Какую-то спектаклю я уже смотрела даже во сне, в полудрёме начала вспоминать и обдумывать рецензию на него, но разбудил окончательно клятый будильник. Поняв, что спать ещё хочется, я забила на БЖД и вскоре заснула обратно, во сне снова занималась какой-то утомительной ерундой, но вроде выспалась. Благодаря общественному транспорту слегка опоздав на ИЗО, я таки успела к началу продолжения лекции о древнеримском искусстве. Привыкнув, что в большом перерыве перед инглишем бесполезно надеяться, что аудиторию освободят вовремя, я устроилась сначала в холле факультета, потом в вышеупомянутой аудитории есть йогурт и прихваченный с собой свежий F5, решив не открывать нетбук. И правильно сделала, ибо вскоре нас турнули в аудиторию в подвале, хотя там мы провели ещё немалую часть свободного времени. На инглише те, кто учит грамматику, решали тест, нам, «шибко умным», дали тему на размышление: что бы ты выбрал, быть богатым или знаменитым, - и потом задавали наводящие и вытекающие вопросы. Из четверых высказавшихся богатства возжелала только я, ибо с большими деньгами можно всерьёз заниматься благотворительностью. Остальные скромно говорили, что если есть цель и талант, без денег можно обойтись, что деньги портят людей и им и так всего достаточно. Народ выбирал славу, чтобы do something great и добиться всеобщего признания. После пар, никого не подбив с собой, я таки собралась на «Изотова», доверившись рекомендации Жени, сходившей на него вчера. По прекрасной погоде – бодрому дождю – я прогулялась с Сашей до Тверской, проехала одну остановку до Театральной и на остаток времени засела в Шоколадницу в Камергерском. Заказав чайничек пуэра, я посидела в сети, съела пару взятых из дому постных пирожков, долго прождала счёт и рванула в кассы МХТ Чехова. В окошке гастрольных спектаклей Александринки мне заявили, что билеты по студенческим будут выдавать за пять минут до семи, если останутся. Я отошла в сторонку, подождала, типа первая в растущей очереди, ровно в 18.55 напомнила о себе, ещё немного подождала и получила красивый пригласительный в первый ряд амфитеатра. Рванув к Основной сцене, я сдалась в гардероб, поднялась к партеру, потратила полтос на программку, гордо продемонстрировала бабушке на входе свой билет и отправилась к первым рядам. Когда я скромно устроилась ряду в пятом, меня согнали, я выбралась, по дороге поздоровавшись с Бартошевичем и получив от него пожелание удачи, и собралась было отступать, как некая славная тётя предложила мне сесть на одно из её мест, ибо её подруга безнадёжно застряла в пробке. По-моему, это место было даже лучше прежнего, и именно с оного я начну репортаж об упомянутой в заголовке питерской премьере.
Через всё пространство сцены ниспадает белое полотно, на которое проецируется видео. В полотне – окошко, как кинокадр, за ним – своя маленькая сцена-балкончик, со своим видеозадником, своими декорациями в виде нехитрой меблировки и раздвижными панелями вместо занавеса. Мужской голос начинает рассказ, видео его иллюстрирует: Изотов (Коваленко), главный герой одноимённой заказной пьесы Дурненкова и одноимённого спектакля соответственно, модный писатель, пишущий только о себе, подцепил на какой-то вечеринке доступную девушку Лизу (Марченко) и повёз сквозь ночь и снег к себе на дачу в местечке Часовая горка под Питером. Потом видеоряд будет строиться и из снимаемого в режиме реального времени со стоящей у кулисы камеры, и – чаще – из «рисующихся» по полотну условных обозначений упоминаемой обстановки, которые можно подсвечивать изнутри. Техника на грани фантастики, первые минут пять-десять она способна увлечь, а когда из-под колосников падает дождь из одежды, машущей рукавами и извивающейся в полёте, как живые существа, это и вовсе завораживающе красиво. Но подобные инсталляции, и желательно без актёров, не должны длиться полтора часа, ибо в отсутствие внятного сюжета очень быстро становится скучно, и даже этот короткий срок тянется мучительно долго: ну когда же это наконец закончится? Происходящее больше всего напоминает процесс съёмки какого-то бредового мультфильма, созданного на планшете на коленке, герои которого, хоть за ними и ходят рабочие сцены с микрофонами, не осознают, что существуют в плоском, условном, изменчивом мире. Изотов, Лиза, время от времени разговаривающая искусственным голосом не то Петрушки, не то Пятачка, не то попугая, да таксист Николай (Паршин) сидят на стульях, потом происходит лёгкая авария из-за перебежавшего дорогу зайца (на предварявшем сценическое действие клипе это человек в костюме, на сцене – игрушка) – с балкончика выкидывают картонную машинку. До дачи добираются на лыжах, и всё те же рабочие направляют в лица нашим героям пушки, исторгающие бутафорские снежинки метелеподобным потоком. Участок некогда был поделен пополам между самим Изотовым и его дядей, прославленным композитором (этим внесценическим персонажем можно по праву считать странноватую дисгармоничную музыку Каравайчука), но разрезающий территорию забор виден только загостившемуся у дяди астроному Сергею Сергеичу Заратустрову (Сытник). Пока Изотов выслушивает его вольный поток сознания, зритель смеётся над попытками Лизы войти в «нарисованный» туалет и её влезанием по лестнице в окно – все эти предметы «материализуются» по слову Изотова. Тут же действие переносится в местную библиотеку, где Николай жалуется Сергею Сергеичу, что материализуются его мысли: боялся служить в магнитогорской части – а туда и призвали. По инерции публика продолжает смеяться и над каждой репликой этого диалога, а Изотов с Лизой уже тут как тут: он объясняется с библиотекаршей Ольгой (Панина), она кокетничает с ненастоящим голландцем Марселом Яном (Волгин). Потом Сергей Сергеич придёт к Изотову «парламентёром» от дяди: маэстро желают записывать голландцы, и на вырученные средства тот собирается выкупить у племянника его половину земли. Переговорщики на фоне рентгеновских снимков, изображающих «русский авангард», играют в воображаемые шахматы и пьют воображаемый коньяк. Изотов ставит условие: он подарит дяде свою часть участка, если он согласится дать концерт. После этого Изотову, всё время терзавшемуся вопросом, главный ли он персонаж или второстепенный, уже никак не получается попасть в кадр – видимо, его роль на этом исчерпывается. Он снова и снова взбегает по наклонной, бьётся об стену, срывает один слой полотнища за другим, до голой сцены всей машинерией наружу, до расписанных под деку рояля подмостков; кадр рвётся: туловище Лизы сидит на балконе, голова лежит на ящике с зеркальными стенками внизу – она напугала дядю, увидевшего её в тётином платье. Затем все рассаживаются на балконе на стульях, как зрители в кинотеатре, чтобы посмотреть финальную сцену из жизни Изотова – бессмысленного, бесполезного, умевшего только извиняться: перед Ольгой – за её утонувшего по его недосмотру братика, перед Лизой, перед дядей. Изотов говорит о конце света, когда океаны смоют сушу, и на экране плещется море. На том свете Изотова встречает тот самый братик, Федя (Дробитько/Фиалковский) и почему-то сама Ольга – наверное, тоже ставшая ненужной неведомому сценаристу и режиссёру. Они сообщают, что концерт состоялся, а солнце остановилось, и зовут на море купаться. Happy end, и остаётся непонятным, почему пресловутая дача расположена на некоем «нулевом меридиане», где времени не существует (для Андрея Могучего это «Заповедник» - так могли называться пьеса и спектакль), и зачем между эпизодами вставлены интермедии с двумя фокусниками (Капитонов и Мартон). Эта парочка, в белом и в чёрном, с белыми крыльями на лямках, обозначена в программке как братья Изотовы (покойные наследники всё того же дяди?), такие же крылья были в начале у Феди и будут позже у Изотова. В сопровождении братьев-ангелов тень Изотова перед занавесом примется махать ладонями перед морем, но так и не взлетит. И ведь такой псевдоконцептуальной птице невысокого полёта, глядишь, ещё и Золотую Маску вручат…
Спектакль закончился, я, заторможенная от пресечённых мною же попыток заснуть, заблудилась, вместе с потоком зрителей выйдя по служебной лестнице, потом еле нашла гардероб, наконец, приехала домой. Завтра, как и сегодня, - какой-то спектакль Кудряшей, по которым у нас тащится половина курса, но я, при всей заманчивости, наверное, предпочту денёк отдохнуть от театра, а то потом впереди ещё три. До скорого, дамы и господа)