Иногда высыпаться тоже надо – и сегодня утром мне захотелось досмотреть сон, в котором все сумбурные события крутились (немудрено при моём фестивальном образе жизни) вокруг театра с нетривиальным названием вроде «Удивление». Так я доспала-додремала до двенадцати, пробив философию, вставать было легко и приятно, я успела пострадать ерундой, собраться и как следует позавтракать. В инст я выехала вовремя и, несмотря на час пик, умудрилась добраться без опозданий и заняла единственное пустующее место под боком преподавательского стола. Началась наша первая лекция Силюнаса, который очаровательно заикался и умиротворяюще покачивался с ноги на ногу; мелкая морось за окном, не прекращающаяся третьи сутки, переросла в такой же неощутимо мелкий, но шумный ливень. За две пары мы записали список литературы, прослушали и поконспектировали краткую историю Испании и зарождение тамошнего театра до Хуана дель Энсины. Отпустили нас пораньше, и я побежала обедать в Шоколадницу, где истребила очередной тыквенный пирог, а на десерт раскатала губу и на постный кокосовый пудинг. Без спешки поев, я пораньше, чтобы точно не опоздать, отправилась на Менделеевскую, в ЦиМ, где в фойе уже собралось непривычно много нашего народа – Антон, Лиза и Саша с парнем неизвестного происхождения. Вскоре прозвучал первый звонок, а там и второй, и, поразмыслив несколько минут по традиции, нас всех пустили в театр; зал, в который я ворвалась, поднявшись наверх, был заполнен плохо, свободные места зияли везде, и я устроилась поудобнее в его центре, чтобы видеть по максимуму. Как-никак, меня давно интересовал этот спектакль.
В «Отелло» питерского режиссёра Феодори главный герой – Яго (Пашнин). Этот обаятельный трикстер первым появляется на сцене и доверительно сообщает публике свои мотивы. Нет, завидовать Отелло (Мясников) ему нет причин: он молод и на полголовы выше своего генерала. Всё гораздо прозаичней: ходят слухи, что мавр гулял с его женой, его обошли чином, поставив его под унизительное командование мальчишки Кассио, его жену заставили прислуживать взбалмошной девчонке, жене Отелло. Как тут не задуматься о несправедливости счастья, свалившегося на голову мавра? Этот похожий на Вальдеса счастливчик только и делает, что целуется со своей Дездемоной (Соколова) – хрупкой девушкой с мальчуковой стрижкой и аристократично-балетными повадками, и не чувствует, как над головой сгущаются тучи. Яго хлопочет, всех настраивая против своего врага: вот безобидный толстяк Родриго (Шишулькин), которому было отказано в руке Дездемоны – его можно вовсю использовать в своих целях. Вот отец новоиспечённой невесты, старик Брабанцио (Сальников), который в одной ночной рубашке бежит в Сенат, чтобы обличать жениха-похитителя. «Отцу соврала – и тебе соврёт», - бросает первые зёрна сомнений в душу Отелло Брабанцио и хлопает его по щеке измазанной сажей рукой, оставляя чёрный след. Но поздно: молодожёны отбывают на Кипр, и Яго с Родриго следует за ними, а вслед за серыми солдатскими шинелями выбираются на берег из трюмов увязавшиеся венецианские мороки – маски. Эта зловещая массовка в чёрных плащах и белых жабо отбивает ритм на бубнах и барабанах, в клетчатых трико арлекинов – стучит вёслами-пиками, вносит оживляж между эпизодами танцами под бойкую музычку; безликой безмолвной толпой маски наблюдают, подслушивают, запутывают одиноких прохожих. Первой прибывает Дездемона – утончённую дворянскую дочь беспрестанно тошнит, а моряк-муж подхватывает её и кружит в танце; пока они ещё друзья – а когда станут врагами, поменяются ролями: в инфантила превратится сломленный Отелло, сняв сапоги и оставшись босиком, а она на босые ноги натянет сапоги, предчувствуя борьбу за своё счастье. На Кипре, на праздновании победы над турками, Яго замышляет свою самую крупную и сложную аферу: складывающееся в его воображении дальнейшее развитие событий мы видим как театр теней за опущенными полотнищами парусов – «Посмотрим же, что будет наяву», - а наяву всё происходит точно так же, как он задумал: Яго – профессиональный манипулятор людьми, доводящий ложь до уровня искусства, словно сам верит в свою клевету. «Попутный ветер дует – я плыву», - заканчивает он свой девиз, радуясь благоволящей к нему удаче. Подпоить простодушного лейтенантика Кассио (Фадин) не составило труда – и вот тот уже ссорится с не менее пьяным Родриго, старик Монтано (Иванов) бросается разнимать, и в руку Кассио наш ловкач вкладывает нож. Кассио отстранён от должности, идёт за помощью к Дездемоне, а Яго закидывает удочку – и Отелло заглатывает приманку. «Нечаянная радость» - такая нездешняя, непохожая на всех простых вояк и их подруг, такая юная и непосредственная Дездемона (так и тянет обозвать её Джульеттой) – для него настоящее чудо, в которое не веришь и которое боишься потерять настолько, что ищешь малейший признак того, что чудо это – ненастоящее, мираж. Настолько уязвимым, слабым и беззащитным оказывается чувство сильного, но доверчивого генерала к жене, что ничтожный намёк лгуна заставляет его мучиться звенящей головной болью от страшных подозрений. Дездемоне невдомёк, и она пристаёт к нему с попытками обвязать голову платком, никак не желает оставить беднягу в покое – и Отелло приходит в ярость: авторы спектакля очевидно вдохновлялись «Отелло» Някрошюса, ставшим уже каноном не хуже Шекспира – ревнивый мавр под тот же туш, сопровождавший танец любви, только более громкий и напористый, мотает партнёршу туда-сюда, того и гляди задушит злополучным платком. И задушил бы, не дождавшись конца трагедии, не вступись за Дездемону верная Эмилия (Зверева) – тогда платок и попал в её руки. Яго снова торжествует, но раскрученный им маховик интриг начинает постепенно опережать его: Отелло сам требует от него новых доказательств, словно сомневается, не сон ли – любовь к нему Дездемоны, и просит ущипнуть его, не задумываясь о том, что сон может рассеяться. Генерал ползает за своим поручиком в песке, униженно хватает его за полы шинели, а добиваясь желаемого – падает в обморок. Яго подмигивает публике и посмеивается над Отелло – сентиментальным, чувствительным героем старых пьес, беспомощным перед ним – новым, расчётливым и хитрым героем, уверенно идущим к своей цели и добивающимся своего. Своего ли? Отелло сам, без подсказки клянётся покарать якобы неверную супругу и, уткнувшись лицом в подкладку шинели Яго, измазывает чернотой и остальное лицо; как раньше он сам приказал Яго и его жене шпионить за Дездемоной, так и теперь он сам поручил Яго убить Кассио – он ли жертва обстоятельств? Нет, он – да простят мне невольное следование расистским предубеждениям старика Шекспира – дикарь, варвар, им правят не этические нормы и не законы государства, им правят приметы, знаки. Дурная примета – потеря платка, и для Отелло вместе с ним любовь потеряна, как и не было – при встрече с посланцем дожа он снова бьёт Дездемону, прилюдно, а дома добавляет оскорблениями. Убит Родриго – и снежная лавина катастроф, которую Яго подтолкнул, вот-вот накроет его самого. Отелло идёт убивать Дездемону – на сей раз обходится без танцев: двое бултыхаются в мелких бассейнах с водой, единственном оправдании дополнительной сцены, выдвинутой на четверть зрительного зала так, что её видно с весьма ограниченного количества мест. Мокрая, измождённая Дездемона падает замертво: похоже, Отелло её попросту утопил, стихия воды (и снова мы вспоминаем Някрошюса) всё-таки для него ближе. Спихнув тело ногой, он хладнокровно засыпает его песком, и только убедившись в невинности убитой – прижимает её к груди и затем закалывается. Трупы заваливают грудами шинелей, про Яго забывают, и он заканчивает фразой: «Каждый из нас – сад, а садовник в нём – воля». Каждый сам творит свою судьбу, и Отелло, лишённый воли перед лицом первобытных, животных страстей и порывов, задолго до преступления выбирает между любовью и языческим обрядом – сколько бы ни говорил он о грехе с христианской точки зрения – обряд очистительного убийства, спасения мира от зла, которое он тоже изначально не мог не видеть в браке с венецианкой, идущем вразрез с его привычной военной жизнью. Но Отелло раскаялся перед смертью, смыл черноту с лица и рук, - а Яго? То, что Отелло убил Дездемону из мести и ревности, и наверняка убил бы рано или поздно и без посторонней помощи, не оправдывает того, что и сам Яго мстил и ревновал Отелло – и не раскаялся ни в чём. В спектакле на его руках даже формально нет крови – ни Родриго, ни Эмилии. И всё же – от того, что Дездемона отмучилась в браке с лютым мавром, а Яго, быть может, останется жив, испытываешь некоторое облегчение… вот бы только его ум и энергию употребить не на ненависть, а в иное, положительное русло! Может быть, спектаклю и не хватает лиризма, зато динамика, исходящая от Яго, становится его двигателем, заставляя знакомый сюжет на одном дыхании пролетать перед глазами за почти три часа сценического времени, как проносилась вертящаяся мачта над головами близсидящих зрителей, а текст в переводе Пастернака, в своих прозаических частях слегка перефразированный, из его уст звучит особенно современно и свежо. У спектакля есть стиль, вкус и запах, атмосфера игры, меняющей местами фаворитов, увлекающей всё новых игроков, беспощадно разрушающей надежды – игры, в которой нет победителей. Есть искренние, живые и достоверные актёрские работы, объёмные и психологически глубокие персонажи. И, конечно, отдельная благодарность режиссуре – «Отелло» поставлен без штампов жанра, не рвёт страсти в клочья, но и не ударяется в безоглядный эксперимент, уверенно балансируя между традицией и требованиями времени. Главное из которых, наверное, - умение прощать, чуждое миру шекспировских героев.
После антракта, в котором я спустилась за программкой, и без того пустоватый зал опустел ещё больше. Ушёл и Антон – в Практику на встречу с Гельманом в десять часов. Девчонки понасобирали из песка на авансцене камушков, и Лиза подарила мне один. Когда спектакль подошёл к концу, лифт довёз меня обратно на первый этаж, и вскоре я уже ехала домой. Завтра у меня нет театра, и я надеюсь успеть в кино, а совсем хорошо – если и в кино, и на выставку. До завтра и прощаюсь)