Запад с самого начала умело диктовал, как сегодня мир будет смотреть на кризис на Украине. Причем в этом Западу помог российский образ «вечного злодея». Путин не умеет осуществлять умную и ловкую «мягкую» пропаганду. И даже престижные информагентства поддаются политическому активизму, потому что для хорошей журналистики уже просто нет времени, заявляет чешский аналитик в сфере СМИ Ирена Рышанкова.

– Много говорили и писали об информационной войне, которая сопровождает украинский кризис с самого начала – с демонстраций на Майдане, во время аннексии Крыма, войны на Донбассе, падения малайзийского рейса MH17 – и ведется до сих пор. Каким же оружием и насколько успешно пользуются стороны в этой войне?

– Для простоты буду называть стороны «проевропейской» и «пророссийской». Однозначно преимущество имеет, или до сих пор имела, сторона «проевропейская». Ее метод «впуска информации» и ее формулировки были такими, что стало ясно – там есть консультанты. Более того, именно эта сторона начала информировать первой массово, на всех уровнях.

«Пророссийскую» сторону фактически заставили лишь опровергать все новые и новые версии домыслов о событиях, которые никто из читателей не имеет возможности достоверно проверить. Эта сторона также задала словарь для описания событий, при этом воспользовавшись тем фактом, что простые и менее образованные пользователи СМИ, а их по статистике большинство, по-прежнему воспринимают Россию как зло. Говоря конкретнее, это объясняется вторжением оккупационных войск в 1968 году, а позже в Афганистан. Просто Россия в умах многих все еще отождествляется с Советским Союзом, и из-за этого занимает в умах ту же позицию, что и во времена холодной войны.

В выступлениях «проевропейских» сил уже давно перед ключевыми событиями, которые служили спусковым крючком, превосходно использовались все инструменты управления общественным мнением. События каждый раз определяют повестку дня (agenda setting), и она навязывается второй стороне. Насильственные шаги (стрельба по демонстрантам на Майдане, падение самолета, расстрел «колонны беженцев») привнесли эмоции в первоначально рационально рассматриваемый конфликт. Так были заданы рамки восприятия информации (framing), связанные с «нашим» отношением к сторонам. Получилась поляризация без связи с фактами: кто-то добрый и кто-то злой («они лишь хотели войти в ЕС», «они хотели преградить им путь к свободе», «они снова стреляют по нашим детям»). На этом поле развернулась игра в «эти хорошие» и «эти плохие». Независимо и беспристрастно факты не анализировались, потому что всегда создавались обстоятельства, которые препятствовали этому. Я считаю, что не могло идти и речи, если говорить о методах информирования о событиях на Украине, о чем-то вроде «народной борьбы». На Майдане был не «народ», а политические активисты и боевики. А также наемники. Наивная публика интеллигентов, которая к ним присоединилась, очень быстро ушла в сторону после того, как пролилась кровь. Профессионализм подсказывает, что, скорее, там были хорошие консультанты.

Россия проигрывает и еще долго будет проигрывать. Ни в Кремле, ни на Лубянке, скорее всего, не читали базового труда американского профессора из Гарварда Джина Шарпа, хотя впервые он был опубликован в 1973 году под названием «Политика ненасильственных действий». Его главная книга «От диктатуры к демократии» вышла на 20 лет позже в связи с народным восстанием в Бангкоке и была издана на русском языке в 1993 году, уже после распада СССР, когда кандидатура Егора Гайдара на пост премьера была отклонена, к власти пришел Ельцин, против него выступили путчисты, и должна была начаться гражданская война, которая окончательно стерла бы с лица земли «империю зла». Тогда этого не получилось, но дело зашло очень далеко. На украинский язык книга «От диктатуры к демократии» была переведена в 2004 в связи с Оранжевой революцией.

После столетий применения «твердой силы» Россия не понимает, как применять «мягкую силу», не владеет неправительственной дипломатией, которую нужно поддерживать финансово и организационно. Россия не умеет привлечь себе в поддержку звезд поп-культуры, университеты и благотворительные фонды, коммерческие фирмы и неправительственные объединения. У России был и по-прежнему есть недостаток – ее репутация, хотя это страна, в которую большинство европейских стран экспортировало товары или сотрудничало. Благодаря российскому газу у нас есть свет, тепло, мы ездим на автомобилях. Для многих в Европе это все еще «эти русские» августа 1968 года, захватчики, опьяневшие от водки. И многие «новые русские» подкрепляют этот советский стереотип. Они демонстративно кичатся своим богатством и так же демонстративно пренебрегают законами. Так что удивляться особо нечему.

– Уже зимой и после краха Виктора Януковича чешская блогосфера, или сфера «альтернативных» СМИ, начала возмущаться, что информацией о «событиях на Майдане» в Чехии манипулируют, что она проукраинская и селективная. Скажем, если говорить о замалчивании информации об агрессивности демонстрантов на Майдане и акцентировании новостей о жестоких действиях полиции. Были ли эти претензии к чешским СМИ справедливыми?

– Отчасти были и по-прежнему таковыми являются. Но это как раз проблема самого хода информационной войны, которую Россия проигрывает. Причин для крена в сторону киевского правительства несколько. Во-первых, это его заявления об освобождении из лап русского медведя и принятии европейских правил, во-вторых – перевес профессионально подготовленной проукраинской стороной информации, которую ретранслируют СМИ. На информацию есть спрос, и тот, кому она принадлежит, может ее подправить. Никто из нынешних журналистов не мечтает заниматься по-настоящему независимой военной журналистикой. Собственно, сегодня это и невозможно. Рано или поздно вам понадобится какая-то бумажка, рано или поздно вам понадобится профессиональный информационный тыл. И тогда вы обратитесь к embedded journalism («журналистика прикомандированных»). Более того, сегодня у СМИ нет времени раздумывать: электронный онлайн-мир летит вперед, и сдача номера в полночь – это то, о чем мы, современники, можем только вспоминать. Теперь сдача – каждую минуту. Я всегда шучу, что у Карела Чапека сегодня не было бы шансов. Издательские дома хотят дешевую рабочую силу, то есть конвейерных сотрудников, которые бездумно сыплют новости. Блогеры, как правило, либо сами аналитики, либо те, кого тема по какой-то причине интересует, и кто в ней разбирается. То есть они не объективны. Даже уважаемые агентства посылают на передовую нанятых местных, о профессиональном прошлом и взглядах которых не имеют и понятия. Таким образом, под личиной вершины военной журналистики зачастую мы видим работу местных журналистов, нанятых и снаряженных агентствами.

Но в последнее время уже видны изменения. Даже мейнстримовские СМИ начинают задумываться над этикой своей работы. Возможно, потому что некоторые репортеры ВВС уже начали публиковать информацию, которая не совсем соответствует «революционному восторгу»: о фашизме «Правого сектора», о коррумпированности олигархов, о беспринципности членов правительства.

Кроме того, Украине несколько перебарщивает в этой информационной войне. Манера, в которой высказываются президент Порошенко и премьер Яценюк, стала просто невозможной. Заявление о ликвидации конвоя, не подкрепленное никакими доказательствами, фотографиями или иными материалами, и другие эксцессы последних дней демонстрируют, что информирование начинает выходить из-под контроля, и правительственная машина дает сбои. Если бы украинские войска уничтожили российский конвой, неужели бы не было фото? Неужели бы не показали трупы, их военные удостоверения и униформу? Не установили бы номера оружия? Не заметить непрофессионализма нельзя. Я помню, как Саакашвили утверждал, что Россия использовала в Грузии баллистические ракеты «Точка». Только вот причиненный ими ущерб кто-то очень плохо инсценировал. Но в Чешской Республике отношение к России априори негативное или, по крайней мере, недоверчивое. Наша обида на то, что нам «эти русские» (точнее, Брежневский СССР) сделали, передается одному поколению за другим – тем, кто уже не помнит Пражской весны 1968 года, не говоря уже о предыдущих годах.

– Сегодня трудно определить, на чьей стороне правда, и кто лжет. Лжет ли уличенный врун тогда, когда говорит, что лжет его противник? А не может ли он на этот раз говорить правду? Как это выяснить, когда на войне, что понятно, лгут все?

– Проблема возникает тогда, когда во лжи уличают сами факты, как это случилось при утечке фотографий сбитого малайзийского боинга. Круглые, ровно вмятые в жесть отверстия диаметром 30 мм дали всем, кто знаком с ракетами «Бука», понять, что самолет был сбит явно не этой ракетой – кабина пилотов была поражена бортовыми пушками истребителей. Двух истребителей. Сегодня осталось лишь ответить на вопрос, чей герб на них был, и кто отдал им приказ стрелять.

– Как Россия, призывая к объединению «русского мира», так и ЕС и США, ссылаясь на европейские и западные ценности, по некоторым мнениям, сосредоточили симпатии на двух полюсах: с одной стороны граждане сражающегося Донбасса и крымчане, а с другой – остальная Украина, главным образом, западная. Какая из сторон, как вы считаете, более интенсивно вела эту пропаганду? И с какими последствиями? Как реагировать на утверждение, что российское телевидение посредством националистических враждебных программ (например шоу Дмитрия Киселева) разожгло гражданскую войну на Донбассе?

– Чем измерить уровень симпатий? «Аплодисментометром»? Количеством убитых на той, «другой», стороне? Я не думаю, что войну на Донбассе развязало шоу кого-то, кто известен национализмом, как Дугин или Киселев, или Порошенко и молодчики из Правого сектора на другой стороне. Моральный дух сражающихся нужно укреплять в процессе. Солдаты, которым плохо платят, должны знать, почему они воюют, и за что умирают. Если есть две воюющие стороны, то понятно, что и одна, и другая подвержены ободряющей пропаганде. С обеих сторон обосновывается право убивать «этих вторых». На обеих сторонах сражаются историки, мифотворцы и идеологи. Но мы не должны забывать, что «война за Украину» – это и экономическая война. За вытеснение с рынка и за новое экономическое устройство мира. Борьба идет за газ и нефть, за уголь и сталь. Все это было у истоков Европейского Союза и российской мощи. Украина (скорее, ее консультанты) владеют пропагандой лучше. Ведь Европа и США всегда были более восприимчивыми к историям о жертвах великорусской экспансии. То есть эмоциональное преимущество изначально было на стороне Украины.

– Падение самолета MH17 – это новая веха в кризисе. Что вы скажете по этому поводу? Кто представил более убедительные доказательства? Какая из сторон конфликта повела себя честнее? И как оценить российские, чешские и западные СМИ?

– Основное правило журналистики – честному комментарию должно предшествовать сообщение, в котором будут факты, а не догадки и предположения. Возможный факт, что самолет сбили пророссийски настроенные ополченцы, появился слишком быстро. Виновник был назначен раньше, чем выяснилось, что упал какой-то самолет. Имя авиадиспетчера, который первым сообщил о том, что сбит самолет, скрывается спецслужбой СБУ. В данном случае честнее себя не повела ни одна из сторон. Самолет упал в условиях военных действий, и это данность. Возможно, нам следовало бы задать вопрос о том, что узнали эксперты из черных ящиков, и почему вдруг все молчат об их содержимом. И почему вокруг всей этой истории внезапно повисла тишина. Сбитый самолет прекрасно вписался в образ «плохих русских» и «преступных сепаратистов». Чешские, а главное, западные СМИ с удовольствием сели за комментарии.

– С какой медиа- и PR-репутацией из украинского кризиса выходит Россия? Политолог Вероника Сушова-Сальминен написала, что арсенал российской «мягкой силы» практически уничтожен. Есть ли у России шансы в ближайшие годы вызывать хоть какую-то симпатию у западной общественности? И наоборот, можно ли утверждать, что в российском общественном мнении неприязнь к США и Западу усилилась до максимума?

– Важно ли России общественное мнение за рубежом, или она давно перестала им интересоваться? Россия умеет вести классическую «жесткую» пропаганду. Арсенала мягкой силы у нее никогда не было. Путин – пример мужества и непреклонности, на коне, на рыбалке, с тиграми, на атомной подлодке… «Мягкая» пропаганда у них никак не выходит. Они не владеют ею, и, что главное, у них нет такой традиции, хотя Путина консультирует американское PR-агентство. Мягкая власть должна осуществляться систематически, осторожно, со знанием психологии. Российская пропаганда – силовая. США, несмотря на все свои проблемы, кажутся внешнему миру страной обетованной. Россия же, несмотря на множество успехов, по-прежнему выглядит холодной темной империей. Но с другой стороны, Russia Today – это отличное начинание. Трансляция идет 24 часа в сутки на русском, английском, арабском и испанском языках. Аудитория канала – более 1 млрд человек.

– Говоря о российских СМИ, конечно, невозможно предполагать, что в стране царит плюрализм в западном понимании. Что сделал Путин за годы своего правления с российскими СМИ? По каким правилам они работают, о чем можно говорить и писать без проблем, а о чем – с трудом, за что могут быть преследования?

– На Западе царит плюрализм? А в чем он заключается? Запад дошел до стадии, когда (так же как и русский человек) вы можете в интернете написать, что хотите, но это никто не читает. А уж если прочтут, то не верят и не следуют слепо. Русские могут так же, как и вы, свободно путешествовать, если есть средства. Они могут заниматься бизнесом и становиться банкротами, могут ходить в церковь, могут свободно смотреть спутниковое телевидение и пользоваться нецензурированным интернетом. И что? Является ли это признаком участия гражданина в фактической власти в стране, что и должно подразумеваться под словом демократия? Активность читателей и сильные, авторитарные СМИ, которые мы знали 30 лет назад, заменились безучастностью с одной стороны и цинизмом управляемой коммуникации с другой. И вообще, троллинг и вирусный маркетинг ввели всех в сомнение. Сегодня можно где угодно – и у нас, и в России – успешно манипулировать мнением кого хочешь. Без возможности защищаться.

Российский мир СМИ – это особый разговор. Да, бесспорно, по большей части он не «антипутинский», но, кстати, почему бы ему быть таковым? Путин после пьяного Ельцина – первый защитник русской гордости, силы, до его прихода разлагающейся, страны. Путин умеет креативно работать со СМИ. А с теми, кто лезет в его частную жизнь, он умеет быстро расправиться, что подтвердило бульварное издание «Московский корреспондент», которое было закрыто после публикации статьи о том, что Путин женится на гимнастке. Газета убыточна, заявил ее владелец. С другой стороны, помимо государственного телевидения Путин создал общественное телевидение, пусть и без концессионных сборов, так как желания платить в России нет. Но дана гарантия независимости. Кстати, сегодня Russia Today является одним из лучших новостных каналов, на уровне CNN и BBC. Россия – страна, которую нам при беглом взгляде трудно понять. Это смесь почти анархической демократии и власти твердой, порой очень жесткой руки. Демократия не должна всегда нести свободу. Сам

Путин говорит об управляемой демократии, и это в определенной степени перекликается с эссе Фарида Закарии «Нелиберальная демократия», опубликованном в журнале Foreign Affairs в начале 1998 года.

Действительно, Кремль следит в первую очередь за главами государственных СМИ и агентств. Главой нового государственного агентства «Россия сегодня», например, стала бывшая глава канала Russia Today. Однако Кремль не имеет влияния на многообразный медиапоток – и никогда не будет иметь. И это, скорее, к сожалению. Так как раньше хоть было понятно, что написанное в газетах не может быть стопроцентной ложью. Сегодня такой уверенности нет нигде. Деньги, ложь и манипулирование стали глобальным оружием массового поражения этой цивилизации. Оно уничтожит Америку, уничтожит и Россию. Никто не будет верить никому. Да, собственно, так уже и есть.

Источник

Германию называют самой мощной европейской страной, незаменимым членом Евросоюза, однако подобные выводы сложно сделать на фоне нынешнего электорального сезона. Ведущие политики страны сосредоточены на следующих весомых вопросах: должны ли иностранцы платить за привилегию ездить по немецким автобанам и как следует рассчитывать пенсионные выплаты для государственных служащих. В глазах критиков как внутри страны, так и за ее пределами предвыборная борьба представляется не просто скучной - она также глубоко безответственна. При этом намеренно игнорируются важные вопросы, с которыми сталкивается страна. Философ Юрген Хабермас (Juergen Habermas), наиболее именитый интеллектуал, обвинил элиту страны в «коллективном провале».

Следует более подробно разобраться в том, что это за провал. Тот факт, что немецкая общественность лишена возможности обсуждать методы руководства федерального канцлера Ангелы Меркель, не является особенно трагичным. По общему мнению, ее политика, направленная на то, чтобы кое-как перебиваться в сложившейся ситуации, весьма популярна среди немцев. Даже если бы немцы получили более сильный альтернативный вариант, чем Пеер Штайнбрюк (Peer Steinbrueck), кандидат от Социал-демократической партии, то они бы, вероятно, все равно проголосовали за Меркель. Настоящий провал состоит в том, что в ходе первых федеральных выборов в Германии после кризиса евро 2010 года судьба европейского проекта почти не обсуждалась. Сегодня европейцам следовало бы протереть глаза и увидеть глубокую финансовую и политическую взаимозависимость в еврозоне, однако они все еще проводят выборы так, как будто речь идет исключительно о национальных вопросах.

Странная сонливость нынешней избирательной кампании объясняется двумя особыми обстоятельствами. Одно из них состоит в том, что Меркель попыталась вновь использовать ту стратегию, которая оказалась для нее успешной четыре года назад и которая известна под нескладным названием «Ассиметричная демобилизация». Меркель либо предпочитает говорить как можно меньше о спорных вопросах, либо явно занимает позицию своих оппонентов в надежде на то, что сторонники оппозиционных кандидатов сочтут ставки невысокими и вообще не пойдут на выборы. Это прямо противоположный подход тому, который она взяла на вооружение в ходе ее первых федеральных выборов в 2005 году. Тогда Меркель четко обозначила свою позицию, опираясь на главную для нее ценность - «свободу», в частности это относилось к амбициозной программе сокращения государства всеобщего благосостояния. Извлеченный ею урок был ясен: на вас нельзя напасть за то, что вы не говорили, и вас нельзя наказать за то, что вы следовали за общественным мнением, а не пытались его сформировать.

С этим уроком возникли сложности, когда для Меркель наступило время править. Критики называют ее первым «пост-политическим» канцлером - она является лидером без каких-либо следов идеологических обязательств. Вместо этого она в большей степени привержена процессу, нежели сути, и готова занять любую политическую позицию, если это производит впечатление компетентности и консенсуса. Именно этим объясняется поразительный разворот Меркель по вопросу об атомной энергетике после разрушения атомного реактора в Фукусиме, Япония. Хотя раньше Меркель была ведущим в стране сторонником продления жизни немецких атомных реакторов, в сложившейся ситуации она быстро изменила свой курс и стала настаивать на незамедлительном введении моратория на их использование. Подобный маневр обеспечил ей дополнительные тактические преимущества и создал условия для потенциальной коалиции между христианскими демократами и партией зеленых.

Здесь, как и во многих других случаях (особенно в вопросе о кризисе евро), Меркель определила центр немецкой политики и основательно заняла это пространство. Она также позаботилась о том, чтобы у нее не было никакой серьезной угрозы внутри ее собственной партии. И хотя она, очевидно, является наиболее влиятельным лицом, принимающим решения, ей удалось оградить себя от ответственности за какой бы то ни было политический результат. И сделано это было за счет того, что она не идентифицировала себя непосредственно с деталями какой-либо конкретной политики.

Но почему тогда оппозиция, судя по всему, согласилась с проведенной Меркель демобилизацией их собственных сторонников? Здесь обнаруживается вторая особенность. Социал-демократы выбрали себе такого кандидата в федеральные канцлеры, имидж которого до предела напоминает Меркель - минус сдержанность. Штайнбрюк (Streinbrueck) был министром финансов в правительстве «большой коалиции», в которую входили христианские демократы и социал-демократы и которая правила страной с 2005 года по 2009 год. Многие считают, что коалиционное правительство справилось с вызовами, порожденными финансовым кризисом, и в определенном смысле это партнерство продолжилось даже после того, как социал-демократы перешли в оппозицию. С оппозиционных скамеек эта партия поддержала все действия Меркель во время кризиса евро. В результате социал-демократы были лишены какой-либо заслуживающей доверия возможности нападать на Меркель во время предвыборной кампании. (Однако это не избавило их от замечания Меркель о том, что они ненадежны в вопросах, относящихся к Евросоюзу, - грубое оскорбление в адрес партии, которая положила столько усилий на то, чтобы казаться ответственной, находясь в оппозиции.) Не помогло и то, что Штайнбрюк по своей природе немного напоминает «пушку, сорвавшуюся с лафета». Долго он шел к тому, что сама Меркель обнаружила в 2005 году: чем больше говоришь во время предвыборных мероприятий, тем больше совершишь затем ошибок. И поскольку Меркель молчала, пресса сконцентрировала свое внимание на инцидентах риторического характера с участием Штайнбрюка и даже на его жестах: на прошлой неделе он появился с поднятым средним пальцем на обложке немецкого эквивалента журнального приложения к газете New York Times.

Еще важнее то, что подход Меркель - менеджерский, осторожный, постепенный, - кажется, вполне устроил многих немцев. Они не считают, что кризис евро на самом деле уже преодолен; у них сохраняется ощущение того, что после выборов им будет представлен для оплаты еще один греческий счет. Однако меньше всего они хотели бы видеть какую-либо концепцию большого проекта для Европы с передачей еще большей власти Брюсселю; только «зеленые» осмеливаются открыто проявлять энтузиазм по поводу евро, тогда как их показатели, по данным опросов, постоянно снижаются (Меркель, разумеется, еще и перехватила у них инициативу по вопросу об атомной энергетике).

И поэтому существует соблазн сделать вывод, что в Германии вообще не существует реальных проблем. Если публика хочет иметь скучного лидера, то такого она в результате и получит. А с учетом разного рода волнений в соседних странах может показаться неучтивым выражение недовольства по поводу приверженности Германии к консенсусу и к своим обязательствам, если все говорится и делается для того, чтобы любой ценой сохранить Евросоюз. Однако существуют еще и реальные основания для озабоченности.

Прежде всего, становится все сложнее определить предпочтения немецкой публики. Все еще не ясно, поддерживает ли на самом деле значительная часть избирателей демонтаж некоторых элементов европейской интеграции. Новая партия Альтернатива для Германии торжественно обещала проводить работу для того, чтобы «упорядоченно аннулировать» евро. В настоящее время опросы общественного мнения не свидетельствуют о том, что эта партия сможет пройти в парламент. Однако многие наблюдатели считают, что вечер и ночь выборов могут преподнести сюрпризы. С учетом существующего в Германии табу в отношении даже отдаленно «антиевропейской» политики, потенциальные избиратели, возможно, просто не хотят рассказывать о своих истинных предпочтениях специалистам по опросам. (Партия Альтернатива для Германии, со своей стороны, попыталась нарушить существующее табу и подчеркнуто дистанцировалась от правых популистских движений. Кроме того, члены партии выдвинули в качестве своего главного кандидата определенно нехаризматичного профессора экономики.)

Другая озабоченность относится к ассиметричной демобилизации, или, если быть более точным, к почти симметричной демобилизации, с учетом того, что даже собственные избиратели Меркель, поддерживающие христианских демократов, не горят желанием принять участие в выборах, и это губительно сказывается на политической системе. Демократии нуждаются в проведении дебатов и в публичном дискурсе, поскольку они представляют собой способ определения путей развития общества. В этом году, как ожидается, активность избирателей будет низкой, и ведущие интеллектуалы страны заявили о том, что они впервые воздержатся от голосования. Неожиданно немцы стали вспоминать о гражданских уроках Веймарской республики и о том, как она разрушилась в результате отсутствия демократов, готовых поддержать существовавшую систему. В Германии ощущается растущее, хотя пока и не столь явное, беспокойство по поводу того, что обладающий настоящий харизмой правый популист может в один прекрасный день извлечь выгоду из существующего в стране ползучего разочарования политикой.

Есть и еще одно, менее явное опасение. Меркель вкрадчиво подталкивала европейские элиты к тому, чтобы они извлекли соответствующие уроки из кризиса евро, по поводу которого постепенно складывается консенсус на всем континенте. Этот урок состоит в том, что все страны должны наблюдать друг за другом значительно более внимательно. В какой-то момент она решила, что на традиционные европейские институты - особенно на Еврокомиссию - нельзя рассчитывать, если возникнет необходимость предотвратить еще один греческий вариант. Вместо этого она делает ставку на более тесную координацию экономической и фискальной политики между независимыми национальными государствами, тогда как Брюсселю в таком случае отводится лишь некоторая роль для наблюдения за бюджетами отдельных государств, но ни в коем случае не роль лидера.

Есть достаточно оснований для того, чтобы быть скептически настроенным относительно подхода, наделяющего полномочиями представителей национальной исполнительной власти за счет европейских институтов и национальных парламентов. Это приведет к появлению в Европе двух параллельных миров: с одной стороны, существующий Евросоюз и его 28 членов, действующие на основании европейских договоров; с другой стороны, еврозона, в которой правительства заключают соглашения между собой - иногда они используют институты Евросоюза, а иногда создают новые институты для конкретных целей. Конечно, подобная ренационализация с самого начала не являлась большим проектом Германии; скорее, это временное решение, которое лучше всего объясняется сложностями в проведении любой масштабной трансформации Евросоюза. Подобного рода трансформация потребовала бы пересмотра основных юридических соглашений и проведения референдумов по поводу новых договоров, по крайней мере в некоторых странах, и не только немецкое правительство считает слишком большими существующие риски в век популизма и евроскептицизма (поддерживаемого, следует сказать, некоторыми европейскими правительствами, особенно британским).

Пока Меркель продвигает свой план о параллельном мире еврозоны без каких-либо публичных дебатов. Даже журналисты и интеллектуалы почти не заметили того, что польский эксперт по Германии Петр Бурас (Piotr Buras) назвал «тихой революцией».

Однако остается открытым вопрос о том, можно ли будет в течение долгого времени сохранять молчание по этому поводу. При отсутствии объяснений и дискуссий, политика Меркель по координации никогда не сможет получить легитимацию на европейском континенте. Но пока Германия купается в лучах своего экономического успеха, может быть, ей не следует беспокоиться по поводу принесения больших жертв ради сохранения евро. Но если они когда-нибудь станут необходимыми, а вероятность такого варианта продолжает оставаться весьма высокой, тогда немецкие элиты могут пожалеть о своем молчаливом согласии по поводу демократической демобилизации.

Источник

В июне этого года российский президент Владимир Путин, выступая на Петербургском международном экономическом форуме, выразил намерение взять пример с Соединенных Штатов и повернуться к востоку. Он объявил об амбициозных планах усилить российский экономический рост, обратившись к Азиатско-тихоокеанскому региону вместо традиционных для России европейских рынков. Среди прочего он говорил о масштабных вложениях в инфраструктуру и в частности о модернизации Транссибирской магистрали, которая должна будет упрочить связь с Тихим океаном. Он также похвалил государственную нефтяную компанию Роснефть, заключившую крупную экспортную сделку с Китаем. Меньше чем за год до этой речи Путин провел во Владивостоке ежегодный саммит Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества. Это событие эксперты назвали официальным выходом – или официальным возвращением – России, десятилетиями как экономически, так и стратегически пренебрегавшей своим Дальним Востоком, в регион.

Такая смена экономического фокуса может показаться похожей на «азиатский поворот» США, и Россия, действительно, подобно Соединенным Штатам и прочим региональным державам наращивает свое военное присутствие в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Однако существует одно важное различие: Москва старательно подчеркивает, что ее усилия в первую очередь направлены на сотрудничество с Пекином, а не на конкуренцию с ним. Россия отрицает, что ее региональная политика хоть в какой-то мере подразумевает попытки сдерживания Китая. Напротив, в сентябре 2010 года на встрече с зарубежными журналистами и аналитиками на российском черноморском курорте Сочи Путин обвинил «иностранных экспертов» в том, что они «все время пытаются» пугать Россию Китаем. «Мы не пугаемся, - отметил он. – Китай нас не тревожит. . . Китай и Россия будут сотрудничать по многим вопросам». По словам Путина, он доволен состоянием отношений с Китаем. Пекин, по-видимому, придерживается аналогичного мнения. Китайский президент Си Цзиньпин свой первый официальный визит в качестве главы государства нанес в марте именно в Россию. В июле Пекин и Москва дополнительно укрепили свое сотрудничество, проведя в Японском море совместные морские учения.

Мотивы России вполне прозрачны. Как и США, а также многие другие страны, она придерживается модной идеи о растущей мощи Востока и – подобно многим другим – считает, что этот рост происходит в ущерб Соединенным Штатам и Западу. При этом – в отличие от прочих европейских стран – Россия руководствуется не только стремлением сохранить прежнее влияние, но и тревогой за свои уязвимые и слабозаселенные восточные области. Россия одновременно стремится защитить свою территорию, расширить свое присутствие на Тихом океане, избавиться от зияющего разрыва между своей политикой в Европе и в Азии и найти способ сотрудничать с Китаем прочими региональными игроками.

К несчастью для Путина у России мало возможностей воплотить мечты о таком повороте в реальность. Саммит АТЭС был, скорее, красивым жестом, чем сменой парадигмы. Несмотря на всю нынешнюю активность, Азия остается и для внешней политики России, и для ее политики безопасности второстепенным фактором. Сколько бы Москва не говорила о превращении России в центр внутриазиатской торговли и сотрудничества, стратегически она по-прежнему фокусируется на Западе. Население России живет в основном в западных областях, экономически страна связана в основном с Западом, официальная российская военная доктрина концентрируется на Соединенных Штатах и НАТО. И в обозримом будущем ситуация не изменится. Старые модели трудно ломать, а новые планы – пусть даже самые многообещающие – проводить в жизнь.

Возьмем, например, энергетику. Последние два десятилетия Россия разрабатывает крупные нефтегазовые месторождения на острове Сахалин, чтобы удовлетворять растущий в Северо-Восточной Азии спрос на энергоносители. Она также завершила строительство большого экспортного нефтепровода, тянущегося через Сибирь к Тихому океану, и тоже предназначенного для поставок в Китай. Наконец, она обещала поставить в Китай 365 миллионов тонн нефти за ближайшие 25 лет. Однако 20 миллионов тонн, поставленные Россией Китаю в 2011 году, – это лишь около 6% китайского импорта нефти, в котором намного большую роль играют Саудовская Аравия и Ангола. Даже если последнее соглашение будет выполнено, российская доля на рынке вряд ли значительно возрастет, так как общее количество импортируемой Китаем нефти также продолжает увеличиваться. С экспортом газа в Китай дела обстоят еще хуже. За период с 2004 года по июнь 2013 года две страны заключили целых шесть соглашений о торговле газом, но так и не договорились о реальных поставках.

Более того, экономическое присутствие России в Азиатско-Тихоокеанском регионе в целом по-прежнему выглядит крайне скромным. На ее долю приходится лишь 1% регионального торгового оборота и лишь 2% китайской внешней торговли. Путин может сколько угодно говорить об увеличении этих цифр, однако больным местом остается все более неоколониальный характер торговых отношений Москвы и Пекином. Россия поставляет в Китай в основном природные ресурсы, а взамен получает китайские производственные и потребительские товары. Пекин слабо заинтересован в продукции любой российской промышленности - кроме оружейной. Причем в последние годы даже спрос на оружие становится меньше. С 2006 года между странами не было заключено ни одного крупного оружейного контракта, хотя это может измениться, если Китай все же закупит 24 Су-35 и четыре подлодки проекта «Лада». Со своей стороны, Китай тоже недоволен: Москва неоднократно отказывалась разрешить китайским компаниям приобретать значительные доли в российских энергетических проектах. Фактически, Кремль, по-видимому, зачастую воспринимает Пекин как инвестора на крайний случай и обращается к своему «партнеру» не раньше, чем исчерпает прочие возможности.

Следует также отметить, что в региональном масштабе Россия также почти не может влиять на принятие решений. Их принимают в основном Китай, Япония, Южная Корея и Соединенные Штаты. За вычетом состоявшегося в апреле 2013 года визита Синдзо Абэ (Shinzo Abe) - первого визита японского премьер-министра в Россию за десятилетия – российские отношения с Японией остаются натянутыми. Во время недавних крупных российских военных учений на Дальнем Востоке России предполагаемым противником были вторгшиеся силы Японии и Соединенных Штатов. Москва и Токио до сих пор официально не подписали мирный договор по итогам Второй мировой войны, а их территориальный спор вокруг Южных Курил, которые в Японии называют Северными территориями, по-прежнему кажется неразрешимым.

На Корейском полуострове Россия считается наименее влиятельным игроком из участников так называемых шестисторонних переговоров по Северной Корее. Ранее региональные дипломаты даже отмечали, что от нее «больше проблем, чем пользы». В попытках вывести из тупика отношения между Севером и Югом она практически не участвует. Москва так и не сумела воспользоваться знаменитым пристрастием северокорейского лидера Ким Чен Ира к долгим поездкам железнодорожным поездкам по России и получить влияние на политику Северной Кореи, а Ким Чен Ын, судя по всему, не унаследовал от отца любви к российским пейзажам.

Короче говоря, в российском повороте больше слов, чем дела. У России не получается развивать отношения с Азией, и азиатские элиты (в том числе китайские) не воспринимают ее ни как азиатскую страну, ни как серьезного регионального игрока. На их взгляд, она по-прежнему тесно связана с Европой или в лучшем случае с Центральной Азией и мало что может дать Востоку кроме природных ресурсов и оружия. Вдобавок Путин явно предпочитает вести внешнюю политику на высшем уровне – то есть на уровне своих личных контактов и личных контактов своих высших чиновников с лидерами других стран. Для Азии подобный стиль подходит плохо, так как и у Путина, и у его окружения в этом регионе мало личных связей и так как они его плохо понимают. В отличие от Соединенных Штатов у России нет ни сил, ни возможностей, ни даже достаточного интереса, чтобы сделать свой поворот стратегической и экономической реальностью.

В последние годы двусторонние отношения с Китаем принесли России весомые дивиденды. Трения времен холодной войны и вооруженные конфликты на советско-китайской границе ушли в прошлое, а перспективы китайской гегемонии по-прежнему остаются несколько умозрительными. Более того, в целом благожелательно настроенный к России Китай стал фактором, помогающим обеспечивать безопасность Дальнего Востока России – а значит, и территориальную целостность Российской Федерации. Китай поддерживает Россию в Совете безопасности ООН. Сотрудничество с Пекином дает Москве возможность греться в лучах его новой славы, а также укрепляет международную легитимность путинского режима, позволяя Кремлю выдвигать (старую) идею о России как о факторе геополитического баланса или о цивилизационном мосте между Востоком и Западом. Как заметил один из ведущих российских комментаторов Вячеслав Никонов в сентябре 2010 года, когда Москва впервые заговорила о «тихоокеанском повороте», с учетом исторической экспансии России на Восток, ее уникального «евразийского» географического положения и культурного сплава, а также неминуемого демографического и экономического подъема Азиатско-тихоокеанского региона, единственное возможное будущее для России – это стать «европейско-тихоокеанской державой».

Таким будущим Путин, бесспорно, был бы доволен. Сейчас он ставит своей задачей застолбить для России место в новом мировом порядке, при котором в «концерте великих держав», предположительно, будет меньше Европы и больше Азии. Однако в долгосрочной перспективе экономический и политический разрыв между динамичным Китаем и не модернизирующейся Россией станет слишком широк и Москва не сможет навести через него мост. Двусторонние отношения также могут осложниться из-за новых проблем – таких, как судоходные пути или разработка ресурсов Арктики. В конечном итоге, идея китайской гегемонии нравится России ничуть не больше, чем американский унилатерализм и чем любой другой расклад, способный вытеснить ее на обочину – в том числе и «новая модель отношений между великими державами», о которой Си говорил в июне на своей встрече с президентом США Бараком Обамой. Скорее всего, нынешний «поворотный момент» в очередной раз обернется для России разочарованием, и она застрянет между Востоком, к которому она не принадлежит, и Западом, в который она плохо вписывается.

Источник