Вчерашний ночной пост. В четыре утра ЛиРу работать не хотела…
Похвальная редкость для меня – лечь спать до трёх ночи, однако вчера мне это удалось, так что даже перестали мучить ошмётки совести за пропущенный получасовой балет. Я выспалась, проснулась раньше будильника, встала легко, успела позавтракать и пострадать ерундой, вовремя вышла из дому, недолго ждала маршрутки и вовремя приехала на первую пару. Из-за двух пропущенных по взаимному недоразумению занятий Дергачёв, чтобы уложиться в график, забил на философию даосизма и конфуцианства, и мы после буддизма сразу приступили сегодня к философии древнегреческой. После лекции и перерыва мы кое-как, кому как было удобно, передвинули парты и стулья, водрузили на стол телевизор и стали смотреть кассету с записью «Арлекина» Стрелера с Солери в главной роли; пока не пришёл Бартошевич, можно было подремать. С ноутбука он показал нам фрагменты репетиций, на которых можно было увидеть самого Стрелера за работой, и чёрно-белую запись самого старого «Арлекин» с Марчелло Моретти. Можно было досмотреть ч/б версию, которая смотрелась явно поживее, но народ выбрал цветную; впрочем, времени оставалось в обрез, поэтому мы смотрели её на ускоренной промотке, останавливаясь на особо удачных моментах. Бартошевич отпустил нас даже раньше шести – до самых экзаменов: испанский театр нам теперь будет читать Силюнас. А ещё у нас сегодня умерла последняя, третья золотая рыба, люди не поленились купить две красные гвоздички, водрузить их в баночку из-под рыбьего корма, а баночку поставить в опустевший аквариум без воды. После пар я традиционно заявилась в Шоколадницу на Арбате, заказала тыквенный пирог; времени у меня был целый час, мне не хотелось приходить в театр слишком рано и простаивать в фойе, поэтому я не торопясь слазила в интернет, поела, потом поехала на Менделеевскую. В ЦиМ я пришла к 15ти минутам восьмого – в это время как раз обычно звучит второй, если не первый, звонок, но в фойе оставались только бабушки, надеющиеся на лишний билетик. Администрация мне заявила, будто спектакль уже «20 минут как начался» - хотя он, конечно, не мог начаться на пять минут раньше заявленного срока, и даже если мои часы врут, вовремя спектакли тоже не начинаются никогда, тем паче на фестивалях. Пускать меня отказались наотрез даже на балкон, ещё и отчитав за опоздание, хотя и предложили приходить завтра. Сказав дружно, я покинула гостеприимный ЦиМ и притулилась на свежем воздухе с нетбуком – альтернативу искать; на афише Яндекса оная была найдена – в Художественном уже пошёл лауреат Кинотавра за лучшую режиссуру, «Счастье моё». Сеанс был примерно на 8.45, у меня был почти час свободного времени, а я как раз терзалась муками выбора: сходить завтра и второй раз, на сей раз вовремя, на «Электру» - значит не успеть на вечерний спектакль Маски в Фоменко, забить на «Электру» - можно до театра съездить на выставку игрушек Moscow Fair, которую я раньше никогда не пропускала. Благо в холле кинотеатра ловила Йота, я полезла в расписание Маски и убедилась, что все спектакли идут по два дня подряд, так что планы можно «подвинуть» на один день и пожертвовать тем, чем наименее жалко. Пожертвовала я без раздумий программой челябинского контемпа – так что завтра спокойно пойду на «Электру», в Фоменко – послезавтра и так далее; контемпа я видела уже дважды, так что вместо него посмотреть сегодня фильм – вполне логично, вот только выставку немного жалко, ну да пропустить Патрика жалко было тоже. Убив батарейку нетбука, я дождалась сеанса, устроилась на привычном месте в центре третьего ряда Синего зала – и…
Главный герой очередной страшилки о русской глубинке – дальнобойщик Георгий (Немец), заезжающий домой только забрать еду и оставить денег. Его путь, уложившийся в два часа экранного времени, начинается с некоей железнодорожной станции, на которой хоронят – возможно, заживо – неизвестного: безжизненное тело волокут в яму, бросают в грязь, экскаватор заваливает могилу землёй. Это сразу задаёт основную тему фильма: тихая повседневная жуть и жестокость провинциального существования как некая константа, которую Лозница ни воспевает, ни осуждает, ни сравнивает с чем бы то ни было. Камера постоянно смотрит в затылок или в лицо, удачных ракурсов никто не выбирает, не монтирует красивых картинок, повествование изобилует многочисленными подробностями и намеренными «провисаниями» – «Счастье моё» прикидывается документальной хроникой (это первый игровой фильм режиссёра-документалиста), сколько бы ни отдавало сюрреализмом и абсурдом. По дороге Георгия останавливают на посту ДПС, но он под шумок сбегает с документами и обнаруживает в своём салоне старика, с загадочным видом предлагающего его подвезти в обмен на историю. Рассказ деда прост и незамедлительно визуализируется вставным флэшбеком в ткани фильма: когда-то он возвращался с войны, на родной земле некий майор прознал, что у него в чемодане – трофейные фотоаппарат и шмотки из Берлина, и отобрал багаж, угрожая арестом, а тот его из окна поезда возьми да пристрели. Следующий пункт назначения нашего водилы – пробка, образовавшаяся из-за аварии, где он со скуки подбирает несовершеннолетнюю проститутку и, решив блеснуть благородством, поит её кофе, кормит бутербродами, привозит на базар и даёт деньги просто так. Однако у девочки обнаружилась профессиональная гордость – подачки она не приняла, и с этого инцидента, обнаруживающего коренные противоречия в этике, условно выражаясь, «города» и «деревни», и начинаются злоключения бедного Георгия. По совету девочки он нетерпеливо пытается срезать путь по «грунтовке», ночью сбивается с пути посреди поля и останавливается там на ночёвку – и, как во всех сказках, в этой непроглядной тьме словно пересекает границу между мирами и попадает в «тупик нечистой силы», откуда ни вперёд, ни назад, не вернёшься, не вырвешься уже никогда. Легковерного чужака трое местных разбойников выманивают к костру, оглушают поленом и лезут в кузов, но разочаровываются: в мешках – обычная мука. Сюжет перебивается очередной «новеллой» - из биографии немого разбойника, о котором напарники обмолвились, что он-де немой с детства, потому что видел смерть своего отца: в военное время на постой в избу останавливаются двое солдат, хозяин откровенничает, что ждёт прихода немцев к власти, чтобы снова открылись школы и он мог бы учить детей, и его утром расстреливают за сараем, оставляя его сына круглым сиротой на произвол судьбы. После удара онемел и Георгий – а заодно стал заторможенным, безучастным и заросшим почти до неузнаваемости, до зимы пролежав не вставая у одинокой женщины цыганской наружности. Предприимчивая дама фуру загнала во двор, с подобранным мужиком предаётся любви, а когда тот встаёт на ноги – посылает его в компании своего сына на рынок торговать той самой мукой. Но когда на порог заявляется мент и заявляет, что машину и пассажира разыскивают, она продаёт фуру и уезжает вместе с сыном – как раз когда Георгий возвращается из ментовки, откуда ему помогает сбежать «бешеный» из соседней камеры, убивший охранника. Побродив по деревне, наш герой едва не замерзает на обочине, и снова ему везёт – его берёт к себе тот самый старик-попутчик, теперь сам выступающий в роли «водителя кобылы». А заканчивается везение, когда объявляются двое солдат, везущие цинковый гроб с «отвоевавшимся» в безуспешных поисках матери покойного; один из них, увидев в лесу висельника, сходит с ума от страха, и его напарник торопится сдать труп на руки хоть кому-нибудь, кто поставит в документе галочку о его получении. Дед соглашается на сделку за офицерскую шинель, поит незваного гостя молочком, бросив в него какой-то странный предмет вроде гильзы, а потом стреляется во дворе по непонятным причинам. Тогда Георгий, захватив пистолет ветерана, выходит на трассу, садится к дальнобойщику и доезжает с ним всё до того же поста ДПС, где как раз издеваются над приехавшим из Москвы майором милиции, приковав наручниками к батарее. Избивая пленника, дорожный патруль надеется вынудить первых попавшихся людей – дальнобойщика с немым пассажиром – поставить подписи в качестве понятых для подтверждения вины майора. Вместо этого вконец одичавший и обезумевший Георгий открывает стрельбу – оба упыря в форме, майор и его жена, водитель стали последними бессмысленными жертвами эпопеи, а её герой уходит в темноту, поглощённый тем адом, который его перемолол, ставший его органичной составляющей. Вышедшее из грязи возвращается в грязь – «Счастье» рисует провинцию тотальным безысходным мраком, мифологизированным, архетипическим «внешним миром», пространством за пределами культуры и цивилизации, где правит хаос и обитают уродливые создания, вызывающие только ужас и непонимание. Конечно, все мы знаем, что на самом деле деревня, и русская деревня в частности, даже в самой Богом забытой глуши, где законы джунглей и условия существования не меняются веками, не так страшна, что есть и немало положительных черт – но даже при таком однобоком и заезженном взгляде этот фильм интересен: он намеренно провоцирует, создаёт дискомфорт, заставляет задумываться и искать смысл там, где его, возможно, и нет. Даже мораль сей басни в лоб выставляет свою первобытную житейскую простоту: «не лезь!» - многократно повторяет дальнобойщик своему превратившемуся в замордованное, озлобленное чудовище бывшему коллеге. И ведь на первый взгляд не поспоришь: сунулся Иванушка-дурачок со своей добротой на территорию аборигенов с их инстинктами – козлёночком стал. Но если бы не совался – кем бы стал, остался бы собой? Вряд ли. Если рассматривать притчу Лозницы как реальный прецедент, договориться можно до опасных выводов – до отрицания моральных принципов как таковых, до бессердечного равнодушия ко всем и вся и отказа совершать что-либо во благо окружающим под предлогом бесполезности – а такого мировоззрения в обществе и так критическая масса, и в первую очередь в русском обществе. Лучше воспринять её как метафору – катастрофу души, которая под воздействием некоего потрясения способна открыть такие тёмные глубины, в которые действительно лучше не соваться. И этим потрясением, приводящим к безумию даже не одного человека, а целое поколение, как и в недавно посмотренном мной испанском фильме «Печальная баллада для трубы», становится война – особое пространство и время, когда насилие, убийство становится нормой раз и навсегда, когда каждый несёт в себе до самой смерти механическое умение хладнокровно уничтожать себе подобных. Посему рефреном этого – гуманистического, как это ни парадоксально! – фильма звучит монолог сумасшедшего старика, бредущего по обочине трассы и не связанного ни с одной из сюжетных линий. Обращаясь к «своему генералу», он обещает всех врагов сложить в огромную братскую могилу – и тогда, уверен он, только тогда будет «светить солнце и смеяться дети». Mein Glück, искомый человечеством, неизменно оборачивается кровавой бойней. Осознавать это через настолько взахлёб-сумбурный, избыточный опыт рефлексии, как «Счастье моё», - тяжело, как проснуться после кошмарного сна и вспоминать, анализировать его; тяжело – но нужно. Всем подготовленным к подобной работе – удачного похода в кинотеатр.
После фильма я благополучно приехала домой и занялась всяким-разным, включая рецензию, благо торопиться некуда: выходные подоспели. Завтра ждите после спектакля)