Заснув вчера в седьмом часу, я благополучно продрыхла не то до второго, не то до первого часу, разгребла остатки насущного, да и то не все, и, постановив, что на полезные дела времени опять не хватит, занялась ерундой и слушанием музла (после Gnawa, музыки мистического ислама Марокко, хорошо пошла музыка мистического православия Балкан). Когда подошло время, вытряхнула себя в 34-хградусное пекло и поехала до Менделеевской. Возле Центра Мейерхольда были встречены Женя, Антон и ранее незнакомая мне девушка; постояли, потом девушка и я прошли по билетам, мои однокурсники остались ждать протекции. Поднявшись на лифте на пятый этаж, я потратила сотку на программку-буклет и дождалась у стеночки первого звонка, после которого отправилась знакомиться со своим законным местом чуть сбоку от середины предпоследнего ряда. Видно оттуда было хорошо, но не прекрасно, а зал заполнялся вяло, и после второго звонка я переместилась в середину ряда второго или третьего; постепенно партер и балкон доукомплектовали халявщиками целиком, но уже с первого действия зрители бежали, а после антракта в зале и вовсе зияло достаточно опустевших мест. Как известно, это признак спектакля если не замечательного, то уж точно интересного.
Московская студия SounDrama и американская Studio Six – Шестая студия, группа выпускников Школы-студии МХАТ – протянули между культурами изящный мостик, сложенный из «Истории города Нью-Йорка» Ирвинга с одной стороны и «Историей одного города» Салтыкова-Щедрина с другой, находя на стыке некий общий контекст. Сценографию не иначе как натуральным пейзажем не назовёшь: на американском берегу постелен зелёный искусственный газон, на русском – натуральная земля, разделяет их полоска воды, по которой актёры, по восемь человек с каждой стороны, шлёпают босиком или в ботинках – первому ряду для защиты от брызг выдали целлофановые плащи-дождевики. Согласно распространённым стереотипам двух народов друг о друге, русские – оголтелые нелогичные варвары в обносках, американцы – чопорные снобы в викторианских нарядах, много говорящие длинными заумными фразами, как правило, не несущими особого смысла. Повествование на русском ведёт эдакий монах Нестор, человек в чёрной рясе с капюшоном, описывающий апокалиптические видения с мрачной убеждённостью пророка; повествование на английском – бойкая экзальтированная барышня с темпом речи диктора на радиостанции. По реке сплавляются на плоту первые американцы – голландские колонисты, преисполненные энтузиазма осваивать новые земли, и принимают за англичан резво перебегающих от кулисы к кулисе соседей-славян, занятых перетаскиванием друг друга всей гурьбой. Строго говоря, это даже ещё не настоящие русские, а наши мифические предки – головотяпы и им сопутствующие племена, знакомые каждому со школьной программы. Они только и делают, что тяпают головами: об стену, друг об друга и об землю, когда богу молятся. Умирающие от любопытства, но побаивающиеся европейцы стараются понять, что им объясняют головотяпы – шаманским плясом и уморительной пантомимой, дело даже едва не доходит до перестрелки, но заканчивается миром – познакомившись, русские дружно перебираются на американскую сторону и танцуют с колонистами под House of Rising Sun. Вот только привычку тяпать не оставили и, как известно, с лёгкостью «перетяпали» гостеприимных хозяев. Только один американец прельстился головотяпской женщиной и остался с ней, единственной оставшейся на родном берегу, но вскоре взвыл от её второй привычки причитать, жалуясь на жизнь. Когда он, вконец раздражённый, хватает жену за волосы, один из глуповских гостей на том берегу незамедлительно повторяет его жест и направляет на американскую женщину ружьё. После обмена пленными, сиречь дамами, народы больше не смешивались, поставили на границе часовых с ружьями, отстреливающих перебежчиков, зато и задумались о «порядке» - всяк по-своему: американцы избрали губернатором самого беспомощного любителя пустопорожней болтовни и стали прославлять его как философа, а головотяпы и иже с ними, объединённые теперь в глуповцев, ищут князя поглупее. Быстро находится нужный дурачок – в тулупе и шапке-ушанке, играет на гармошке, бормочет неразборчивое-матерное, а как начали перед ним заискивать и преклоняться, выучил своё главное и единственно необходимое слово: «Запорю!». Отныне поротые глуповцы, выстроившись на коленях перед своими мисками, на радость своему царьку распевают всю ту же мелодию благоденствия, про Дом Восходящего солнца, - и их песню подхватывают на американском берегу колонисты, собравшиеся за столом помолиться: под патефон или под пианино, которым оказался перевёрнутый посреди реки плот. Но глупый князь, распевающий частушки, не продержался долго: пока его, вусмерть пьяного, отпаивают рассолом и успокаивают колыбельными, женское восстание поднимает «бездетная вдова с лицом коричневого цвета» - анархия, впрочем, выражается в весёлом прыгании на пружинах кровати. Вот американские женщины – совсем другое дело: в белых платьицах затевают уборку, читают Библию… но и их коснулся феминизм – разноцветные парики, костюмы в облипочку и робкие танцы вокруг микрофона на столе. Из-за бабьего бунта и объявляют «антракт по техническим причинам», и некоторые зрители вполне готовы поверить в его техническое происхождение. После антракта между американцами и глуповцами совсем сглаживается разница, вплоть до того, что последние решаются заманить к себе американского губернатора – сказитель обряжается Санта Клаусом, пробирается через пианино за границу, и инфантильный «философ», уверовав и возжелав подарков, увязывается за ним. Одна незадача: стоило иностранцу откушать водки, надеть тулуп да шапку, как в его лексиконе немедленно появляется словечко «запорю!», а в зубах трубка – и берётся за дело он с куда большим рвением, чем его предшественник, - приглашает сурового градоначальника, и начинаются репрессии. Следующее «золотое время» начинается с коронации целого тандема: у новых глуповских владык одна штанина на двоих, и любит этот мутант похаживать по кабакам да выпивать со своим народом, рассыпаясь обращениями «братик-сударик». Там он и заприметил женщину, поющую «Беловежскую пущу», услал её мужа-моряка, играющего на гармошке, и забрал её себе. Но пока мечется она и зовёт своего супруга, у градоначальника нет уже реальной власти, некий полководец-забияка хочет идти походом на непокорную слободу. То же и на американском берегу: новый губернатор, пытавшийся проводить какие-то реформы, оттеснён бравым воякой с жетоном на шее, возмущённым тем, что «какие-то янки» прямо под стенами их форта засевают их землю своим маисом. Марширует отряд в касках, сходятся две разношёрстные армии. Срывается газон, срываются полотнища задников, и яркий свет бьёт на сцену и в зал; под развевающимися парусами тёмной ткани люди дерутся, мешая землю с водой в грязь, возятся, срывая с себя одежды, и замирают полуобнажёнными, покрытыми грязью телами. Полководцы – «Аякс и Гектор» - борются тоже, летописец пытается их остановить, но они отбрасывают его прочь. Не обращая ни на что внимания, они самозабвенно катаются в грязи, пока не обнаруживают: «А где слобода? Где все люди?»… Нервно смеясь, два горе-победителя сидят, подпирая спиной упавшее пианино, на которое сомнамбулически залезают, выползая из грязи, немногие выжившие, громоздятся друг на друга страшной кучей грязной человеческой плоти. Финал лобовой, но впечатляющий и запоминающийся, - как в песне: «По новым данным разведки, мы воевали сами с собой». И тогда, предсказанное в начале, «пришло ОНО» - для режиссёра Панкова, крах национальной и культурной идентичности, смешение двух самобытностей в одно; но не пугает, что балалайка и звёздно-полосатый флаг перестали быть частными символами и стали массовым китчем, да и наступает глобализация куда как более вкрадчиво. Пугает бессмысленная и беспощадная делёжка земли и воздуха, которых хватит на всех, толкающий людей на насилие иррациональный животный страх, что придут чужаки и всё отберут, - страх, заставляющий забыть всё хорошее, что было между, решительно отринуть метод цивилизованного диалога. Полный изобретательного юмора, живой музыки (под колосниками – оркестр, на сцене – виолончелист и гитарист) и танцев, ритмического проговаривания прозаических текстов, чередования русского и английского языков, - в общем, стильный гурманский спектакль, «Город.ОК» предлагает ещё и простую, внятную но оттого не менее ценную концепцию: человек вне зависимости от происхождения всегда готов взяться за дубину. А песня о Доме Восходящего солнца, которую столькие русские люди, мечтавшие о счастливой жизни в штатах, воспринимали как гимн надежды, красоты и новой жизни, вдруг оборачивается, если выучить английский, печальной балладой о загубленной судьбе не то в борделе, не то в кабаке. Внешние, формальные различия останутся различиями, их ничто не сотрёт – гораздо интересней наблюдать сходство двух (и, в принципе, всех) ментальностей на примере двух схожих текстов: великие сатирики независимо друг от друга знали, что жизнь на другом берегу испокон веков кажется людям слаще, и испокон веков они – то есть считанные единицы, руководящие тысячами и миллионами послушных – пытаются добиться этого счастья с оружием в руках: греки и троянцы. Русские и американцы. Глуповцы и янки.
После недлинного спектакля я вернулась домой, к двум часам раскачалась начать писать пост и умудрилась успеть накатать короткую рецензию к утру, большую часть времени потратив на неотложное насущное. Завтра надо бы всё-таки встать пораньше или хотя бы успеть побольше, а вечером – снова в театр.)