Гостиная в кремовых тонах, розовая спальня и оранжевая детская, опустевшая с тех пор, как единственная дочь вышла замуж. Картины, книги, изображения Нефертити на стенах, статуэтки, фарфор, льняные салфетки в кольце, ковры, черные напольные вазы-кувшины — работа грузинских мастеров. Муж и жена были искусствоведами, кандидатами наук. Любо-дорого было посмотреть, как эта пара выходила на прогулку!

Он — осанистый, полный, с густой шевелюрой, зачесанной назад. Если бы не седина, эти вдохновенные волосы придавали ему сходство с Шопеном. Да и вообще, было в облике его нечто музыкальное. Только юношеская скрипка уже превратилась в массивный контрабас.

Она — худощавая, очень белая, с седыми легкими волосами. Притягательная той особой нервной красотой, которая свойственна неуравновешенным натурам. Лицо ее было подвижно в каждой черточке, и это производило странный эффект. Словно с дьявольской быстротой менялись картинки в калейдоскопе, и тонкий, будто кистью писаный образ, через секунду мог стать некрасивым, даже отталкивающим, и наоборот. За эту особенность муж в шутку называл ее «небус мутабиле» — облако изменчивое.

Вместе они смотрелись великолепно, и им было смертельно скучно друг с другом.

Поженились они давно, еще в аспирантуре, вместе было прожито почти тридцать лет, и тишина в их доме нарушалась все реже. Да они и не тяготились ею. Наоборот, втайне досадовали, когда внуки гостили у них больше, чем раз в неделю.

Нет, конечно, радовались, когда дочь с мужем и двумя ребятишками навещала их по воскресеньям в два часа дня. Они накрывали большой стол в гостиной, уставляли его тарелками с едой, непременно клали детям гостинцы возле их приборов. Девочке — в розовой обертке, мальчику — в голубой. Куколки, машинки, карандаши и — всегда! — большую шоколадную конфету «Гулливер».

Дети радовались, шумели, целовали бабушку и дедушку. Те смеялись, оживленно беседовали. Но уже через три часа начинали сдержанно поглядывать на стенные часы.

Знакомые им удивлялись. «Совершенно невозможно, — размышляли они, — что людям после стольких лет брака может быть так интересно вдвоем. Такого не бывает!» Знали бы они, что бывает, еще как бывает! Только не вдвоем, а вчетвером. Он, Она и их Одиночества. У каждого — свое.

Спали, впрочем, вместе. Но каждый строго на своей половине, отчего середина кровати казалась более высокой, чем края. Прикроватные тумбочки были завалены искусствоведческими журналами, и тишину нарушали лишь отрывистые фразы: «Да», «Нет», «Уже поздно, завтра рано вставать», «Что нужно для дома?» — да нежное пианиссимо переворачиваемых страниц.





Как-то перед Новым годом дочь принесла им два билета на маленький концерт в филармонию. Концерт назывался «Волшебство». Программа была необычной — Аллеманда Вайса, Бразильская Бахиана Вилла Лобоса и композиция «Три песни» под гитару.

Идти не хотелось. Они давно уже привыкли отмечать праздник, сидя за накрытым столом перед телевизором. Даже не переодевались в нарядные одежды. В час ночи ложились спать. День переползал в день, год в год, и бесчисленные изображения Нефертити на стенах тускнели и покрывались пылью.

Но обижать дочку не хотелось. И воскресным вечером 29 декабря соседи вновь глазели на торжественное дефиле супругов. Он — в черном пальто и серебристом шарфе, с вдохновенными непокрытыми волосами. Она — в белой шубке, черном платье и лаковых туфельках-лодочках. И маленькие руки в черных перчатках теребили сумочку…

Продолжение следует…

отсюда

Сдав верхнюю одежду в гардероб, Она услышала разговор двух пожилых женщин рядом.

— Что это ты, Зина, — выговаривала одна другой — получше обуви не нашла, что ли? Ну, кто в таких ботах в театр ходит? Ты бы еще валенки надела!

— Да, ну! — добродушно отмахивалась полная женщина в шали на плечах. — Бог с ними. Удобно и удобно! Это раньше любую тряпку нацепи — и все оборачивались! А сейчас посмотрят и скажут: «Аккуратная старушка пошла».

«Аккуратная старушка, — усмехнулась Она. — Хорошее определение». Нервным движением одернула платье, поправила легкую прядку и поспешила за мужем в зал.

Концерт начался в полной тишине. Аллеманда и Бахиана произвели странное впечатление. Теплые волны скользили по их телам, нежа и баюкая одновременно. Он задремал, Ее тоже сковывал сон. Некоторые посетители даже посапывали в своих креслах.

Третьим номером были загадочные «Три песни». На сцену вышел щупленький мужчина с гитарой. Ни концертного костюма, ни галстука. Черные брюки, зеленый свитер, потрепанные туфли. Он выглядел уставшим. Вслед за ним выплыли две полные немолодые женщины в шерстяных платьях и с платками на плечах. Каждая из них тоже несла гитару.

Мужчина подошел к микрофону и негромко сказал:

— Дорогие друзья! Мы благодарны вам за то, что в эти предпраздничные дни вы нашли время и пришли на наш концерт. Поверьте, нам очень дорого ваше внимание. Мы не случайно начали нашу программу двумя классическими произведениями. Как нам кажется, они должны были подготовить вас к тому, что вы услышите сейчас. Из нашей жизни стала уходить любовь. Мы можем называть это как угодно — нестабильностью в политике, экономике, падением нравов, недостатком воспитания. На самом деле, это просто дефицит любви. И мы хотели бы еще раз спеть об этом чувстве, ибо оно — первоначало всему.

По залу прошелестел снисходительный смешок, но мужчина, не обращая внимания, прошел вглубь сцены и сел в центре. Справа и слева от него расположились женщины. Свет погас и луч сфокусировался на троице.

Женщина слева низко склонилась над микрофоном, отчего ее фигура в шали стала походить на нахохлившуюся птицу, и начала мягким, очень благозвучным голосом: Я

Вас люблю. Не надо уходить.
Со мною может что-нибудь случиться.
Вдруг разорвётся солнечная нить,
Которая в окне моём лучится.
Я Вас люблю, я Вас люблю сильней,
Чем это видно Вам из Вашей дали.
Зимой я выпускала снегирей,
Которые до Вас не долетали.
Я Вас люблю, и в комнате моей,
Раскрашивая воздух синим цветом,
Живут и вянут васильки полей.
Я Вас люблю. И холодно мне летом.

Она напряглась, подалась вперед и в лице ее появилось что-то жалкое. Будто стала разжиматься невидимая душевная пружина, вокруг которой Она была собрана. Давно забытое, нежное забилось в каждой жилке, черты обмякли. Сейчас Она снова была «небус мутабиле», но Боже мой, каким старообразным! И старообразность эта не отталкивала, а наоборот, привлекала своей теплотой. Она нашла руку мужа и чуть сжала ее. Тот слушал заинтересованно и чуть отстраненно.

Вторым пел мужчина. Он смущенно кашлянул и начал через минуту после первой исполнительницы. Луч света остановился на нем:

В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.
Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, —
Во тьме я солнце бы нашел
С тобой вдвоем,
С тобой вдвоем.
И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.

На Ее щеках появились две светлые влажные полоски. Муж сжал Ей руку. Лицо Его было уставшим, добрым и немного растерянным. Надо было прожить всю жизнь вместе, чтобы понять, что они все еще любят друг друга.

Так же, затаив дыхание, слушали и другие посетители. У многих на глазах были слезы.

— Ты мне никогда такого не говорил и не сказал бы, — услышала Она сдавленный шепот шатенки из соседнего ряда. — Только — подай-принеси!

— Конечно, не сказал бы, — парировал мягкий мужской голос. — Я бы это сделал, без всяких разговоров! Видишь, «с каким бы счастьем я владел тобой одной». Считай, что владею счастьем! Тобой! —

Ври больше! — вздохнула примиренно женщина.

Луч скользнул на третью исполнительницу — самую грузную, с тяжелой челюстью и взлохмаченными короткими волосами. У нее был неожиданно высокий, почти детский голос, но начала она вкрадчиво, будто рассказывая:

Отгорел фейерверк,
Перестала вертеться шутиха,
Блеск одежд карнавальных
Обернулся унылым тряпьём.
Опустел балаган,
И на рыночной площади тихой
То, что было театром,
Становится нашим жильём.
Засыпай, Арлекин.
Поцелуй и прохлада ладоней —
Это всё, чем могу
Отвести от тебя непокой.
Балаган — наш дворец,
Наши ослики — резвые кони.
Если можешь, поверь
Этой сказке и спи, дорогой!
Мне не быть для тебя
Ни волшебной звездой, ни богиней,
Я твой друг, Арлекин,
Потому и доводится мне
Быть гораздо умней,
Чем положено быть Коломбине,
И гораздо добрей,
Чем положено просто жене.
Я до смерти с тобой
Поделю и очаг, и подмостки,
Если занавес поднят,
Я буду смеяться и петь,
И следить, чтоб завистник
В твой грим не подсыпал извёстки,
И любить тебя так,
Как никто не сумеет посметь.

Зал молчал, потрясенный. Счастье не любит шума. Затем, вначале тихо, а потом все уверенней, раздались аплодисменты.

Щупленький мужчина вновь вышел к центральному микрофону.

— Дорогие друзья! Я думаю, вы поняли, почему наша концертная программа называется «Волшебство». Если в ваших сердцах будет после сегодняшнего вечера тепло, если вы посмотрите друг на друга с любовью и не отнимите этого чувства у себя потом, то значит мы работали не зря. Мы искренне желаем вам счастья.

Он сухо поклонился, и вся троица скрылась за кулисами. Концерт был окончен.

Люди расходились тихо, торопливо. Словно боялись, что зимние звезды позавидуют теплу в их душах и выветрят его прежде, чем они дойдут до дома.

Они шли тоже быстро и молча, крепко держась за руки. От величавого дефиле не осталось и следа. Наоборот, сейчас их фигуры, с наклоненным вперед корпусом и вобранными в плечи головами, смотрелись нелепо. Но впервые за много лет им было хорошо от того, что они рядом.

— Ну, как концерт? — позвонила на следующее утро дочь. — Понравился?
— Да, доча, — ответила Она и смущенно поглядела на разворошенную постель. — Очень понравился.

— Мам, мы приедем к вам завтра — поздравить. В два часа, как обычно.

— А чего ждать до завтра? — Приезжайте сейчас. А завтра приедете еще.

— А папа? Он как?

— Папа обеими руками за! Ты — за? — Она посмотрела на мужа. Тот уписывал уже пятый бутерброд и с удовольствием прихлебывал из большой чашки кофе с молоком.

— Конечно! — промычал Он с набитым ртом. — Как раз пойдем погулять с внучатами, пока вы стряпать будете!

Она положила трубку и улыбнулась. У Нее была удивительная манера улыбаться — не размыкая губ, и от этого улыбка казалась трогательной и такой славной.

— Слушай, а ты похожа на Джельсомину, вот сейчас, когда улыбаешься так. Я тебе говорил это?

Она кивнула. Старый фильм «Дорога» с Джульеттой Мазиной в главной роли они смотрели в пору медового месяца.

— Да. Ты говорил, что я так же улыбаюсь, как Джельсомина.

— Надо же! Вспомнилось… Просто удивительно!

Она продолжала улыбаться, а за окном тихо летел снег. Очень тихо, словно боялся спугнуть Ее улыбку.

P. S. В новелле использованы стихи Любови Якушевой, Роберта Бернса и Надежды Сосновской.

отсюда