Ночью я читала бывшие на почте конспекты чужих билетов, чем дальше – тем больше по диагонали, на курсовые у меня уже не хватило ни времени, ни сил, под утро я ушла спать. Когда меня с трудом добудились спустя несколько часов, я без распечаток и даже без конспектов, нагло уповая на других, собралась и отправилась в универ, и даже не опоздала. Нас было мало, как раз первая пятёрка набралась, как обычно – Аня, Женя, я, Алина, Лиза; ситуация несколько омрачалась тем, что на сей раз Алина не стала распечатывать все билеты, а сохранила их на ноут. Мы дождалась Натальи Сергеевны, подошли вытянуть билеты, согласно их номерам получили тему, теоретическую работу из списка литературы, плюс молчавшие на семинарах получили по пьесе из «курсовых» - так у меня получились: категория времени в пьесе и спектакле; сборник статей «Новый театр», или как-то так он назывался; Арбузовские «Годы странствий». Сборник оказался у Жени с собой, и я тщательно его пролистала (прочитала, можно сказать, - при том, что он не тощенький), законспектировала статьи, которые были заложены закладками, - а про время инфу почерпнула исключительно из своих конспектов семинарных лекций по театроведению из тетради. (Да, я же не сказала, что сдавала театроведение…) Поскольку Алине её ноут был нужен не меньше, чем мне, я не могла прочитать курсовую Ани по «Годам странствий», которые не помнила в принципе, но меня спасло появление самой Ани, у которой была с собой книжка. Я и пьесу пролистала, даже выписала понравившуюся цитату, относящуюся к категории времени, и четвёртой пошла отвечать – после Лизы, получившей уд. Про время я ещё сказала хорошо – конспекта, конечно, не хватало, но там можно было сочинять на ходу; попробовала поговорить про «Годы странствий», но с меня стребовали примеров из современного театра, и я с переменным успехом попыталась определить время в «Киже». Про «Новый театр» меня не спросили вовсе: как и с Лизой, Пивоварова использовала новую (и оправданную нашим раздолбайством) стратегию спрашивать не то, что в билете. Тут меня спасло то, что я ночью не поленилась что-то прочитать и что-то даже запомнить, а особенно спас любимый метод «что не знаю, то придумаю», доведённый до крайней точки попадания пальцем в небо и блефа «Я всё знаю, но молчу, потому что формулирую». Объясняю: меня спросили про Зидельмайера. Я его фамилию-то постоянно забываю, она страшная, такой только злых волшебников называть в детских сказках, - а которая статья его, из тех, что я ночью читала в пересказе, и вовсе не помню. Предполагаю, что он писал о развитии театра, - почти угадываю: о развитии культуры, но – через театр… что ещё? Осеняет: через архитектуру же – была такая статья; с грехом пополам её припоминаю. Потом спрашивают Гвоздева, мне эта фамилия тоже ни о чём не говорит, но я снова делаю хорошую мину, тыкаю в ту же точку: тоже о развитии театра?.. Ага, о театроведении, точно-точно. Да, а через какой метод? Снова доходит: была статья про метод реконструкции – начинаю припоминать её. Так и выкарабкалась на четвёрку, могло быть хуже, - особенно если бы мучили дольше, как в прошлый раз. Главное – что стипендия не пострадает, а для такого раздолбая, как я, готовящегося не весь год, а в последнюю ночь, и склеротика это более чем респектабельный результат; не помню, говорила я или нет, - но я и не хочу слыть отличницей, чтобы на меня не возлагали возвышенные надежды. Итак, отмучившись, я поехала… нет, ещё не домой. Короче говоря: да, ребятушки, я скоро еду в Питер. Сглазить уже нечего – у меня накопилось 12 тыщ с половиной стипендий на карточке, я отщипнула от этой суммы кусочек, заказанные билеты выкуплены. Экскурсоводы мне не нужны, т.к. еду я не одна, посему – только одна просьба: порекомендуйте (особенно это касается питерцев) ваши любимые места для прогулок, культовые местечки-магазинчики, и всё такое. Достопримечательности с открыток (а-ля Медный Всадник) не предлагать, особенно актуально – кафе и рестораны по вегану. Чёрт, до сих пор не верится, что я увижу Город, услышу Город, потрогаю Город, попробую Город… ну да оставим лирику, для начала надо будет сдать последний экзамен. А пока я, теперь уж точно, вернулась домой и не успела пообедать и пройтись по насущному, как пришла пора выходить в театр. И я вышла и поехала до Маяковской, пришла в Практику – в предпоследний раз, напоминаю, билеты я как-никак все брала сильно загодя. Купила программку, дождалась первого звонка, притулилась у стеночки, чтобы не пробираться на своё законное место в седьмом ряду с краю у стены, а со вторым звонком оккупировала пустовавшее местечко в середине ряда эдак третьего.
Павел Пряжко уже зарекомендовал себя как бытописатель современной молодёжи. Написав пьесу о самых не хватающих с неба представителях оной под названием «Жизнь удалась», он считает нужным прокомментировать, что в нём нет иронии – его персонажи действительно считают свою жизнь удавшейся. Ему вторит и режиссёр и худрук Эдуард Бояков, подчёркивая, что не ставит спектакль об отличиях «одноклеточных» и «многоклеточных». Однако тем самым он уже фиксирует, что такое разделение существует, - и пьеса, и постановка следом проводят именно занимательный экскурс в одноклеточный мир, окружающий, иногда незаметно, всех нас своим первичным супом. Но экскурс этот – не снобский, сатирический, свысока, а, чем также славен Пряжко, с доброй иронией и почти симпатией, насколько вообще можно симпатизировать троглодитам. Это не тот спектакль, который будет обличать невежество и падение нравов, - да такие обличения и не нужны, равно как и воспевание «витальности» персонажей, до каковой доходит Бояков в своём (как всегда нелепом) манифесте толерантности в программке; это комедия, достаточно смешная, но не более того – посему режиссёр Виктор Алферов хватил лишку, углядев в её тексте «вечную русскую тоску», мат как «симптом болезни», даже «сложные отношения» и «сильные чувства». Подобный пафос неадекватен материалу: у Пряжко алкоголизм – примета, знак, но не общенациональной катастрофы, а характерности и выразительности, равно как и мат не указывает на некую беду, а служит документальной убедительности и выразительности. Вообще, речевая характеристика – едва ли не единственное, что режиссёры, да и сам драматург оставили своим героям; даже остроумные авторские ремарки озвучиваются рассказчиком (Тенякова), играющим также и второстепенные роли. Действия в начале спектакля только проговариваются, но к концу всё чаще и осуществляются пластически, как будто читка пьесы увлекла молодых актёров: сначала они сидят на стульях неподвижно, читают свои реплики с бумажек, в затемнениях между сценами – громкий шелест перелистываемых страниц, - потом больше и больше воплощаются их немудрящие герои: интонация, мимика, жест. Конечно, этих персонажей, плюс-минус степень переигрывания, сможет, пожалуй, сыграть каждый, копирование действительности – не самый интересный для анализа театральный жанр, но скоротать вечерок эта часовая история сгодится. В лаконичной сценографии – ряды стульев, как в неприбранном школьном классе – мы знакомимся с героями: объёмными как художественные образы, плоскими как человеческие типажи. Эмоциональная Лена (Лесниковская) и её непрошибаемо спокойная и пофигистичная подруга Анжела (Волкова) – второгодницы, с которыми спит их учитель физкультуры Вадим (Артемьев) – по всеобщему определению, «дебил», грызёт ногти и придуривается. Завалив годовую контрольную, Лена напивается с этой славной компанией в раздевалке спортзала, откуда её уводит влюблённый – придётся вслед за автором употреблять понятие «любовь», которое к этим людям безусловно неприменимо – в неё брат Вадима, Алексей (Иосифов), работающий вместе с ним. Вскоре обоих уволили, но преисполненный энтузиазма выйти на «новый жизненный уровень» Алексей не унывает, и они «занимаются бизнесом»: Вадим продаёт диски на рынке, Алексей устанавливает стеклопакеты – и собирается жениться на Лене. Едва получив аттестат, она оказывается в ЗАГСе, при том что влюблена в Вадима, легкомысленно изображающего взаимность, но не собирающегося связывать себя узами брака. Счастливый и наивный Алексей не замечает поцелуев за своей спиной, а от счастья, само собой, напивается, самозабвенно отплясывая под Верку Сердючку; он не задумывается о том, что пьянство Лены приводило его в отчаяние, и также без раздумий Лена раздражена его поведением и расстроена чёрствостью Вадима. Возжелав улизнуть с праздника, они ищут Алексея и находят его в туалете, спящим на бачке, и тащат его пьяным на автобусную остановку. По-прежнему ничего не подозревающий об отношениях новоиспечённой супруги и брата, Алексей тем не менее инстинктивно стремится к утверждению своего превосходства и страдает от Лениной нелюбви, в результате чего докапывается водителя маршрутки и оказывается вышвырнутым на улицу. Пока Анжела, как и в любых других форс-мажорных обстоятельствах, нордически подъедает притыренную со свадьбы колбасу и минералку, невеста, возжелавшая отлить под окнами многоэтажки, спонтанно занимается любовью с Вадимом. Догадывается, ревнует ли Алексей – Бог весть, но когда Лена собирается закурить, он отвешивает ей пощёчину, а Вадим набрасывается на него с кулаками. Относительно исхода драки нас оставляют в неведении, на обезлюдевшей разгромленной сцене Анжела подходит к микрофону и громко рассказывает, что когда молодожёны пропили все деньги, они развелись, и подруги продолжили тусоваться у Вадима на рынке. Спектакль прерывается неизбежным оживляжем – зал густо заливают сценическим дымом, освещают троих актёров, Анжелу и обоих парней, и под оглушительную музыку они поют некую песню на английском. Финальный эпизод можно трактовать как альтернативный финал, могущий произойти прежде событий с маршруткой: Алексей снова восседает на стуле, обозначающем унитаз, только на сей раз он умудрился уронить в него все «свадебные» деньги и должен теперь их выловить и высушить (восславим же театральную условность, избавляющую нас от натуралистических подробностей!). Над ним причитает его мать, у неё, как у подростков – мат, свой язык: «подвёл девочку», «гости такие хорошие». Если бы сами характеры главных героев подразумевали хоть какой-то исход из неизбежности развода и последующего беспорядочного существования, можно было бы пофантазировать, как развивались бы события, если бы из-за инцидента с утопленными деньгами ребята не ушли бы со свадьбы, а Алексей остался бы навсегда униженным в глазах жены и брата. Но трагедии нет и быть не может, все и каждый довольны жизнью, им от неё больше ничего не нужно, кроме удовлетворения элементарных физиологических потребностей – секс, выпивка, еда, танец, комфорт. Рудиментарные привязанности непрочны и кратковременны, эгоизм всеобъемлющ, способность к общению утеряна, ответственность за что-либо и кого-либо отсутствует: герои Пряжко – не повзрослевшие дети в худшем смысле этого слова, и по сравнению с «Урожаем» (где имели место и мат, и интеллектуальная ограниченность, и инфантильность) «Жизнь удалась» рисует ещё более упадническую картинку. Что ж, по крайней мере, - картинка удалась.
После спектакля я дошла обратно до Маяковской, доехала домой, неспешно села за рецензию. Всё казалось, что пишу я быстро, немного и закончу рано, а глядь – вот уже и половина четвёртого, и скоро светать начнёт. Ну да что-нибудь сделать я ещё успею, а завтра высплюсь, отдохну и, кажется, снова пойду в театр. А может, и не в театр, но пойду. До новых впечатлений!