ГОЛОС ИЗ ПРОШЛОГО

Осенний лист прикреплён с той стороны стекла, а окна ты не можешь открыть - такой холод. Может быть, если телефон зазвонит, мартышка, проглотившая серебряный колокольчик, забегает перед зеркалом туда-сюда, не понимая, откуда звон раздаётся, у неё в животе, как ребёночек, и этот звон в ушах сводит её с ума. Немеханическая жизнь слишком ненадёжна, если сломается, нельзя починить, нельзя поломать до конца, даже мёртвый человек - нельзя сказать, что он сломан, не дышит и сердце не бьётся, всего делов-то. Скорее всего, живой - он и есть сломанный, неправильно думающий, делающий и чувствующий. Пытающийся починить себя, пока в лом не сдали.

Уже декабрь. Телефон звонит где-то рядом, надо добраться до трубки. Не перепутать с чьим-нибудь телом. Мы так давно не общались с тобой. Через его тело ко мне обращался кто-то другой. Этого не замечаешь, пока он голову не поворачивает, и тогда ты видишь провод, спускающийся от левого уха за воротник. Голос в наушнике диктует слова. Твои руки тянутся к воротничку, расстёгивают его. Люди думают, что ты пристаёшь к ним, а тебе только и надо, что до передатчика добраться, поговорить. "Алло! Алло!" - кричат занимающиеся любовью пары, как стая чёрных птиц на белом поле за окном. Мои друзья, мои "далеко-не-друзья". Рассмотришь иного поближе - обычный человек, каких много. Людей, я имею ввиду, достаточное количество - если надоест один, можно взять другого. На твой век людей хватит.

- Алло, мы занимались любовью, помнишь? - наконец-то я дозвонился, запиваю сигаретный дым кофе и представляю себя у окна с телефонной трубкой в руке, а за окном белое поле и жёлтый лист на стекле, за спиной тёплый полумрак, ещё день, а уже темно, так всегда зимой. Тополиный лист - они вымахивают выше десятого этажа в городе - наверное, принимают серые многоэтажки за деревья, со слипшимися ветвями, растущие внутрь, там вечно лето... нет, ничего нет внутри этих домов. Я был там.

- Тише, а то жена услышит. Твои слова гремят по всему дому, - дрессированные звери, возможно, понимают слова. К ноге, сидеть, рядом, голос, тише. Некоторых даже выдрессирывают настолько, что они становятся способны не только воспринимать, но и отдавать команды.

- А что, с ней ты любовью не занимаешься?

- Я пытаюсь... а ты мне мешаешь... не клади трубку - я сейчас... мы сейчас, подожди...

- Эй, что это ты там делаешь? Алло? Ты кончил? Или я просто номером ошибся? Станислав?

- Ччерт, не называй меня по имени! Дорогая, подожди, не уходи! - сейчас самое время кинуть в него подушкой. Шёлковой, зелёной. Оставить его одного бултыхаться в простынях. - Ладно, говори, зачем звонишь?

- Просто хотелось услышать твой голос.




ВНУТРЕННИЙ СТЕРЖЕНЬ

Обида, серебряная трость, которая вибрирует у позвоночника сладко внутри от гортани до паха и обратно, струйкой металлических слёз, как сосулька серебряная трость в руке джентльмена, в танце протыкающем насквозь, вот это я понимаю секс, вот это я понимаю. Inside insights, от животика сквозь лёгкие и сердце, череп откидывает и захлопывает нижнюю челюсть, в глазницах огонь, вперёд, назад, вот так, вот так, когда плачу, кажется, из глаз вываливаются кишки, такого классного секса у меня ни разу в жизни не было. Ах, он даже меня не замечает, насадив меня кусками на свой серебряный шомпол. Даже на главной аллее города серебряный джентльмен найдёт дерьмо, чтобы наступить в него. Сладкий аромат, похожий на запах духов, сопровождает его повсюду. Запах весны, запах перегноя, навсегда прилипший к подошвам - словно отпечаток всех будущих следов.




ВОСКРЕШЕНИЕ

Жанна - это воспоминание, ничего реального в Жанне нет: то, как она стоит передо мною, загораживая свет, и солнце играет в бутылке у неё в руке, когда она поднимает её и опрокидывает содержимое, эликсир жизни, в рот, её грязные волосы, чулки в сеточку, туфли на высоких каблуках. Мини-юбка и длинные тёплые руки, кожаный топик, вся вместе её фигура светится золотом. Росой покрыт лес и голые коряги на прошлогодних листьях - как солдаты, которые уснули, отступая, и не заметили, как опустились на землю, продолжая отползать в вечный сон от превосходящих сил противника; голубые змеи, так и не дотянувшиеся до неба; задохнувшиеся любовники. Пища жуков-древоедов, поедающих с руки, тащащих на своих спинах линию жизни от ладоней вниз под одежду, вместе с тобой пытаясь укрыться от холода в теле, человек, пытаясь укрыться в своих воспоминаниях, бесконечно нищ. Обносок на наш век хватит. Жанна лишь смеётся над тобой, широко расставив ноги, издевательски, головой в ветвях, как колесо или нимб окружающих склонённое над тобой лицо, и как бы ты мёртвым не притворялся - но обида, подступающая к горлу, но слёзы, ручьями готовые хлынуть из глазных скважин по щекам и дальше на землю, как друг, толкающую тебя в спину, изрыгающую из недр - убеждают тебя: это не ты, это всего лишь отпечаток, оставленный тобой. От Жанны несёт перегаром и смехом, палёной шерстью и той особенной свежестью утра после бессонной ночи, размытой границей между сном и бодрствованием, пересекаемой тобой незаконно. В который раз, не сдержавшись, ты, словно огонь из камня, единственный лист на ветви, обнаруживаешь себя с наивным бесстыдством, с каким вдох следует за выдохом, освещая прежде сердце, а потом и лицо, и всё тело вздрагивает, подаётся вперёд, перемещается, оставляя воспоминания.