На днях семь российских легкоатлеток, обвиненных в подмене собственных допинг-проб перед Играми в Пекине, получили окончательный приговор – спортивный арбитражный суд в Лозанне дисквалифицировал девушек на два года и девять месяцев. Адвокаты россиянок Тагир Самакаев и Артем Пацев пришли в редакцию «Советского спорта», чтобы разложить по полочкам многочисленные тома «дела семи» и наглядно продемонстрировать: нарушали закон вовсе не атлетки, а допинг-офицеры…

«СВИДЕТЕЛИ МОГУТ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЧУЖИМИ ПОКАЗАНИЯМИ»
– Что за огромные папки у вас в руках? Материалы по «делу семи»?

Тагир Самакаев: – Только часть. Маленькая толика. Вот когда мы ехали на судебное заседание в Лозанну, документов набралось на несколько сумок…

– Пришлось заплатить за перевес в аэропорту?

Т.С.: – Команда у нас большая, поэтому обошлось, – улыбается Тагир. – Хотя доказательства у нас действительно были весомые. И решение, вынесенное CAS (спортивный арбитражный суд в Лозанне. – Прим. ред.), о дисквалификации девушек на два года и девять месяцев вызывает у нас недоумение. Пока из Лозанны пришла только резолютивная часть решения, мотивировочная же будет в течение нескольких месяцев. Очень любопытно будет на нее взглянуть. Потому что для нас очевидно – девушки в подмене проб не виновны. Еще в прошлом году, будучи членом антидопинговой комиссии Всероссийской федерации легкой атлетики (ВФЛА), которая разбирала этот случай, я не увидел достаточных оснований для привлечения к ответственности спортсменок. И сейчас мы расскажем вам почему.

Коллега Тагира Артем достает из-под стола маленький ноутбук, словно туза из рукава, – на экране возникает многосоставная схема.

Артем Пацев: – Мы покажем вам основную часть презентации, которую демонстрировали в лозаннском арбитражном суде.

– Почему вы решили использовать визуальный ряд?

Т.С.: – Это наша «фишка». Раньше никто из наших российских коллег этим инструментом не пользовался.

А.П.: – Мы понимали, что находимся в менее выгодном положении, чем представители ИААФ (Международная федерация легкой атлетики. – Прим. ред.). Все-таки англичанина, представлявшего наших оппонентов, которые требовали увеличения срока дисквалификации атлеток с двух лет до четырех, и возглавлявшего судебный состав новозеландца объединяет принадлежность к одной правовой системе – англосаксонской, с ее специфическими принципами и правилами.

«ДОКАЗЫВАТЬ ВИНОВНОСТЬ СПОРТСМЕНОВ ДОЛЖНА ИААФ»
– В данном случае классические схемы доказательства невиновности наверняка не подходили: ведь случай был уникальный. Спортсменок обвинили не в употреблении запрещенных веществ, а в подмене проб…

Т.С.: – В том-то и дело. В Правилах ИААФ, как и во Всемирном антидопинговом кодексе, существует презумпция виновности. Но так как мы рассматриваем не классический случай, когда в пробе «А» нашли запрещенное вещество, апробировали в присутствии спортсмена пробу «В», подтвердили его наличие – и дисквалифицировали, все должно быть по-другому.

А.П.: — Чтобы привлечь спортсмена к ответственности за какое-либо антидопинговое нарушение, должна быть соблюдена так называемая «chain of custody» – в вольном переводе «цепочка хранения» (ее схематичное изображение вы можете видеть на этой странице. – Прим. ред.). Если хоть одно ее звено отсутствует, цепочка разрывается. И бремя доказывания должно перекладываться со спортсмена на обвинителя. В рассматриваемом нами случае из пяти этапов без явных нарушений был пройден лишь один…

Первое звено цепочки – это DCO, то есть допинг-офицер, и спортсмен. Атлет под контролем проверяющего сдает мочу, которую тут же разливают по двум бутылочкам. Одна из них с красной наклейкой, это проба «А», другая, с синей – «В». Замечу, что вскрыть их, не оставив следов, практически невозможно.

Второе звено – доставка проб до лаборатории. По правилам ИААФ она должна осуществляться сертифицированными перевозчиками, которые могут создать необходимые условия хранения. Если движение каждой конкретной пробы от DCO до лаборатории не отслежено, как можно говорить о презумпции виновности?

Третье звено – лаборатория. Она должна быть аккредитована Всемирным антидопинговым агентством – ВАДА, иметь сертификат, в котором указано, какие манипуляции она имеет право проводить с пробами. Результаты исследований, полученные в неаккредитованной лаборатории, не могут приниматься в расчет при рассмотрении подобного дела.

Четвертое звено – вскрытие пробы «В». Почему мы отдельно говорим об этом пункте? Потому что фактически это – единственное фундаментальное право спортсмена. Других прав у него нет – только обязанности.

Напомню, что в лабораторию поступают две бутылочки с идентичными уникальными номерами – пробы «А» и «Б». С первым образцом аккредитованная лаборатория имеет право делать все, что захочется, не уведомляя спортсмена. Если по результатам появляются подозрения в нечистоте атлета, лаборатория должна сообщить об этом международной федерации, а та, в свою очередь, обязана незамедлительно уведомить спортсмена через его национальную федерацию. Спортсмен может сказать: «Да, виноват» – и отказаться от вскрытия пробы «В». Если же он не признает нарушения, ему назначают день, как правило, недели через две, когда он может приехать на вскрытие пробы «В» со своими представителями. Тут же проводят анализ – и, если он что-то показывает, уже не отвертишься. В 95 процентах случаев результаты анализа пробы «В» совпадают с «А».

Пятое звено – антидопинговая организация, куда поступает итоговая информация от лаборатории. В нашем случае обработка этой информации заняла около года, что тоже, согласитесь, странно.

«ПРОБЫ ИССЛЕДОВАЛИ В НЕАККРЕДИТОВАННОЙ ЛАБОРАТОРИИ»
– Почему представители лаборатории вообще решили сравнивать пробы наших девушек на соответствие ДНК?

А.П.: – Мы задавали этот вопрос в суде. Оказывается, ИААФ насторожила сверхположительная статистика России по количеству сданных внесоревновательных тестов. В среднем по развитым странам процент неявки атлетов на такие проверки – около 40. У нас же за последние два-три года – всего пять! Вот они и решили провести дополнительные тесты на соответствие ДНК. Составили список, в который вошли около двадцати российских атлетов. И оказалось, что у семи девушек пробы с ранее взятыми не совпадают.

Далее был проведен ДНК-тест. Господин Габриэль Долле, руководитель допинг-службы ИААФ, приезжал в Россию и лично брал у спортсменок защечный мазок. Но с чем сравнивали ДНК, полученную из этого анализа, для нас загадка.

Ведь пробы «А» к тому моменту уже были использованы – где-то полностью, где-то частично – для проведения тестов на запрещенные препараты. В процессе судебного разбирательства выяснилось, что в некоторых случаях руководитель лаборатории считал, что остатков пробы «А» достаточно для проведения анализа ДНК. А в других говорил – первые образцы уже вскрыты и туда могло что-то попасть, поэтому давайте-ка используем пробу «В»…

– Естественно, без уведомления спортсмена?

А.П.: – Именно. Если это так, значит, исследования проводились в нарушение прав спортсменов. Получается, их результаты нельзя брать в расчет.

Если же сравнивались пробы «А», результаты также нельзя принимать всерьез – мельчайшая частичка, попавшая в образец, могла изменить его состав. Широко известен случай в Германии, где в течение 16 лет полиция не могла найти маньяка. Осложнялось дело тем, что орудовал он в разных областях страны… А потом выяснилось, что «тайная убийца», которую так долго не могли найти, – ни в чем не повинная медсестра. Образцы на местах преступления собирались ватными палочками, которые она сворачивала, оставляя там частички своей кожи.

В общем, мы считаем, что ни первый, ни второй анализы ДНК нельзя считать легитимными. Ко всему прочему, лаборатория, проводившая тесты, не имела сертификата ВАДА.

– Как образцы попали в неаккредитованную лабораторию?

Т.С.: – Как выяснилось, лозаннские эксперты, проводившие анализ проб на наличие запрещенных веществ, просто отдали пробы… в соседнюю лабораторию.

А.П.: – Марсель Сожи, руководитель лозаннской лаборатории, куда изначально поступили образцы, объяснил свое решение так. Во-первых, обе лаборатории входят в одну структуру. Во-вторых, те специалисты проводят исследования по гораздо более серьезным случаям – устанавливают личности убийц и все такое. Он сказал, что своим «соседям» может полностью доверять. Это, конечно, здорово. Но я вот, например, тоже могу доверять Тагиру Саитовичу. Но, если бы у него не было статуса адвоката, я не смог бы привлечь его к своей защите, скажем, в уголовном процессе.

Мы понимали, что ИААФ может возразить: «Как еще бороться с допингом?» Поэтому мы проанализировали положения международных антидопинговых актов, правила самой ИААФ и в нашей презентации предложили такую схему проведения анализа проб, которая бы приводила к четкому и понятному результату и одновременно не нарушала права спортсмена. Если после вскрытия и исследования пробы «А» возникают какие-либо сомнения в подлинности ДНК, нужно взять у спортсмена защечный мазок и уже в его присутствии вскрыть пробу «В» и провести сравнительный анализ. Если ДНК не совпадает – виновен, без вопросов. И такую схему можно было бы использовать не только для данного конкретного случая, но и в будущем.

«ПРОБЫ РОССИЯНОК ОТПРАВЛЯЛИ ИЗ... МИНСКА!»
– Возможна ли в принципе физическая подмена проб атлетом?

Т.С.: – Для тех, кто не представляет, как проходит процедура контроля, расскажу: спортсмен идет в узкую туалетную кабинку вместе с допинг-офицером. Незаметно сдать чужую мочу в таком тесном пространстве под пристальным взором DCO шансов практически нет. Чтобы это сделать, нужно изрядно изловчиться – незаметно поставить себе катетер или что-то подобное. При этом спортсмен никогда точно не знает, придет к нему сегодня контролер или нет. Не буду вдаваться в анатомические подробности, но тренироваться с катетером вряд ли возможно. Кроме того, в рассматриваемом нами случае замечаний от DCO не было. Из этого мы делаем вывод, что физической подмены не произошло.

– А что говорят сами допинг-офицеры?

Т.С.: – А вот теперь мы переходим к самой интересной части этой истории. Потому что без смеха рассказывать о том, что они говорят, невозможно. Пришлось потратить немало нервов, чтобы добиться присутствия офицеров DCO на заседании суда. Представители ИААФ сопротивлялись, как могли, утверждая, что для полноценного проведения слушаний будет достаточно письменных заявлений, заблаговременно полученных от DCO. Но мы все-таки добились допроса допинг-офицеров в качестве свидетелей – хоть и по телефону. И не зря. Они посыпались на первых же вопросах – о том, сами ли писали свои показания или кто-то это сделал за них. Один сказал: «Мне по факсу прислали, я подписал».

А.П.: – Спрашиваем: «А кто прислал?» А он отвечает: «Не могу сейчас сказать». Тут даже судьи насторожились. И чем больше вопросов мы задавали, тем больше допинг-офицеры путались в показаниях.

Т.С.: – Потом они подтвердили, что никаких нарушений во время сдачи проб не происходило. Мы решили поинтересоваться дальнейшей судьбой образцов. Тут-то и вскрылось самое интересное. Оказывается, пробы отправлялись вовсе не из Москвы, где были взяты, а из… Минска! «Почему?» – спрашиваем. «Потому что российское законодательство запрещает вывозить биопробы», – отвечают нам допинг-офицеры. На самом же деле надо лишь получить в установленном порядке разрешение Росздравнадзора, как делают многие лечебные учреждения, – и вывози себе на здоровье из России пробы. Но IDTM (организация, в которой работают все допинг-офицеры. – Прим. ред.) решила иначе: зачем получать какие-то разрешения, если можно нанять частного перевозчика, и отправить образцы в Белоруссию без каких-либо бумажек? То есть допинг-пробы семи российских атлеток были вывезены из России контрабандой… Тут у нас волосы встали дыбом. «То есть вы нарушили российское законодательство?» – поинтересовались мы у офицеров. «Да», – говорят. Мол, так им велело руководство IDTM. По нашему мнению, целесообразности в существовании допинг-офицеров нет. В нашем случае они либо сработали непрофессионально, либо сами участвовали в подмене проб. То есть налицо полное несоответствие установленным кодексом ВАДА обязанностям.

– То, что вы рассказываете, просто невероятно. Неужели для спортивного сообщества ИААФ настолько важнее отдельно взятого спортсмена, что можно закрыть глаза на подобные нарушения?

Т.С.: – К сожалению, это так. Тут я вижу только один выход – бороться. На месте наших чиновников я бы задался вопросом: а кем и в каком порядке люди назначаются допинг-офицерами, какие требования к ним предъявляются, чем регулируется и кем контролируется их деятельность в России? Перед кем они несут ответственность за свои проступки и какова эта ответственность? Чем они вообще занимаются – помимо того, что занимаются контрабандой? Я как-то спросил одного представителя антидопинговой организации: «Кого-нибудь когда-нибудь из вас наказывали за нарушения?» Он сказал: «Нет».

А.П.: – В нашем случае девушки-легкоатлетки полностью доказали свою невиновность, хотя и не обязаны были это делать. У каждой из спортсменок есть бумага, подписанная допинг-офицером, где говорится, что никаких нарушений во время сдачи проб зафиксировано не было. Этот документ – единственное, что у спортсмена вообще может быть для доказательства своей невиновности.

– Но не защищает. Что же со всей этой страшной картиной, которую вы нарисовали, делать?

Т.С.: – Нужно бороться. И пусть даже выносят такие решения, как в этот раз, но нужно всякий раз показывать, что мы готовы использовать все предусмотренные законодательством и правилами способы для защиты интересов конкретных спортсменов, а в конечном счете и интересов российского спорта в целом. Нельзя позволять использовать наших атлетов в качестве подопытных мышей.