20.06.2011 После традиционного пробуждения в районе половины двенадцатого и страдания насущной ерундой я, позавтракав-пообедав, бодро отправилась на «Лопе», на половину третьего. Доехала до Арбатской, дотопала до «Художественного» кинотеатра, сунулась в кассу… и обломилась, ибо у них фестиваль и Зелёный зал закрыт, о чём не предупредили афишу Яндекса, продолжающую ставить в сетку старые сеансы. Когда я уже в третий раз не могу попасть на один и тот же фильм по трём разным причинам, это какая-то хитрая карма, не находите?.. Пришлось несолоно хлебавши разворачиваться и ехать обратно домой. Там я с энтузиазмом взялась за Алперса, самовольно отметившись вконтакте с Аниного аккаунта, что забираю его, почитала и поконспектировала, а устав, послушала ливень и погромыхивание за окном, всякий олдскульный павер, и вдохновилась на одно полезное дело. Хотела было осилить и ещё одно, но запала уже не хватило, и я стала отдыхать – когда я последний раз этим занималась, и не упомнишь – с полуночи и часов до четырёх. Под Animal Planet, флуд и чай, без особого успеха пытаясь сподвигнуться заодно на разную полезную и давно откладываемую рутину. В планах было, конечно, сакраментальное «лечь пораньше – встать пораньше», но я заранее ожидала, что жаворонок из меня никудышный.
21.06.2011 Конечно, я проснулась то ли в десять, то ли в половине одиннадцатого, но вставать было влом, я, как обычно, ничтоже сумняшеся решила ещё полежать и «полежала» почти до полудня, пока не разбудили. Изначально культурная программа на вечер рассчитывала на «Afterparty» в том же Художественном, но у меня хватило ума зайти на его сайт и убедиться, что по случаю фестиваля там закрыты вообще все залы, кроме Большого. Из всего проката я могла удовольствоваться только «Древом жизни» - кином, отчаянно меня отталкивавшим и афишей, и анонсом, но на безрыбье и друг раком – выбрала сеанс, скоротала время дома за кулинарным шедевром (кабачковые оладьи по-вегански – нямка), насущным (то есть, скорее, борьбой с виснущим Лисом) и, немного, Алперсом. Потом я собралась, вышла из дому и бодро потащилась до Краснопресненской, где разорилась на билет в маленький зал на без десяти шесть или около того. Устроилась в законном центре четвёртого или около того ряда, съела конфетку… и всё оказалось куда хуже, чем даже я ожидала.
Первые же кадры знакомят нас с рыжеволосой миссис О’Брайен (Честейн), воспитанной монашками. Её научили, что есть только два пути – благодати и удовольствия, причём благодать почему-то должна сносить оскорбления и даже побои, а удовольствию почему-то суждено грустить, когда всем хорошо. Мы видим её семью – муж, собаки, трое сыновей, все выглядят счастливыми, а потом один из сыновей по неизвестной причине умирает. Другой же, Джек (Пенн), вырос и работает менеджером в некоей компании, но продолжает думать о брате и матери, - точнее, думает о них постоянно, выпадая из реальности и не обращая внимание на происходящее вокруг, медитируя на синюю лампадку: мать и брат привели его к Богу, а теперь он Его потерял и, похоже, мучается тем, что занят небогоугодным бизнесом. Введя зрителя в курс дела, режиссёр неожиданно огорошивает его вставным клипом для медитаций в стиле канала Discovery – под церковные песнопения грубо, без всякой логики монтируются куски видео, на заднем плане всё реже и реже звучат примитивные, в стиле басенок для дошкольников, фразы из молитвы миссис О’Брайен – вопросы на бытийные темы (каков Бог и где он) и воззвания не то к Богу, не то к покойному сыну найтись или дать о себе знать. Вспышка света посреди темноты, которой перемежались первые эпизоды фильма, разрастается в невразумительные фракталы; космические просторы а-ля телескоп Хаббл; живописное извержение вулкана; морская жизнь с причудливыми медузами и моллюсками; пейзажи пустынь, холмов и озёр нашей планеты; привет «Прогулкам с динозаврами» - один динозавр, хищный, пожалел и не тронул другого, почему-то валяющегося на речном берегу. И когда кажется, что уже всё, должен наконец начаться фильм, - снова космос, рассветы-закаты, падение метеорита в океан, бегущие по кровеносным сосудам эритроциты, не разберёшь, где изображены реально существующие явления, а где компьютерная графика пытается оправдать абсурдно приписанный этому фильму жанр «фэнтези»; теоретически, это всё по отдельности несомненно красиво, но эту красоту, мелькающую, как реклама, не воспринимаешь, с нетерпением ожидая, когда же начнётся собственно фильм. И снова песнопения, снова бессмысленное бормотание, по залу ползут смешки, некоторые, подозревая, что так оно теперь и будет все два часа, уходят, - и они недалеки от истины: по окончании клипа мы погружаемся в прошлое Джека, которого видим урывками то катающимся в лифте по небоскрёбу, то в костюме бредущим куда-то по бездорожью. И прошлое это – не менее сумбурное и бессюжетное хоум-видео, перемежающееся визуализацией детских фантазий и непонятными эпизодами на чердаке, похожем на гроб; этот вольный поток сознания с детскими закадровыми комментариями шёпотом (иногда ребёнка-рассказчика сменяют комментарии от его родителей) невозможно пересказывать связно, ибо связки между нарезкой картинок просто нет, они повторяются, перескакивают с одной на другую, их хронологическую последовательность не удержишь в памяти. Итак, детство: беременность, роды, младенчество, первые шаги, деревянные игрушки, сказки, появление младшего брата, ревность к нему, посаженное дерево, тык пальцем в небо: «Там живёт Бог», - всё сладко, как розовые сопли с сахаром, не омрачено ни ссорами, ни наказаниями, ни болезнями, ни травмами, это пасторальная, сказочная идиллия. Постепенно мы доживаем до исходной точки фильма: братьям лет по 10, весь день они носятся с приятелями и собаками, - до ужина, предваряющегося молитвой. Надо обращаться к отцу «сэр» и на «Вы» и отчитаться ему о школьных успехах и сделанных домашних делах: маленький домашний ад, где дети на положении слуг, чмок в щёчку перед сном, «Ты любишь отца? – Да, сэр»; что для Ханеке («Белая лента») – фашизм, то для Малика благодать. Детские впечатления братьев – промелькнувшие бедные эмигранты и утонувший приятель, после чего в голову юного Джека (МакКракен) закрадывается мысль, что «раз Бог плохой, значит, всё можно». В семье все ходят с суровыми лицами, обозначающими тяжёлый мыслительный процесс, но причина такой напряжёнки не ясна, - только потом нам дают понять, что зло исходит от отца, мистера О’Брайена (Питт). Несостоявшийся музыкант, он играет на органе и слушает пластинки с хрестоматийной классикой, ставшей автоматически саундтреком фильма, пытается научить своих сыновей драться и повторяет, что нельзя быть «добреньким», надо быть сильным, добиваться своего и, в пику проповеди об Иове на тему того, что даже праведнику не избежать беды, - что каждый сам хозяин своей судьбы. И он же – тиран и деспот, наказывающий за скрипнувшую дверь или звякнувшую о тарелку ложку, доходящий до рукоприкладства, - и Джек в свою очередь доходит до ненависти к нему и просит Бога его убить. Более чем здравые мысли отца о необходимости достигать своей цели и быть тем, кем хочешь быть, никак не связаны с его патологической строгостью, - но режиссёр добивается именно этого отождествления, возвращаясь к идее благодати и удовольствия с очевидным предпочтением первой. Когда отец уезжает в командировку, чистая и незамутнённая радость детей от общения с матерью, как в раннем детстве, возвращается, - но без тяжёлой отцовской руки Джек, привыкший к власти силы, вместо моральных принципов, надо собой, живо отбивается от рук. «Плохая компания», бьющая чужие окна и привязывающая лягушку к петарде, подговаривает его «узнать всё самому», но самое страшное преступление, на которое Джек способен, - достать материнскую ночную сорочку из тумбочки и бросить её в реку (река повторяется чаще других кадров – видимо, та самая, на которой встретились динозавры). После этого он терзается совестью, но мать смиренна, шалость сходит с рук, и он решает больше её не слушаться; отец, впрочем, возвращается, и всё встаёт на круги своя. Братья Джека при этом абсолютно незаметны и условны, мы видим только то, что один – флегматичный, безропотный и мирный тихоня, доверяющий ему во всём, другой – ещё более неслышный и забитый, играющий на гитаре. Перевоспитательное озарение нисходит сначала на Джека, когда первому брату он выстрелил в палец, а тот его простил, потом – на отца, когда его уволили с работы и он внезапно понял, что не она была главным в его жизни. Хоум-видео заканчивается семейным переездом, как-то обойдя вниманием ту самую смерть брата в 19 лет, с которой фильм начинался и которая свалилась на семью, вроде, в тех же декорациях, в которых она существовала. Наш герой спускается наконец на лифте вниз и, шагая по тому самому скалистому побережью, проходит сквозь некие ворота, лестницу, храм и встречает себя-мальчика. Они выходят к морю, воды которого расступились, где расхаживает много детей и взрослых, а в отдалении маячит фигура в длинных одеждах – не то Малик дотянул биографию своего персонажа до второго пришествия, не то поместил его прямиком в рай. Кульминационный момент – Джек-Пенн опускается на колени, босые ноги подходят к нему по песку, и он к ним припадает. Встречает он на этом мелководье и мать, и не повзрослевших братьев, и отца, всеобщее примирение, ряд ложных концовок – и двухчасовое зрелище, больше похожее на экранизацию затяжного бредового сновидения, благополучно завершается. Мелкое морализаторство режиссёра – панегирик христианскому воспитанию – тонет в его провалившейся попытке вознести до небес банальнейшую бытовую историю, выставив мать святой, а отца – запутавшимся грешником, воспев «вечную борьбу» их мировоззрений в сознании их отпрыска. При этом борьба – нам бы их проблемы – разрешается элементарно, поскольку душевная гармония и любовь к ближнему своему прекрасно сочетаются с благоустроением своей жизни и преуспеянием в карьере. Малик не справился с символикой, на которую посягнул, и библейской притчи – как-никак, фильм называется «Древо жизни», а оное, как известно, произрастает в раю, - не видно, зато видны многочисленные детские комплексы, в первую очередь Эдипов, и обиды вкупе со стариковским ханжеством. Взгляд на неразумного зрителя с высоты «неоспоримых догм», с претензией на создание шедевра «сразу обо всём» (слоган фильма на полном серьёзе обещает «космик эпик»), - заведомо проигрышный и только в очередной раз профанирует и дискредитирует нравоучительным пафосом все христианские идеи (особенно хороша христианская мораль динозавров – вот где на самом деле венец эволюции!). Каковые в последнее время стали подозрительно популярными в кино – в частности, мою любимую цитату из «Песни Песней» Соломона, «И если пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо ты со мной», перевирают на все лады уже три разных фильма: «Пастырь», «Цена страсти» (я видела только трейлер) и, вот, «Древо жизни». Последний оказался, пожалуй, первым фильмом в моей практике, утомляющим с первых же минут и ни на мгновение не избавляющий от острого желания, чтобы он поскорей закончился – от порыва встать и уйти удерживал только профессиональный интерес. В нём нет ни качественной операторской работы, ни адекватной музыки (заранее предугадываешь, в какой очередной патетический момент грянет очередной Брамс), ни внятного текста, ни мало-мальских актёрских работ, – непонятно, для чего привлечён замечательный актёр, умница и красавец Шон Пенн, если он появится в эпилоге и прологе и ему нечего будет играть, – ничего, кроме скомканного трейлера будущей шестичасовой (!) картины и вымороченной режиссёрской концепции, разрекламированной как откровение, освистанной в Каннах и всё равно получившей Золотую ветвь по принципу «Ничего не понял, но, чтобы не показаться дураком, скажу, что это гениально».
Окончание эпопеи оставшаяся публика встретила аплодисментами несказанного облегчения, я с наслаждением вытряхнулась на свежий воздух и поехала домой, дома села за рецензию. Сонливости сначала не придала значения, но потом к оной добавились тяжесть в желудке и тошнота; переела кабачков и макарон, решила я. Но когда прилегла отдохнуть, скрутило не по-детски – внезапно, ничего, так сказать, не предвещало, а планы за ночь управиться с Алперсом пошли лесом. Дважды я методом глубокой медитации абстрагировалась от недомоганий и почти оклёмывалась – и дважды мама врывалась именно в этот момент, и необходимость ей объяснять, что лучшая помощь – оставить меня в покое, и выслушивать её панику повергали меня к началу приступа. На третий раз мне удалось вернуться за комп и рецензию, выпить ношпы, потом – пару фуразалидолин, и заварить две чашки крепкого пуэра. Так и просидела ночь – с время от времени накатывающими рецидивами, уже не такими сильными, и бодряком в промежутках; надеюсь, эти рецидивы как раз сейчас закончились и позволят мне поспать. Скоро пойду баиньки, завтра буду сидеть на каше и минералке и домучивать Алперса, вечером – наконец-то театр, давно я там не была! В кинопрокате ждём Тачек, Пингвинов, Бурю (ура!) и ещё много всякого хорошего. До новостей!