Важной задачей познания является преемственность полученных сведений между поколениями и внутри поколения исследователей. Это предполагает отображение личных знаний, находящихся в виде сложнейших субъективных ассоциаций, зависящих от условий, прогностических вариантов, личных мотивирующих оценок всего того, что составляет личный жизненный опыт, – в некую символьную форму, условно представляющую основу знаний – сведения.

Наука призвана так описывать реальную действительность, чтобы в ограниченных условиях всегда было верно это описание, хотя в других условиях оно может и перестать быть верным (например, механика Ньютона верно описывает действительность для относительно медленно совершающихся изменений).

Наука (точнее ученые – носители науки) занимается описанием наиболее общих закономерностей причинно-следственного характера. Как неизбежное зло, приходится делить это общее на более частные описания, ограниченные предметными областями исследований. В рамках предметных областей такие описания способны иметь определенный смысл у каждого, кто способен воспринять формализованные описания, а вне таких рамок становятся некорректными.

Поэтому наука не занимается объяснениями, т.е. описаниями, предназначенными для какого-то определенного случая: объяснением причины и каким образом эта причина порождает данное следствие. У объяснения слишком узкий круг условий применимости: для несколько других условий оно может оказаться порочным.  

Главный кораблестроитель британского флота сэр Уильям Уайт, который «открыл эру кораблей волнующей красоты и мощи», докладывал о постройке гигантских линкоров типа «Маджестик». Адмирал Бересфорд все выслушал, "посмотрел морским глазом" и сказал:
– Мы будем тонуть на этих кораблях, а сэр Уильям будет объяснять, почему мы потонули.
В первом же бою «Маджестик» получил пробоины, опрокинулся и затонул.
Бересфорд понимал. Уайт объяснял. Разница весьма велика. Бересфорд чувствовал, что «Маджестик» опрокинется. Он не умел объяснить, почему. Но он знал!

Знание, или понимание более общих причинно-следственных связей, в которых данный случай оказывается частным явлением, – всегда результат личного опыта, результат проверки жизнью множества раз. Оно может и не быть формализовано в словах, способных объяснить, но оно есть в виде более общих и более глубоких, чем любые слова, личных представлений. Такого опыта не было у Уайта.

Объяснив конкретный случай конкретной причиной, он вовсе не обязательно мог бы обеспечить непотопляемость всех других кораблей того же типа. Рамки применимости его объяснения ограничились бы только данным случаем.

Научному описанию соответствует всего два критерия: утверждение, описывающие динамику явления и границы применимости этого утверждения, если в этих границах описание адекватно реальности. Даже если такое описание делает не ученый, а дядя Вася, рассказывающий пацану, что на слабом ветру прикуривать можно просто заслонив ладонью спичку, то по сути это – самое настоящее научное описание, ограничивающие рамки применимости утверждения не сильным ветром. Теперь пацану предстоит полученные сведения сделать собственными знаниями, научившись прикуривать на слабом ветру и таким образом проверить правильность описания. Авторитет дяди Васи достаточно высок для того, чтобы пробовать научиться именно такому способу, из бесконечного множества других возможных. Но этот авторитет не достаточно высок, чтобы поверить ему так, чтобы, не проверяя даже его действенность, начать распространять метод среди других с горящими от значимости совершаемого глазами, а если метод окажется недейственным находить все новые оправдывающие причины осечек.

Итак, правило: если сделано утверждение, но не оговорена граница его применимости, то это – не научное утверждение. При этом часто граница описываемого задается «умолчательно», контекстом данной предметной области или ее раздела.

С самого детства человек убеждается, что мир далеко не так прост, как поначалу кажется. То, что было понятно и поэтому не страшно, вдруг в каких-то условиях начинает проявлять неожиданные, иногда неприятные свойства. Постепенно вырабатывается некий набор для тестирования нового: посмотреть издалека, осторожно потрогать, но не рукой, а лучше палкой, пошевелить, если ничего не случилось, можно подсесть поближе и т.п. И с жизненным опытом такой набор все более отрабатывается, становится все более надежным. При таком вот изучении возникает знание того как себя ведет предмет в разных условиях и это, фактически, представляет собой научное представление, пока еще не описанное, личное знание. Если описать это в виде текста или просто рассказа в форме: свойство и граница условий (неопределенность слов и фраз всегда присутствует для тех, кто не был обучен языку и понятиям этого описания, не было наведено «мостов понимания»), в которых это свойство проявляется, то это – уже научное описание.

Чтобы разобраться в том, что влияет на приобретение знаний (познание), нужно ясно понимать, что такое знания. Их нет в природе, они есть только в голове у людей в виде личного жизненного опыта. Книги – это не знания, и для любого, кто не владеет заранее обусловленными символами, – не более чем некие предметы на основе целлюлозы. А для тех, кто владеет, – не более чем понятно или совсем непонятно сформулированные сведения, которые могут верными, могут быть ошибочными или понимаются совсем не так, как это хотел автор. Разные люди по-разному понимают прочитанное, как бы «строго» и «точно» оно ни было сформулировано. И чтобы научиться понимать так, как это задумал автор, нужно немалое предварительное обучение точно тому же, чему был обучен и автор. По крайней мере, воспитание в той же или достаточно похожей культуре. Попытка обойти это созданием некоего универсального языка описания реомод, окончилась неудачно, как и попытки строго формализовать знания специалистов с помощью «экспертных систем».

Знания формируются строго индивидуально  по мере того, как человек проверяет сведения на своем личном опыте.

Во время первого столкновения с предметом появляется некая уверенность: позитивная, если опыт был удачным и негативная – при нежелательных последствиях, что определяет дальнейшую мотивацию в отношении этого предмета. Поэтому никакое знание не может быть без личного отношения к нему: негативного или позитивного, и сила этого отношения напрямую влияет на мотивацию поступков. Это – очень важно понимать. Фактически знание предмета – это совокупность прогнозов последствий взаимодействия с ним в разных условиях и обстоятельствах. Понятно, что разные люди, обладающие разными способностями, имеют не одинаковые (до противоположности) отношения – прогнозы.

Взамен первоначальной полной неопределенности возникают прогностические варианты возможных последствий. Если человек неискушен, то эта уверенность сразу может оказаться на уровне веры - предельной значимости (оценки смысла предмета для личности). И только последующие столкновения с предметом в реальности могут  корректировать представления, оценки о нем. Так преодолеваются иллюзии восприятия, которые всегда сопровождают любое восприятие.

Согласно условиям возникновения мотивации, внимание остается на том возможном варианте последствий, для которого произведение значимости на новизну является наивысшим (модуляторная функция) из всех других существующих. Если знание о предмете имеет такую высокую позитивную оценку, которую практически невозможно превысить, то такое знание не может быть скорректировано другим опытом, результат которого имеет меньшую оценку. Человек остается с прежним представлением. И если новый опыт причиняет неудобства, то возникает естественная мотивация обойти эти неудобства или найти приемлемые компромиссы. Верящий человек в этом случае способен очень изощренно находить способы оставаться с прежним знанием.

С другой стороны, верящий человек оказывается в зависимости от своей веры потому, что не может отказаться от нее в силу высокой значимости. Так, если человек верит, что гипнотизер способен несколькими словами овладеть им, то, тот, в ком будет распознан гипнотизер (как правило, по нескольким расхожим признакам: властной внешности, жесткому взгляду, уверенным, завораживающим словам), действительно получит такую власть над человеком потому, что сам человек уж актуализировал свои знания о гипнотизере, восприняв сверхзначимые для него признаки, и тем самым подготовил себя к роли гипнотизируемого, оказавшись в контексте восприятия загипнозизированного. Не только знания о гипнотизере, но многое другое, безоговорочно предвещающее власть над человеком, обладают точно таким же воздействием: лохотронщики, гадалки, ведьмы, экстрасенсы, целители и т.п.

Любая совокупность признаков восприятия, актуализирующая знание о чем-либо, открывает прогнозы о вариантах возможного развития событий, уже испытанных на личном опыте или пока еще не испытанные сведения, имеющие высокую значимость в силу их авторитетного происхождения.

Любое знание, таким образом, напрямую ориентировано на мотивацию, и тот или иной вариант возможных действий будет выбран с приходом пускового стимула: того, что потребует уже немедленного конкретного действия. В зависимости от того, каков будет пусковой стимул, будет выбран тот или иной вариант поведения.

Чужой же опыт, полученный как сведения, принятые на веру и приобретенным раньше кем-то в каких-то специфичных для него условиях и возможностях, не подходит для других условий и возможностей, но, принятый на веру, в обход собственного опыта и часто вопреки собственному опыту, приводит к несоответствию реальной ситуации (неадекватности поведения).

В то же время, чужие сведения, проверенные на собственном опыте, могут быть правильно скорректированы, что почти всегда и случается. Это породило понятие «книжные знания». Действительно, услышанное или прочитанное после испытания на себе окрашивается в другие тона отношения и воспринимается после этого уже значительно по-другому. Просто по рецепту, даже очень тщательно описанному, не искушенный человек не сможет приготовить блюдо, сделать операцию, починить сложный механизм, нарисовать картину, понравиться женщине, победить в единоборстве, стать оратором, сыграть на скрипке и т.п. Всему этому он должен научиться, все более оттачивая свой опыт в этой области, вырабатывая личное знание и уверенность в использовании его.

Поэтому никакое познание (приобретение личного знания, которые, в отличие от сведений – всегда сугубо личные, как в этом уже убедились) невозможно без личной опытной проверки сведения (утверждения, предположения). Но, эта проверка будет происходить в каких-то довольно узких условиях, доступных экспериментатору, и поэтому может не во всем быть избавлена от иллюзий восприятия, в том числе и иллюзий прогностических. Подтверждение же результата многими исследователями в разных условиях и методиках, делает его все более уверенным.

Исследователь вынужден во многом полагаться на авторитетность прежде полученных результатов, затрагивающих его предметную область, но то, на чем он собирается основывать свое дальнейшее исследование – аксиомы, он проверяет сам, приобретая ничем не заменимые знания. В ходе своего обучения, он имел возможность выработать знания, начиная с самых простейших представлений до тех, которые легли в основание его предметной области. Понятно, что в отрыве от такого обучения, он просто не мог бы приблизиться к адекватному познанию, – соответствию реальной действительности.

Те же, кто начинает «исследовать» нечто ранее неизученное, или вообще неопределенное, мистическое, в принципе не могут приобретать знания об этом, соответствующие хоть чему-то в реальности. В этом – различие между мистикой и наукой: первая пытается познать, начиная с неопределенного, вторая же всегда начинает познавать с уже хорошо познанного в сторону непознанного.

Основываясь на вере, т.е. на убеждениях, имеющих максимально возможную значимость, невозможно скорректировать эти представления принципиально, если только не понизить их значимость, т.е. отойти от веры. А, значит, процесс познания становится невозможен. Становится возможным лишь все более дополнять предмет веры новыми особенностями, увеличивая неадекватность реальности.

Поэтому наука не занимается такими вопросами как доказательство существования или не существования Бога, сотворением мира, субъективистскими и мистическими вопросами. Поэтому и «основной вопрос философии» к науке не относится.

Можно условно представить шкалу личного отношения к сведениям, от полной веры до полного неприятия. Основа отношения – значимость, отрицательная или положительная. Ноль шкалы – полное отсутствие такого отношения или знания (неискушенность). Вера – максимальное по силе значимости позитивное отношение. Значит, вера вызывает положительные эмоции, если контекстом восприятия является предмет веры, в отличие от того, что сведения, касающиеся веры, могут рассматриваться в отрицательном эмоциональном контексте (мы можем рассуждать об отвратительном, находясь в хорошем расположении духа и наоборот).

Уверенность проистекает от все более лучшего знания предмета, но допускает возможность коррекции представлений, а вера, имея предельно высокую значимость, уже не допускает коррекции, обучения, сомнения. Поэтому если увидел НЛО, не стоит придать ему статус «без сомнения» и делать мысль о пришествии инопланетян («энергоинформационных» или других неопределенных явлений) наивысшей по значимости.

Итак, вера – это абсолютная уверенность, связанная с высокой позитивной оценкой. В случае веры просто не существует прогностических вариантов, альтернативных основному утверждению. Любые сомнения не могут закрепиться из-за невозможности превзойти столь высокую значимость.

Вера – это всегда осознаваемое утверждение, хотя оно может и не быть определенным, и даже быть вообще неопределенным, не представленным в виде каких-то определенных словесных или понятийных символов.

«Вера – не столько знание истины, сколько преданность ей» (Иван Киреевский). И еще говорят, что там, где начинается вера, кончается разум.

Вера всегда мешает познанию нового и препятствует переосмысливанию старого. То, что в детстве, в период доверчивого обучения приносило выгоду при быстрой передаче опыта родителей или лидеров стаи потомству, в дальнейшем начинает играть роль тормоза и заслоняет понимание нового. В норме дети всегда помимо доверия к авторитету в игровом режиме стараются переступать границы веры, и совершают противопоказанные поступки, смотря, что из этого получается. Игра делает возможным временно понизить значимость предметов веры. И это позволяет развиваться дальше, приспосабливаясь к тому новому, чего еще не существовало раньше в опыте авторитетов.

Отсюда вывод: вера не должна сопровождать познание. Исследователь не должен любить свою Идею, свою систему утверждений и описаний реальности, возведя высокий порог ее неприкосновенности. Если ему познание мира дороже, чем любая своя идея, он, в первую очередь, должен попытаться сам найти все возможные ошибки, отсеять иллюзии и предоставить это делать всем заинтересованным. Он должен строго и безжалостно следовать той стратегии, которая позволяет убедиться в корректности своего описания и выделить границы применимости. В противном случае идея превращается в идею-фикс.

Самый же действенный рецепт против таких Идей – принцип, по которому необходимо определить ту проверку, которая могла бы опровергнуть эту идею (принцип фальсифицируемости идей). Если такой проверки измыслить невозможно, то идея должна быть отложена от дальнейшего рассмотрения как не вполне определенная.

У любого человека есть начальное «религиозное чувство», далеко еще не вера, а то, что описал Эйнштейн, когда говорил о Космической религии. Это чувство преклоняющегося изумления перед природой, ее красотой и неисчерпаемостью. Оно, а не вера, питает творчество, в том числе и научное творчество. Вера же порождает зависимые состояния.

Опыт многих поколений исследователей, сталкивающихся с заблуждениями, иллюзиями, ошибками в исследованиях, накопил много правил для наиболее эффективной методики исследования, которые сами по себе постепенно описывались в виде науки – методологии исследований.

В частности то, что было сформулировано Оккамом в том смысле, что если описание требует сделать новые допущения (не аксиоматического характера), то нужно поставить такой вариант в самую дальнюю очередь на рассмотрение среди других возможных вариантов. И тогда не будет потеряно много времени на перебор бесконечного числа вариантов, имеющих в качестве искусственных подпорок в обосновании новые допущения (таких вариантов и в самом деле можно измыслить бесконечное количество). Хотя, есть вероятность, что, все же, такое допущение окажется верным, но вряд ли, – в этом случае перед ним в очереди на проверку окажется много других, более правдоподобных вариантов.

Если описание наблюдаемых свойств реальности (причинных зависимостей) с определением условий, для которых оно верно, находит подтверждение у исследователя, то он приобретает уверенность в нем и возводит в ранг проверенной им теории, что позволяет заниматься исследованием свойств реальности уже в более широких рамках условий. Или обобщением нескольких разных описаний, с нахождением их взаимосвязи, что, как и любое другое описание, первоначально – является предположением, требующим экспериментальной проверки этих взаимосвязей.

Никто не исследует мир с нуля, иначе бы он не поднялся выше Маугли (хотя и Маугли немало заимствовал от зверей-родителей) и для передачи жизненного опыта для людей уже давно не достаточно просто показать на примере, как это делать. Поэтому создаются и развиваются языки, которые в символьной форме позволяют передать то, что условились передавать этими символами.

Есть язык, позволяющий понимать друг друга в общей культуре этноса и передавать накапливаемые сведения культуры из поколения в поколение. Есть языки субкультур (в неразвитом состоянии называемые сленгами, жаргонами и т.п.). Есть языки узких субкультур предметных областей исследования.

Все языки не способны передать знания потому, как знания неотделимы (в самом жестком и полном смысле) от личности. Символы способны передать только то, что договорились ими передавать и поэтому сами по себе требуют обучения. Попытки формализовать знания специалистов в виде «экспертных систем», просто алгоритмизируя их, потерпели неудачу.