Вспомнилось, как лет -дцать назад, любил побродить по ночным улицам, вдвоем с плеером; писал письма фее Химкинского леса; читал Цветаеву, с интересом и вдохновением озирался вокруг.....ни феи той, ни леса, ни, даже, плеера - уже давно нет. Остались бульвары и окна города, остался потертый томик Цветаевой, - строчки стихов, которые переживут и меня. Их удивительное свойство - погружать в то прошедшее время, помогает не потерять и то, главное, что у меня осталось - воспоминания. Их уже не переделать, не улучшить, и, главное,  - не испортить. Они лежат себе в подвале памяти, запечатанные в бутылки с этикетками. Изредка, позволяю себе спуститься туда, и пригубить немного этого одуванчикового вина, раскрыть пыльный томик стихов, поплыть по строчкам - туда, куда ногами уже никогда не дойду.

Вот опять окно,

Где опять не спят,

Может пьют вино,

Может - так сидят

Или просто,

Рук не разнимут двое,

В каждом доме, друг - 

Есть окно такое.

Лето в разгаре, за окном плюс много, окна настежь, гамак на балконе, благовония дымятся, музыка играет, вяз за окном - в самом соку. Хорошо быть взрослым. Делаешь что захочешь, обустраиваешь обстановку и быт вокруг соизмеримо своим ценностям и понятиям. 
Накатываю на велосипеде километры воспоминаний по лесу своего детства, району старушки Первопрестольной, с эпическим названием: "Богородское". 
Вот тут я, еще совсем карапузом, съезжал, зимой, на санках с метровой горы - восторги и визги длились гораздо дольше, чем я с нее катился. И, все же, этот крошечный холм казался, тогда, такой огромной горой, что большего и не нужно было. Моей личной, тайной горой, о которой знали только я и бабушка, возившая меня в это сакральное место.
А здесь - я, уже пятилетний, держась за бабушкину теплую руку, стою у двери школьной кухни, где работает ее подруга. Сейчас она откроет дверь, как всегда с улыбкой, худенькая и сухая, с чертами советской актрисы Татьяны Пельтцер, и мы с бабулей зайдем на тарелку супа и сплетен. Взрослые,как всегда, начнут свои скучные разговоры, а я отправлюсь на изучение кухни. Пока идут занятия она тиха, пустынна и полна чудес. Перед уходом я непременно получал огромную ром-бабу, сладкую, темно-коричневую, с плевком молочной глазури сверху, от которой потом, с полчаса, скрипят от сахара зубы.
Вот гараж, на краю района, а кажется что - всего мира, куда отец иногда приводил меня, покопаться в машине, обсудить что-нибудь крайне важное с дедом, пока я, с огромными, счастливыми глазами, кручу руль на его старенькой синей Волге, пахнущий кожей и скрипящий чистотой. Как горд я был, когда дед как-то подъехал на этой Волге к нашему дому и все соседские дети пялились на то, как мне дают порулить.
Хорошо быть ребенком. Даже время года не имеет значения.
Воспоминания столь же хрупки и мимолетны, сколь и сладостны. Возможность погружаться в них - непередаваемое чудо, дарованное нам Создателем, и, в конце концов все, что нам остается. Я вспоминаю десятки мест и сотни историй, пока велосипед, стремительно вращая колесами, гонит в лето.

То был воскресный полдень. Когда гостиничных окон не касалась мгла, их занавешивал туман; дождь смывал туман, потом проходил, уступая место мгле; послеобеденный кофе плавно перетекал в чай с перспективой превратиться в ранний ужин, а потом переместиться в паб, находящийся в погребке, и так до Второго пришествия, и слышно было лишь позвякивание фарфоровых чашек о фарфоровые зубы, шелест шелков и поскрипывание обуви. Тихо взвизгнула шарнирная дверь, что вела в маленький кабинет-библиотеку, и оттуда вышел, хватаясь за воздух, чтобы не упасть, пожилой человек; остановился, окинул всех пристальным взглядом и промолвил спокойным удручающим голосом:

— Пытаетесь кое-как пережить воскресенье?

Потом повернулся и ушел обратно. Дверь со скрипучим шепотом затворилась сама.

Воскресенье в Дублине.

Эти слова уже сами по себе исполнены беды.

Воскресенье в Дублине.

Оброните эту фразу, и она никогда не долетит до дна, а будет падать сквозь пустоту свинцового полдня, пока не пробьет пять часов.

Воскресенье в Дублине. Как бы его пережить.

Бьют погребальные колокола. Заткните уши. Услышьте шипение шуршащего венка из черных перьев, вывешенного на вашей затихшей двери. Прислушайтесь к этим опустевшим улицам под окнами гостиничного номера, которые так и ждут, чтобы заглотить вас, если вы осмелитесь высунуться на улицу до пяти. Ощутите мглу, скользящую влажным фланелевым языком под оконными карнизами, облизывающую крыши гостиниц и оседающую каплями тоски.

«Воскресенье, — думал я. — Дублин». Пабы наглухо закрыты до вечера. Билеты в кино распроданы на две-три недели вперед. Делать нечего, разве что пойти поглазеть на львов, от которых разит мочой, в зверинце Феникс-парка, на стервятников, которых словно окунули в клей и вываляли в ящике тряпичника. Прогуляться вдоль реки Лиффи, увидеть ее туманного оттенка воды. Побродить но аллеям, посмотреть на небеса цвета реки Лиффи.

«Нет, — думал я, — это безумие, марш обратно в постель, разбудите меня на закате, покормите ранним ужином, запихайте обратно в постель, и всем спокойной ночи»!

Но я — герой — сунулся на улицу и в полдень, охваченный легкой паникой, принялся созерцать день краешком глаза. Вот он, лежит распростертый, покинутый коридор часов, окрашенный как верх моего языка в пасмурное утро. В такие дни, должно быть, даже Господа гложет скучища в северных странах. Как тут не вспомнить Сицилию, где любое воскресенье — пышное празднество, искрометное парадное шествие весенних курочек и людей, самодовольно и гордо вышагивающих по теплым, как оладьи, аллеям с распущенными петушиными гребешками, размахивающих руками, ногами, прячущих глаза от горячего солнца, а из вечно распахнутых окон на них ниспадает или обрушивается дармовая музыка.

Но Дублин! Дублин! «Издохший город!» — думал я, поглядывая из окон гостиничного вестибюля на политый дождем закопченный остов. Вот тебе две монетки на глаза!

Потом я открыл дверь и шагнул в объятия преступного воскресенья, которое только меня дожидалось.

Я затворил другую дверь в пабе «Четыре провинции». Постоял в тишине паба в день отдохновения. Бесшумно прокрался, чтобы шепотом попросить лучшего напитка, и долго потягивал его, исцеляя душу. Поблизости пожилой человек был занят похожими поисками закономерностей в своей жизни на дне стакана. Должно быть, прошло минут десять, старик медленно поднял голову и вперился в засиженное мухами зеркало, сквозь меня, в глубь себя.

Брэдбери - Зеленые тени. Белый Кит

Неизвестное дерево цветет и осыпается за окном, провожая утекающее время. Какие же мы все-таки глупые, дети каменных джунглей, раз меняем всю красоту зеленых полей и лесов на маленькие коробочки из бетона, пусть даже и в подарочной упаковке. Конечно всегда есть причины и следствия, следствия и выводы. Причин у каждого хоть отбавляй, а вот выводов делать не научились.

Прекрасная Зеленая отдалась нам вся, без остатка. Пользуясь ее благами, забываем о том, что нужно быть благодарными. Проливным дождем - ли, шквальным - ли ветром, взирает она печально на то, как большая часть человечества отгораживается от нее. Высокой бетонной стеной.

А связь, та тонкая, но нерушимая нить, что протягивается  между нами, слабеет из года в год. Человек без этой связи – пустой сосуд, который не заполнить никакими другими благами. У каждой клеточки тела, как и у каждого листка на ветке -  свое место. Главное не забывать свои корни, иначе сознанию не за что будет уцепиться. 

В такую пасмурную погоду как никогда ощущается тленность материального мира. Когда стены дождя одна за другой накидываются на здания, отбирая работу у мойщиков стекол, а небо беспросветно темнеет. Словно вот он, апокалипсис у порога, и уже слышно цокот четырех лошадей, и кожей чувствуешь их дыхание. 

Не подумайте, что я сумасшедший, но абсолютно точно знаю, что внутри каждого человека есть дерево. Оно растет с нами вместе, цветет и осыпается, взрослеет и увядает. Главное, помнить о нем, любить и поливать, потому что если оно засохнет….ну вы понимаете что будет дальше. 

Дальше не будет ничего.

Рано утром этот город прекрасен. И чем раньше подняться, тем приятнее ветер, играющий с деревьями на бульваре. Я стал просыпаться очень рано. Долгожданное тепло, солнце и зелень за окном дарят энергию и бодрость. А будильник, явно не согласный со своей никчемностью, заливается трелью на полу. Любимый месяц проходит незаметно, как всегда. Он вдохновляет и помогает расправить крылья, воодушевляет и заставляет улыбаться, оставляя морщинки в уголках глаз. В мае я всегда готов на свершения, некоторым из которых суждено воплотиться в жизнь.

«Помни о постоянных величинах»  - подсказывает откуда-то из дальних уголков сознания синий кролик.

«Любое путешествие – это путешествие внутрь самого себя». Раз так - выходит, давненько я не в себе. Засиделся на одном месте. В таких случаях чем дальше, тем тяжелее потом сдвинуться с места. Начинаю запутываться в окружающем мире, словно колыбель для кошки, растягиваются вокруг невидимые нити привычек, автоматизмов. Кто-то наверное считает спокойную жизнь а-ля «день сурка» - верхом наслаждения. Когда все размеренно, все идет по плану, и завтра все так же, как вчера.

Таинственное пламя - то самое, которое герой Эко ошибочно принимает за утерянную память, изредка озаряет сонное сознание, если проснуться рано. Если это не вошло в привычку. Тогда пламя уйдет. Потому что его нельзя повторить или снять с него копию. Можно только плыть по его сладостному течению, управлять которым бесполезно. Этот поток сознания в чистом виде, не поддающийся анализу или изучению, иногда касается ума, подобно озарению, щелкает по лбу, тогда сразу понимаешь, как это прекрасно. Вдохновение на пустом месте, déjà-vu, ощущение счастья без причины – все это таинственное пламя, необъяснимое и неподвластное законам материи….

Так я встаю по утрам, выпиваю чашку  чая, проглатываю ложку Дабура, выкуриваю(пока еще, надеюсь) сигарету, слушая птиц, затем выбегаю из дома и спешу на работу. Каждое утро пытаюсь, насколько возможно, разнообразить этот ритуал. Только вот сонный ум не хочет думать, он оставляет это занятие рефлексам и автоматизмам. Иногда кажется, что мне даже не обязательно открывать глаза – организм сам знает, что ему делать, куда идти, на какой станции сделать пересадку. Биоритмы ждут своего часа, чтобы оживить сознание, поднять меня, сонного на ноги, вбросить из мира грез в вечноспешащую куда-то реальность. Смотри на часы – стрелки бегут, а ты все лежишь и не хочешь вставать. Все утра одинаковы.

Только когда прозвенит будильник, я уже буду далеко...