После того, как я заснула к рассвету, подняли меня в районе полудня не без труда, а я сама поборола лень лишь на весьма ограниченное количество дел и зависла вдохновенно маяться дурью. Спектакль обещался поздно, но из дому надо было выйти пораньше – молния на старом зимнем пальто окончательно дала дубу, какой бегунок ни поставь, и на другом пальто, холодном и неудобно-длинном, тоже стала разъезжаться. Во всех окрестных магазинах висели либо пуховики, либо воротники с натуральным мехом, но общественность посоветовала съездить в Охотный ряд, и я поехала. Я там ещё ни разу ничего не покупала, попытка сориентироваться по интерактивной карте ничего не дала моему топографическому кретинизму, и я тупо обошла тот этаж, на котором находилась, ничего не обнаружила и спустилась ниже, где и были бутики верхней одежды. На всевозможных ярлычках и бирках о наполнителе, как правило, умалчивалось, так что вскоре я стала сходу спрашивать консультантов и слышать, что синтепонок у них нет. Уже умаявшись, в ТопШопе я нашла нечто, два мальчика-консультанта ничего о нём не знали, но девушка пощупала и заявила, что это точно синтепон и мех искусственный. Это холодноватое, зато короткое и хорошо сидящее чёрное пальто обошлось мне в четыре тыщи с хорошим гаком; на кассе стояло объявление, что студентам 10% скидка, но студака у меня с собой не было, а карточку на транспорт, на которой были моя фотография и название ВУЗа, в расчёт брать не стали. Я сразу надела новое пальто, а в пакет попросила упаковать старое, чтобы можно было сдать в театре. Запамятовав, как ехать до Маяковской, я вернулась на Арбатскую-Библиотеку и только там, посмотрев на карту, поняла, что ближе и логичнее было дойти до метро Охотный ряд. А так пришлось ехать до этой станции одну остановку, делать пересадку и ехать ещё одну, а там я к тому же запамятовала, как идти до театра «Практика». Одно я помнила точно – мимо Моссовета я в первый раз не проходила; женщина в театральной кассе и ДПСник показали взаимно противоположные направления, я выбрала второе и вскоре узнала Благовещенский переулок, по которому возвращалась в прошлый раз. Ориентиры не подвели – вскоре я уже входила в театр, где на входе меня долго и упорно расспрашивали, знаю ли я, на что иду, как там много мата и не буду ли я потом в претензии. Убедив девушек, что меня ничем не удивишь, я сдалась в гардероб и, чтобы скоротать время, заказала в буфете за полтинник чашку Сенча Сенпай. Мне выдали пакетик, который я раздраконила и высыпала в воду; получилась же такая кислятина, которую я не смогла допить до конца. После десятиминутной задержки зазвучала музыка вместо звонка, я уселась на своё законное место в седьмом ряду; когда расселись все люди с билетами, я переместилась в середину третьего ряда, потом рассадили приглашённых, в том числе и на лестнице, и всё началось.
Не так страшны «Коммуниканты», как их малюют: нецензурной лексики там не больше, чем мы привыкли каждый день слышать на улицах города, даже не прислушиваясь. В спектакле присутствуют две красивые обнажённые девушки, а один раз посветит своим незавидным хозяйством толстый лысый мужчина, прежде чем на манер древнеримской тоги облачиться в простыню. Если бы он сделал это сразу, смысл постановки ничего не потерял бы, хотя оскорбить чьё-либо чувство прекрасного банальным человеческим естеством тоже непросто. Фактически целомудренный спектакль, ибо ни в этом, ни во вздохах под покрывалом нет ничего эротичного. В общем, сходить на «Коммуникантов» - прекрасный повод доказать себе или кому-либо, что ты не сноб, даже оставаясь таковым. Вышеупомянутый мужчина – депутат Дмитрий Борисович (Каморзин), развлекающийся в кафельных апартаментах некоей бани, совмещающих спальную, парилку и бассейн. Девушки – местные проститутки: Люба (Волкова) поёт под караоке попсовую песенку про «Сто шагов назад», Маша (Клюева) танцует стриптиз на пилоне (так по-умному называется шест). Попивая водку, власть имущий с интеллектом орангутанга с пафосом изрекает безмолвным слушательницам что-то о своей работе и о России, уверяет, что он «такой же, как все», репетирует общение с начальством и подчинёнными; публика машинально посмеивается сначала над каждым матерным словечком, но постепенно устаёт. Когда троица уходит в парилку, в помещение заходят ещё двое молчаливых – гастарбайтер (Салихов) уносит и приносит вещи, наводит порядок, милиционер (Горский) за этим порядком педантично следит. Настаёт пора прощаться с высоким гостем, и все четверо работников притона устраивают ретро-вечеринку, словно сошедшую с кинокадров Никиты Михалкова, а потом рассаживаются перед телевизором смотреть его речь – если верить программке, использовались фрагменты выступлений партий «Единая Россия» и «Справедливая Россия». Этот, наиболее смешной, момент как бы делит спектакль на две части: до крайности условный реализм сменяется сюрреалистическим сном. Дмитрий Борисович появляется из бассейна, как из голубого экрана, и начинает всеобщую дискуссию о семиотике, напичканную научными терминами, но по-прежнему пересыпанную матерком. В очередную попытку совместного застолья «элиты» (представителей самых обсуждаемых классов общества) вклиниваются моменты, когда персонажи вдруг принимаются говорить художественным текстом, иногда – целыми кусками из Чехова и Достоевского, не успевают с облегчением стряхнуть морок, как он снова овладевает речью. Язык, чего и добивались автор и режиссёр, становится главным персонажем спектакля, подчиняющим себе всё и вся. Он меняется вслед за человеком, человек меняется вслед за ним – две эволюции идут навстречу друг другу. Он был продуктом мысли, а стал заменой мысли, условным рефлексом – и это беда цивилизации. У зрителя появляется повод задуматься, как часто мы говорим не своими словами, подсознательно усвоив услышанные и прочитанные конструкции, как создаём себе маски из слов, как наши слова влияют на восприятие нас другими, как определённые статусы и положения обязывают к определённым словам, и так далее. Повод, которым воспользуется не каждый – сюжет, не располагая к философии, мчится к развязке, мы понимаем, что Дмитрия Борисовича заказали, а его «единственные друзья» запросто сдали его. Профессиональная паранойя оказалась не напрасной: когда со стульев исчезло два пиджака, обозначая, что его «соратники» уехали без него, он заявлял, что «под него копают», теперь, услышав шаги по лестнице, не хочет выходить. В финале любимая песенка Дмитрия Борисовича звучит в его исполнении, на экране перелистываются страницы его фотоальбома… Ретров и Агеев заставляют пожалеть своего убиенного героя! Быть может, с точки зрения социальной сатиры это и неверно, зато как-то по-человечески.
После спектакля бродить по тёмным переулкам было лень, и я ничтоже сумняшеся увязалась за частью толпы в другую сторону от театра, к свету цивилизации. Оказалась на Большой Садовой, посмотрела в один конец, другой и пошла в направлении высотки, решив, что какое-нибудь метро рано или поздно да будет. Постепенно я начала узнавать местность, а когда увидела на противоположной стороне дороги вход в Детский зоопарк, поняла, куда пришла. Дойдя до Поварской, я по ней дошла до Арбатской – итого вся прогулка буквой зю заняла около получаса. Завтра вечером у меня последний спектакль NETа, самый ожидаемый и многообещающий, если с утра ещё успею сходить в кино на новый диснеевский мульт – вообще молодец буду. До новых рецензий)
