Спалось под утро, когда уже рассвело, хорошо – я выспалась к полудню и, когда папа вернулся с работы, уже встала и погрузилась в разгребание дел насущных. Хоть в театр мне сегодня надо было и на час позже, чем обычно, всего накопившегося осилить я так и не успела и вывалилась на безлюдную остановку. Подъехал пустой автобус, водитель вышел купить в киоске тоника, я прошла через турникет и уселась, а тот, вернувшись, стал требовать, чтобы заплатила или убиралась. Мне влом было с ним пререкаться и ещё более влом покупать билет, и я вышла обратно надеяться на маршрутку, не заставившую себя ждать. Время терпело, и я зашла в отдел сувениров в Трамплине, но упомянутой мною давеча совы там уже не было, хотя были другие фигурки вроде тех, что на Менделеевской. Да, не по 390, но по 270-300, за что меня тоже жаба задушила бы, так что про фарфоровую сову пришлось забыть. Наконец, подземка довезла меня до Сухаревки, и я неспешно пошагала до Школы ДрамИскусства. Завернув за угол в поисках входа, обнаружила Женю с Аней, которые что-то изучали на пороге. Им было явно не до меня, и я вошла в театр, купила программку и вместе с ней – журнал «Станиславский». Прошлась по выставке со скульптурами и мебелью а-ля средневек из необработанного дерева и маленькими пейзажами маслом, поднялась на второй этаж, полистала журнал – а он старый, январский, я такой зимой в «Человеке» купила и уж думала, что с тех пор вышел новый номер, а обложки просто одинаковые. Пришлось вернуть, а тут и звонок прозвенел, если можно таковым считать колокольчик в руках какой-то девочки. Я поднялась на третий ярус зала «Глобус» - как когда-то на «Саломее» - и точно так же сначала села на свой законный стул с краю, а потом пересела поближе к середине.
Тот факт, что из пьесы Хармса «Гвидон» с добавлением других его же стихов Александр Маноцков, самоучка-мультиинструменталист, фактически основатель современной литургической музыки, сделает оперу, уже сам по себе является событием. Постановка Огарёва и Глушкова дала опере эстетическое обрамление, адекватное содержанию – и получилась часовая вокально-пластическая композиция, неожиданно серьёзная и возвышенная. Обаятельный пафосный стихотворец Гвидон (Исаев) обращается с молитвой к Богу и засыпает, и ему словно снится таинственная мистерия: хор в белых одеждах поёт, руководимый святым Августином (Белявская), составляя мизансцены, сочетающиеся с песнопениями, складывающимися из непонятных, словно в импровизации изобретаемых слов. Круг сцены опускается ниже первого зрительного яруса, его горизонталь в какой-то момент начинает казаться вертикалью, и ползущие по ней прямо – карабкающимися ввысь. Для этого хора в белом – половина женщин, половина мужчин, скорее ангелов, чем монахов, скорее единого целого, чем разрозненных существ – музыка кажется единственной естественной формой существования, выражаясь в каждом движении, каждом звуке: гармония сфер как она есть – «либретто ночи», грёза, сон. Но вот наступает «либретто дня», сцена поднимается, Августин, проповедуя с балкона на фоне полотнища с нарисованным солнцем, сбрасывает прихожанам светлые костюмы, из-за кулис появляется вешалка со шляпками, и хор переодевается в мирскую одежду – общий кремовый колорит, но у каждого своя собственная яркая деталь костюма: например, пёстрые носки у Гвидона или соломенная шляпка с цветами его невесты Лизы (Гаврилова). Медитативные мотивы духовных песнопений сменяются такими же многоголосыми, гармоничными, но бойкими мотивами народных песен – хороводных, плясовых, но не кондово-фольклорных, а общечеловеческих, раздольно-ритмичных. Лиза вместо того, чтобы пойти в церковь, как остальные, уходит вслед за Ведьмой (Ивакшина) в лесную чащу, враждебную, языческую стихию, где прямо с небес говорит и смеётся язвительное Лесное чучело (Букатина). Проснувшийся Гвидон не узнаёт своей квартиры – хор изображает мебель – и стремится в монастырь, охваченный «мыслью благородного коня», наивным духом своего лирического рыцарства. Святой Августин спускается с балкона к монахам, ступает по их коленям через сцену – и падает на их руки, его мёртвым относят в сторону. Гвидон вспоминает о любви, и приходит Лиза – он выговаривает ей за недостойное поведение, а она просто целует его, и Настоятель – всё тот же Августин, но уже без облачения с букетом на груди и высокой шапкой – благословляет их, поливая картонной лейкой бутафорский цветок, на глазах вырастающий и распускающийся. Снова день клонится к ночи, прихожане в круг укладываются спать. Гвидон выносит красивого петуха с мохнатыми ногами, и тот важно подходит к лежащим, трогает их ногой, в паузах между пением Гвидона мелодично кудахчет. Подходит к концу стильная, изящная сказка, в которой главное – не сюжет, а красота звука, формы, света, цвета, волшебная атмосфера безусловной, органичной, незамутнённой и радостной веры в чудо, которую не хочется покидать. Хочется самому верить, как зритель средневекового церковного представления, также сочетавшего молитву и иронию, что Августин с его нелепо-прямолинейными символами – настоящий (недаром для пущей условности здесь мужчину играет женщина, как тогда мужчины играли женщин), и мир, созданный не сценографией, а одними актёрами, настоящий тоже. Настоящий не как утопия, абстрактная пасторальная Аркадия, а как детство каждого по отдельности и первобытное детство всего человечества, когда именно такая вера, во что бы то ни было, была неотъемлемой частью сознания себя и космоса вокруг. Хармс, как его мифологический, почти пушкинский, вдохновенный Гвидон, был не только и не столько насмешником и лицедеем, каким его привыкли видеть, сколько не философом даже, а мудрецом, просто и бесхитростно, вопреки логическим построениям любившим жизнь, Бога, любовь. Он чище, светлее и тоньше под коростой многочисленных «измов» - он такой, как в этом удивительном спектакле, на уровне чувств понятном любому. В конце концов, кому, как не абсурдисту, говорить: «Верую, ибо абсурдно»?
После спектакля было ещё так светло и тепло, что я привычно пошагала по Последнему переулку до Цветного бульвара – жаль, местная Кантата уже закрылась и не искусила меня купить девятый сорт чая, хотя меня вчера уже искусил Кофеин – и далее до одноимённой станции. Рядом с оной станцией внезапно вырос торговый центр «Цветной», сияющий огнями – там раньше была только серая неприметная стройка, которую я за время учёбы привыкла не замечать, так что этот стеклянный куб словно с неба упал. Я зашла и с первого этажа, пропахшего парфюмерией и косметикой, спустилась в подвальный, обещавший мне сувениры – там не было ничего выходящего за рамки фэновых игрушек из мультимедиа-магазинов. Только после этого я добралась до подземки, приехала домой и начала медленно и мучительно раскачиваться на рецензию. Вдохновение как таковое попёрло только часа в четыре, и мне удалось сваять не пару абзацев, а полноценный текст. Засим я собой горда и довольна и удаляюсь высыпаться, дабы завтра снова сходить в театр и написать об этом соответственно. Всем доброго утра)
