пардон, это я что-то зацитировался. Зрители мирно попивали чаёк, а актёры нервно толпились у дверей - всё ждало только моего прихода.
   
    В сюжет особенно вдаваться не стану: гусар (его играл жирный тенор в белых лосинах) влюбляется в девушку (на вид лет 50-ти с мочалкой волос на голове) и, притворившись кухаркой, входит в дом её матери (которая выглядит моложе "дочери" лет на 10) с неблаговидными намерениями.
   
    Маменька (моя) за ужином рассказывает папеньке:
  
     - Нет, ты только представь: этот певец весит килограммов двести, не меньше! Но как поёт! Там была одна сцена: он берёт верхнее до и в этот момент срывает с себя платье. А там его толстая грудь, такая белая, страшная... Но как поёт!
   
    Папенька понимающе кивает:
   
    - Вот ведь сволочь какая!

    Так, я думаю, выглядит театральная критика в её чистом, первозданном виде.

    Главред за обедом:
    - Вот, друзья мои, вспомнилась мне одна замечательная штука. Вообразите, раньше воспитанников военных училищ заставляли обходиться без туалетной бумаги! Нет, вы только на секундочку это представьте! А что вы так недоверчиво на меня глядите? Да-да, ведь достаточно уметь правильно сокращать мышцы... А что это вы ничего не едите? Голубцы нынче удались на редкость! Так вот, я продолжаю...

    Услыхал нынче по радио, что в музее-квартире Пушкина, что на Арбате,  завелся новый аттракцион для подрастающего поколения. Мол, теперь все юнцы, жаждущие приобщиться к XIX веку (а таких сейчас, сами понимаете, пруд пруди), смогут, наконец, пролить живительный бальзам на свои израненные детские души. Всё благодаря работникам музея, устраивающим в определённые дни интерактивное шоу.
    Собравшиеся с утра в пушкинской квартире подростки, сообщалось по радио, получают маленькие записки светского содержания. Попутно экскурсоводы поясняют недоумевающей молодёжи, зачем нужны были великосветским юношам тех лет такие записки и что означает "жё ву при авек плезир". Затем, как наверняка догадались все, читавшие "Онегина", дети весёлой стайкой бегут гулять. И не просто так, а на настоящей коляске. Сгрудившись в кучу и пихая соседей острыми локоточками, ребятишки воображают себя настоящими бонвиванами. Поколесив так по Арбату взад-вперёд, они возвращаются в многострадальное жилище А.С.П. Там, отчаянно тузя друг дружку, они врываются в кабинет и, цитирую радио, "предаются думам о жизни, подобно старинным щёголям, которые в своих кабинетах покуривали трубку и сочиняли пару строчек". Вдоволь накурившись и сочинив что-нибудь для вечности, детвора получает приглашение на бал и отправляется, как это ни странно, по домам.
    Согласитесь, это довольно-таки странно. Ведь уж если воссоздавать атмосферу существования тогдашних светских львят, так уж до конца. Пускай ребят свозят вечерком в бордель и угостят гашишом. Я думаю, тогда круг посетителей музея-квартиры неизмеримо расширится, а А.С.П. разомнёт свои косточки, вдоволь навертевшись в гробу. Впрочем, наверное, ему и теперь не до сна...

    Поговоримте о музыке... Нет, абсолютно не могу ничего написать, покуда в колонках звучит та композиция, о которой я хотел нынче поговорить! Пальцы просто дрожат и мысли немеют. Вам, любезные, придётся подождать, покуда я приду в себя...

Сегодня, сидя на работе, решил посмотреть свою почту. Невиннейшее, в общем-то, занятие. Надо вам сказать, что я совершенно не замечаю баннеров, которые выскакивают порою на странице почты. Сижу себе, читаю рассылку классической музыки "Обертоны с Борисом Лифановским". Вдруг слышу позади себя вздох и печальный голос главного редактора:
- Так. Снова редактор культуры скачивает голых баб...
После некоторого замешательства я заметил, что сверху экрана у меня какой-то гигантский баннер с действительно довольно пахабного вида женщиной в неглиже, манящей, судя по надписи, на какие-то пляжи. На мои оправдания (Да чтобы я! Да никогда! Да это же классическая музыка!) главред лишь устало покачал головой и вышел. Наверное, он плакал в уединении...