Спать ночью не хотелось, поэтому я, что особенно приятно после экзаменов, оторвалась, отдохнула часов эдак до пяти, потом легла спать и – что уже менее приятно – продрыхла до часу дня. В итоге какой-то насущной ерундой прострадала я всю его первую половину, узнала, что Художественный закрыт на фестиваль до начала июля, так что плакал мой «Лопе», и выбрала себе сеанс на «Четырежды». Выпинав себя из дому (день тотальной лени и залипания), доехала до Курской, дошла до кинотеатра «35 Мм»; площадь перед ним была огорожена, люди стояли в очередь на вход, плакат на стене гласил о «международном дне смурфиков», хотя премьера фильма назначена на август. Объявления на заграждениях гласили, что каждый вошедший на мероприятие автоматически становится участником рекламной акции и может быть снят и использован (в смысле на видео). Из-за громкой музыки первый из охранников сделал вид, что меня не слышит, второй сообщил, что пройти через площадь разрешается; на входе в кинотеатр меня остановил третий (почему они всегда так агрессивно останавливают, будто ты с боем прорываешься?), послал далее налево. Там оказался вход с улицы в Джаббервоки, я сунулась было туда, думая, что можно пройти через него, но и дверь букрума в кинотеатр была закрыта – а запасной вход в кинотеатр был ещё дальше и вёл прямо к кассам. Холл и Большой зал, или по крайней мере второй этаж, были, видимо, закрыты на вышеупомянутое мероприятие, ну да я благополучно купила билет в Малый зал и сразу отправилась туда. Я взяла боковое место, а зал был неплохо заполнен; однако на мой пятый ряд вообще больше никто не претендовал, и я благополучно обустроилась в середине со свежей «Солью» в обнимку.
Каждый день старый пастух из безлюдного, полузаброшенного горного городка в Италии поднимается по склонам на живописные зелёные плоскогорья пасти стадо коз, доит их и разносит молоко. Его мучает постоянный кашель, и по утрам он наливает стакан воды, высыпает в него с бумажки какой-то порошок, размешивает в чёрную смесь и выпивает. В храме, наполненном густо витающей в воздухе пылью, уборщица деловито пересыпает наметённый в совок песок на вырванный из журнала лист, заворачивает и отдаёт ему за бутылку молока: пыль – и есть его лекарство. День сменяет день, но однажды всё идёт наперекосяк: на обочине он подбирает колокольчик потерявшейся козы и забирает его с собой, кастрюля, в которой он держал улиток, оказалась почему-то открытой, а главное – свёрток с пылью он потерял на поле. Посреди ночи, звеня колокольчиком, он бежит к храму и колотится в двери, но никто ему не открывает. Наутро он не выходит со стадом, и пастуший пёс, бордер-колли, тщетно лает на дороге, пугая процессию людей, вырядившихся римскими солдатами и сопровождаемых зеваками: видимо, утроено театрализованное представление по мотивам шествия на Голгофу. Заинтересовавшись автомобилем, на котором приехали «легионеры» в красных плащах, он сталкивает его с места, и тот, съехав по наклонной дороге, разрушил забор козьего загона. Стадо разбрелось, некоторые козы поднялись в квартирку хозяина, столпились вокруг кровати – но нашли старого пастуха умирающим. Гроб быстренько снесли всё по той же дороге, а жизнь тем временем продолжается беспрерывно: у одной козы рождается белый козлёнок, вылизываемый матерью, с налипшими на уши кусочками грязи, поднимается на ноги. Новый пастух уводит стадо, а козлята остаются играть в сарае, и везде белый козлёнок выступает заводилой: то опрокинет метлу, то затеет игру в «Царя горы»… быстро понимаешь, что это старый пастух вновь родился козлёнком. На следующий день козлятам обвязывают мордочки верёвкой (непонятно, зачем – может, это помешает им сосать материнское молоко, чтобы его могли украсть люди?) и выпускают вместе со стадом. По дороге он падает в неглубокий овраг, который перескакивают остальные козы, тщетно зовёт маму (все дети – человеческие младенцы, щенки, котята, медвежата, жеребята – зовут именно «ма-ма!» и «мааам!»), а выбирается уже безнадёжно отставшим от стада. Проплутав по окрестностям до вечера, он находит себе приют – по всей видимости, последний – у корней могучей высокой ели; и жизнь продолжается теперь через неё. Времена года – зима, весна, лето – проходят для дерева, как дни, пока однажды – визг циркулярной пилы, падение, аплодисменты – его не срубили. Длиннющее бревно, обрубленное от веток и отёсанное от коры, торжественно волокут в городок, встречают праздничным ликованием. Разбив мостовую, его водружают в конце улицы с привязанным на верхушке зелёным деревцем, украшенным воздушным шариком, и какой-то умелец под одобрительные возгласы взбирается по гладкому стволу на головокружительную высоту, возвышающуюся над всеми крышами городка. По окончании забавы бревно так же торжественно ниспровергают, распиливают и отвозят на лесопилку, где из этих крепких, гладких поленьев складывают квадратную поленницу. Затем их закрывают деревяшками поплоше, заваливают стогом хвороста, сверху насыпают и утрамбовывают земли. В верхнее жерло этого рукотворного вулкана забрасывают горящие головни, из дыр на его поверхности валит дым, окутывая всё вокруг, окуривая леса и поля – а когда он догорел, его раскидали лопатами, извлекая древесный уголь. Теперь им можно набить мешки, и по домам их развозит всё тот же автомобиль, на который когда-то всегда лаял пёс старого пастуха – но только теперь козий загон пустует. Люди сжигают уголь, и из труб поднимается дым – наконец-то в небо. «Четырежды» от Микеланджело Фраммартино так и остался бы очередным фильмом о череде реинкарнаций (человек-козлёнок-дерево-чистая энергия угля, вспоминается Armacord: «Я четырежды ноль умер»), где главный герой – бесплотная бессмертная душа, если бы не был так необычен и красив. Восточная философия перемещена в теоретически христианские реалии – на самом же деле время в Калабрии, месте съёмок, остановилось на языческой цикличности, повторяясь снова и снова в ожидании исхода, и в сюжете ничего бы не изменилось, если бы по дороге шли настоящие римляне, а не ряженые в красных плащах. К тому же в этом полуторачасовом фильме не звучит ни единого человеческого слова, кроме фоновой, не нуждающейся в переводе речи – и при этом тихим, молчаливым его не назовёшь, он наполнен звуками, как музыкой бытия; всё рассказывает визуальный ряд – безупречный настолько, насколько вообще может быть безупречна операторская работа. Каждый ракурс, каждый кадр прекрасны, и при этом ни на секунду не возникает ощущения постановочной съёмки, напротив – создан эффект абсолютной документальности, камера словно просто наблюдает за происходящим, то издалека, то вблизи следуя за своими героями, настолько незаметно, что её как будто и нет вовсе. Нам позволено взглянуть на мир сначала глазами человека, потом козлёнка, потом дерева и даже бревна – как ряд упражнений для медитации, спокойный, размеренный, умиротворённый, но не затянутый, не скучный. Да и как может быть скучен мир, предложенный для этого изучения изнутри, - мир уникальный, удивительный, самобытный, существующий в действительности, но никогда прежде не открывавшийся нам во всех своих простых и волшебных деталях, мелочах и поэзии. Оператору Андреа Локателли удалось, как далеко не всякому художнику, передать мерцание жизни во всех её проявлениях, показать ценность и значимость каждого создания – человека, чей быт ограничен набором действий, исчисляющихся количеством пальцев на руке; коз, красивых и умных, ничем не уступающих двуногим; дерева, вещи, даже пыли, которая становится панацеей, только если в неё поверить. В этом любовном, без экстатических всплесков, жизнеутверждении и жизнепрославлении – редкая и необходимая каждому жителю большого города притягательность. Как часто мы легкомысленно забываем, как жизнь, любая жизнь, глубоко укоренена в природу, как точно и тонко встроена в общий космогонический порядок, как связана со всеми другими жизнями и какое прямое, непосредственное отношение имеет к вечности. Не относясь к популярному жанру концептуальной артхаусной притчи, не заигрывая с абстракциями и аллюзиями, без пафоса и высоколобой многозначительности, без сентиментальных красивостей и без претензий на откровение, «Четырежды» - естественный, искренний, честный и мудрый фильм-созерцание, оставляющий больше эмоций и впечатлений, чем иной динамичный, перенасыщенный событиями и зрелищными спецэффектами блокбастер об эпических битвах бобра с ослом. В общем, когда коза напоминает нам почаще смотреть на небо – это, пожалуй, гениально.
Досмотрев, я вышла, поглядела на смурфо-сборище (взрослые люди, воображающие себя маленькими гномами и красящие лица и руки в синий цвет - это страшно, под музыку никто не танцует, кто-то рисует на асфальте, но в целом никому ни разу не весело), дотопала обратно до метро, приехала домой, постирала башку и села за комп. Сначала мне было сонливо от преддождевой жарищи, от которой даже комары рассвирепели и набросились на меня стаей, потом отвлекали, потом, наконец, я раскачалась, собиралась было написать быстро, но, как всегда, безбожно отвлекалась на всё подряд. И вот, доброе утро, планета, - правда, время на заслуженный отдых у меня ещё есть. В планах на ближайшее будущее – театр, экзамен, кино, Питер. Жизнь прекрасна, аминь.
