Вчера, 24 октября Григорию Гурвичу исполнилось бы 51 год. Мы, те кто работал в его театре, вновь встречались в Доме Актера, чтобы вспомнить...

На сайте mipomnim.ru есть страница. Сегодня она практически пустая. Есть имя - Григорий Гурвич, даты рождения и смерти. И все...
те, кто помнит, кто любит, кто сочувствует - отзовитесь! Адрес страницы: http://www.mipomnim.ru/memorials/245

сайт памяти Григория Гурвича
http://www.gurvich.ru/vosp.php

Видео запись с юбилейного вечера, посвящённого Григорию Гурвичу. 2007г. О передаче РТР "Старая квартира":


Остальные видео сюжеты с этого вечера можно посмотреть у меня в дневнике в разделе "видео".

А жизнь — не в розовом свете
Григорий Гурвич: “Мне не дал Бог таланта быть поэтом”
Статья написана в 2007 г., когда Грише было 50 лет.
Сегодня он был бы королем мюзикла. Когда на сцене всего много и шикарно. Когда все молодые, сильные, красивые. “Надо представлять себе, как красиво может быть, — так и будет”, — повторял он. И красивую жизнь делал, когда в 90-е годы она была чудовищно некрасивой. До своего звездного часа король мюзикла не дожил. На днях Григорию Гурвичу — драматургу, режиссеру, лидеру “Летучей мыши” и целого поколения, исполнилось бы 50.

На фото: Григорий Гурвич и Марк Захаров на съёмках передачи РТР "Старая квартира".

Гриша Гурвич… Бэтмен Гриша… Толстый, смешной, умный и тонкий. Море обаяния, несмотря даже на постоянный тик — моргает часто, но на это — ноль внимания, потому что, если Гриша говорит, заслушаешься, обхохочешься, задумаешься.

В конце 80-х он отчаянно пытается войти в одну и ту же воду — возобновить в Москве некогда легендарное мхатовское кабаре “Летучая мышь”. Король мышей со своей стаей ютится там же, где, собственно, и зарождалась в 20-е годы прошлого века “Летучая мышь” — в подвале Большого Гнездниковского переулка. И в подвал ломится публика — здесь подают странное театральное блюдо из музыки, энергии сегодняшнего дня и какой-то непередаваемо очаровательной ностальгии. На дворе бушует перестройка, на театральном рынке — жесткач и чернуха. А у Гурвича — жизнь в розовом свете: канкан, шутят, будто шампанское каждый вечер откупоривают. Но не перечитывают “Женитьбу Фигаро”, а перелистывают историю театра и изящно упражняются на эту тему.На фотографии Гриша в театре-кабаре "Летучая мышь" (Учебный театр ГИТИСа) репетирует с актерами.

Многим ясно, что такой “мышке” вот-вот станет тесно в подвале и она вырвется на большую сцену. А уж там Гурвич с командой развернется и развернет свою “Великую иллюзию” — последний спектакль своей жизни. Но ни ему, и никому вообще в голову не приходит, что последний: слишком энергично, витально его искусство.

— А вы все шутите, Гриша? — говорят ему критики. — Все капустнички делаете? Ну-ну. За классику бы взялись!
Он и берется за классику — мирового мюзикла — и таким образом устанавливает планку для своего мышиного театра. Номера не хуже, чем у Боба Фосса, масштаб не меньше, чем на Бродвее, с поправкой на российскую ментальность и возможности. А уж какие он делает капустники… Даже те, кто не воспринимает его всерьез, кто пренебрежительно цедит через губу: “Это все “капуста”, а не театр”, — обращаются к нему.

— У Гриши была одна затаенная боль, — говорит его супруга Люба. — Он переживал, что к нему относились как к шуту. Например, помню, звонит одна дама из национальной премии и умоляет: “Гришенька, родной, дайте нам на церемонию ваши отрывки из “Сто лет кабаре”. А то ведь эту скучину и тоску публике показывать нельзя”. А скучиной притом называет постановки, которые как раз и получили нацпремию.

Его наградили — ТЭФИ, Госпремия за чудесную программу “Старая квартира”, где он был ведущим, и именно он, Бэтмен Гриша, делал лицо программы. “Лицо” сочетало, казалось бы, несочетаемое — жесточайшую иронию и бонвиванство, мудрость и нежность, старомодности которой он вовсе не стеснялся. Целовал руки дамам не как жуир и угодник, а как поклонник красоты, ценитель редкой индивидуальности…

А в жизни… Он был как ребенок — большой, шумный и неаккуратный. Леонид Якубович дарил ему кожаные фартуки, наподобие детских слюнявчиков, и называл их “засратыми маечками”. А еще ему дарили галстуки и бабочки — этот предмет мужского гардероба был его слабостью. Гриша в новой очередной бабочке и вне быта.

— Ты купила сломанный чайник! — кричит он жене в трубку телефона.
— А ты кнопочку нажми, — привычная к его бытовой немощи, говорит жена.
— Кнопочку?

Во сне он хохочет, поет, играет целые сцены. Кто ездил с ним в одном купе, рассказывают, что Гриша во сне — это театр одного актера. В 99-м году “Летучая мышь” с шумом на большой сцене Театра киноактера отметила свое 10-летие. Казалось, здесь была вся театральная Москва, и вся Москва любила Гришу — в тот день особенно красивого и особенно нежного.

“Ты сначала должен придумать жизнь, и, может быть, она такой станет. Как придумаешь, так и будет”, — скажет он.

Казалось, самая светлая на земле мелодия — “Жизнь в розовом свете” любимой им Эдит Пиаф — отныне будет сопровождать его всегда. Но… внезапная болезнь… борьба за жизнь… смерть в клинике Иерусалима. Его большое безжизненное тело так и не привезли в Москву, чтобы проститься — похоронили на Земле обетованной. Может, и хорошо, что не привезли, — окаменевшим навсегда Гришу невозможно было представить.

С его театром случилось то, что и должно было случиться: без лидера он не выжил. Актеры, которых он научил работать, теперь работают в разных мюзиклах. Остались его пьесы, сценарии, стихи. У него были изумительные стихи, которые он, как правило, писал к случаю. Но когда перечитываешь их, то случай не имеет значения.
Это он написал за два года до смерти, которой никто не ждал. Теперь, и чем дальше, тем больше, выясняется — он был художественным лидером своего поколения. Необъявленным. Но истинным.

Мне не дал Бог таланта быть поэтом, Но, читаное в памяти храня, Как Беранже в свой срок сказал об этом, Мой старый друг, не покидай меня. …И вот я здесь, я вышел на подмостки, На полпути к седому старику. Мне безразличны даже отголоски Того, что было на моем веку. Я не хочу, чтоб суетная юность, Короткими ногами семеня, Ко мне опять бессмысленно вернулась, Мой старый друг, теперь оставь меня. Теперь тебе, как брошенной невесте, Я говорю, манжетку теребя: Мой друг, мы слишком долго были вместе, Позволь мне быть счастливым без тебя.

27.10.2007 00:15
Марина Райкина
http://www.mk.ru/blogs/MK/2007/10/27/culture/320515/

Труппа театра-кабаре "Летучая мышь" с Григорием Гурвичем (в центре).

47 просмотров

"Очень важен финал..." А.Ширвиндт и ...

51 просмотров

Видео записи прошлых лет. Режиссер и ведущий вечера Андрей Максимков.

90 просмотров

Песня из спектакля "Чтение новой пьесы". Исполняет труппа театра-кабаре "Летучая мышь". Сладостных мук наших разлук Счастья коротких встреч, Смеха и слез, трепетных грез Мы не смогли сберечь. Но суждено мне все-равно Тайну хранить, любя. Минут года, но никогда Мне не забыть тебя...

220 просмотров

Актеры театра-кабаре "Летучая мышь" на Вечере памяти Гр.Гурвича 25.10.2007 в Доме Актера. Валера Боровинских, Петя Маркин, Елена Чарквиани, Катя Корабельник, Марина Чаплыгина, Инна Агеева, Вадик Долгачев и другие актеры, работавшие в театре-кабаре "Летучая мышь". Вторая часть видео сюжета - запись с 40-летия Григория Ефимовича. Говорят, что 40 лет нельзя отмечать - плохая примета. В тот год никто об этом не думал. Хотелось сделать просто подарок своему любимому режиссеру. Теперь уже не важно - судьба или примета - Григория Ефимовича нет с нами.

Артисты балета , как правило, любят петь. Но так, чтобы никто не слышал. Когда привыкаешь на сцене молчать и все чувства и эмоции выражать исключительно движениями, свой собственный голос услышать при зрителях очень страшно.
В спектакле "Чтение новой пьесы" театра "Летучая мышь" у меня была одна единственная фраза: "Семнадцать, их было семнадцать. Ровно...". (Я играла состарившуюся Матильду Кшесинскую, знаменитую русскую балерину) Но сказать эту фразу громко, чтобы слышали зрители на последнем ряду, у меня не получалось. Я никак не могла перебороть себя.
- Громче!.. Еще раз!.. Громче!.. Еще громче!...
В конце концов Григорий Ефимович не выдержал:
- Ну что ты выжимаешь из себя слова, как зубную пасту из тюбика?!..
Дружный смех наконец помог мне раскрепоститься. Со временем эта сцена стала моей любимой.

Вот описание этой сцены:
Игра и мистика - центральные элементы "Чтения новой пьесы". Гурвич как автор пьесы и художественный руководитель ожившего кабаре определил финальной точкой старой "Летучей мыши" последнюю из известных фотографий, на которой распавшаяся труппа собралась гурьбой, возможно, читая сценарий. "Чтение новой пьесы" открывается сценой, имитирующей эту фотографию. Она оживает на сцене, и наступает исторический момент объединения старой и новой "Летучей мыши". Этот маскарад развивает общую тему о пьесе, которой никогда не было, но которая мола бы быть поставлена. Во время спектакля зритель видит нечто, похожее на "двенадцать актеров в поиске пьесы", и пытается угадать, кем в следующее мгновение обратится участник новой труппы: одним из реальных актеров прошлого с фотографии или же персонажем так никогда и не сыгранной пьесы.
В некоторых эпизодах ход пьесы предрешает зритель. Актер Александр Резалин в одной из сцен прохаживается в зрительский зал и спрашивает, знает ли кто-нибудь Матильду Кшесинскую. Он обменивается остротами с публикой до тех пор, пока из зала не заметят, что пора бы продолжить спектакль. Не смотря на то, что большинству Кшесинская известна, как знаменитая балерина, обычно необходимо некоторое время для того, чтобы услышать от зала, что она была последней любовницей Николая II. Как только произносится эта фраза, все внимание вновь устремляется на сцену, где девяностолетняя Кшесинская, полуживая, закутанная в шали, молча сидит, не реагируя на суетливую служанку (Инна Агеева), пытающуюся вовлечь ее в разговор. Но как только старуха остается одна, на глазах у зрителя она превращается в молодую красивую балерину (Наталья Сомонова), танцующую все свои партии без остановки, пока солдаты Красной Армии не выносят ее со сцены.

Новая жизнь старой идеи: возрождение "Летучей мыши".
Джон Фридман,
Советская и Восточно-Европейская сцена, 10-ый том, №2 (1990), стр.35-40.

АЛЕКСАНДРА
Подобно эпидемии,
Все праздники да премии,
Ведь надо в бурном времени
Успеть попасть в струю.
Все племена и нации
Стремятся к номинации.
И мы вот тоже сбацали
Негромкую свою.

Александра Алексанна!
Дездемона и Роксана.
Для России очень странный,
Не типический сюжет.
Не пуглива, не отважна,
Нетруслива, не продажна;
Но зато, что очень важно, —
Прожила почти сто лет.

А вдруг секрет величия
В том, чтоб блюсти приличия
И жить поверх обычая
Мафусаилов век!
Чтоб нынешние отроки
Могли в последнем отклике
Сказать: «Артист, но все-таки
Приличный человек».

Александра Алексанна!
Аппетитна и желанна,
Честь хранила неустанно
От желающих вдали.
Ну а нам свою невинность
Сохранить не получилось,
Но, пожалуй, так случилось,
Честь (как будто) сберегли.

Под своды министерские,
Еще недавно мерзкие,
Идем мы злые, дерзкие,
Чтоб стать слегка детьми.
Мы как-то здесь меняемся,
Смеемся, извиняемся
И всеми ощущаемся
Хорошими людьми.

Дом актера! Дом актера!
Дом смиренья и призора.
В день удачи, в час позора
Нас манит твой ровный свет.
Все же сестры, все же братья,
Мы взаимные проклятья
Поменяем на объятья!
Мы же все же как бы цвет...

http://www.showbat.ru/ Здесь выложена видеозапись телепередачи по каналу "Культура", посвященной вечеру памяти Григория Гурвича в Доме Актера 25 октября 2007 года.

Надо фантазировать, представлять себе, как красиво может быть — и каким-то образом так и будет. Ты сначала должен придумать жизнь, и, может быть, она такой станет. Как придумаешь, так и будет. Г.Е.Гурвич

“Театр – это легко. Театр – это приятно. Театр – это удовольствие” - любил повторять Гр.Гурвич



"Так в чем возможность моего выбора? В том, как вы встретите неизбежность своего конца". Из спектакля "Вам позволено переиграть" по М.Фришу.
Запись можно скачать.

Пишу тебе - оттудова видней,
Куда пишу, но край, видать, неблизкий...
Пишу по окончанье наших дней -
И в продолженье нашей переписки.

С какого места рассказать сюжет?
Отмоленный молитвой иудейской,
Где ты теперь? Родных широт привет
Доходит ли до местности летейской?

Тут жизнь - ключом, тут новых звезд парад.
Всё описать - закончится бумага.
В Кремле гарант, у Думы транспарант –
Киркорова. Тут, Гриш, теперь «Чикаго»...

Но в общем, всё в Отечестве твоем
По-прежнему: товар берут в рассрочку,
В постель идут вдвоем, в запой втроем –
И только умирают в одиночку.

Нет Горина (он рядышком с тобой,
Наверное - привет ему от местных).
Вы не войдете в лист переписной,
Но вы узрите ангелов небесных.

Ты отпиши, как выглядят они?
Тебе должны бы выделить толковых.
Они, наверно, музыке сродни –
И хороши, как Бегма с Иншаковым.

А здесь... Кто был с тобою столько лет -
Иной в попсе, а многие далече.
Ты извини - театра больше нет.
Не спрашивай. Подробности при встрече.

Сик транзит, как латынью говорят...
Проходит слава мира, как ни грустно.
Но то грустней, что был ты нам, как брат –
И это свято место нынче пусто.

Когда тебя позвали умирать,
Ты вправе был рассчитывать на милость,
Но не было дано переиграть -
И даже попрощаться не случилось...

Кишками ненавидевший барак,
Железней танка и нежнее бабы,
Как ты влезал в свой безразмерный фрак,
Как преодолевал свои масштабы!

Душа была еще мощней, чем плоть.
Меня не убедил проклятый камень –
И если в вышних вправду есть Господь,
То он сегодня выпьет вместе с нами.

Виктор Шендерович

На слово «Шендерович» рифмы нет.
На слово «Гурвич» нет ее тем более.
Во всех концах родимой метрополии
Пегасы бьют копытом сорок лет.
Ну, нет ее! Да и к чему страдать?
Чтоб эпиграммой разразиться куцей?
В такую цель досадно попадать,
Поскольку невозможно промахнуться!
Так ярок он и характерен так,
Так вышучен от бабочки до нации,
Что всем остротам впредь цена — пятак
(В базарный день и до деноминации).
Давно зарифмовали «Гриш «и «мышь»,
Но восемь лет, как музыка в шкатулке –
То Сити, то Бродвей, а то Париж
Гнездятся в Гнездниковском переулке.
Как зрителям еще не надоест?
Но толпы их лицом об кассу бьются,
Штурмуя закуток на триста мест
Чтоб влезть туда — и тут же задохнуться.
Держал ли кто такой успех в мозгу,
Когда попал в конце семидесятых
Сомнительный филолог из Баку
В компанию прожженных и завзятых?
Когда круги с вокзала нарезал
И в «Табакерку» шастал тихомолком?
Когда стихи для «Маугли» писал,
А я под эту гадость прыгал волком?
Не думаю. Ищите дурака,
Чтоб верил в предначертанные взлеты.
Но в том, что вышел в люди к сорока,
Есть и следы от зверской той работы.
За это время рухнула стена,
Был стиль хип-хоп, границы изменились,
Ушли кумиры, кончилась страна,
Иных уж нет, а прочие допились.
Но все ж с казенных слезли мы харчей,
И до сих пор не скисла кровь в аорте.
Покуда нам не вставили свечей,
Мы будем задувать их прямо в торте!
Пусть годы в наше сладкое вино
По капельке подмешивают горечь...
Ну, вот и рифма к слову «Шендерович».
И к Гурвичу сгодится заодно.

Спасибо тем, кто в молодости предал,
За то, что ими некогда сражен
Спасибо вам мечтам, какими бредил
За то, что оказались миражом
Спасибо тем, кого хотел любить
Не видел лжи, что в душах их таилась
За то, что запоздалую наивность
Они не разрешили сохранить
На тех, кто клеветал и лицемерил
Обиды я не затаю ни чуть,
Спасибо тем, кому я слишком верил,
За то, что пожелали обмануть.
Спасибо тем, кто, заставляя ждать,
Заране знал, что бесполезно это.
К ним, как и прежде нет иммунитета,
Но мне их стало легче узнавать
Спасибо всем кто волею причуд
Нас предавал с непостоянством ветра,
Пока жива была смешная вера
Что больше никогда не предадут.


1974
Спасибо тем, кто мог бы, но не предал
Я ошибался: и такие есть.
Вы те, кто мне врагом ни разу не был,
И говорите тосты мне теперь взглянуть.
Спасибо вам, кому я очень верил,
За то, что не желали обмануть.
Спасибо вам, что не сочли за труд
К предательству не подавать примера
И потому жива пока что вера,
Что так же и потом не предадут

1977

Есть в душах наших
Пока сокрыты
Душевной силы
Свои лимиты.

Не может иней
К вискам пробраться
Нам жизнь терпимей
Когда нам двадцать.

«Она неверной
Была? Пустое!
Она, поверь мне,
Тебя не стоит».
Пусть жизнь на плечи
Кладет хоть тонны
Пока нам легче
И мы не стонем.

Любую рану
Рукой зажми ты,
Покуда рано
Не трать лимиты.

А жизнь
ввсе мчится
В трудах и спорах –
Уже не тридцать,
Уже не сорок,
И стало падать
Нам все
больнее,
И легче –
плакать,
Терпеть – труднее,
Слабей мы сами,
Сильнее стрессы
Все реже –
псалмы,
Все чаще –
мессы,
Тебя любили –
а ты не ведал,
А кто-то умер,
а кто–то предал.

И нервы толстым
канатом свиты –
Ну что ж!
используй
свои лимиты!
Казалось раньше –
убьет такое,
Такую рану
не сжать рукою…
Но ты – не гас,

не резал вены.
То спас
запас
неприкосновенный.
Ты словно мечешься
в темной чаще
Где редки встречи
потери чаще
Назад
когда уж
пути закрыты
Ты щедро тратишь
свои лимиты,
В конце нужней они
чем в начале
И ты их тратишь
не замечая,
Не замечая,
как верных женщин,
Не замечая,
Что их –
все меньше…

Песня волчьей стаи

В час, когда
возвращается
зрение
к сове,
И мерцают,
словно угли,
Светляки
в почерневшей от ночи траве,
Мы проносимся вскачь
по бесшумной тропе,
Почти не касаясь земли!
Даже с тысщей лап
Одинокий - слаб,
Но лишь в стаю
сумел войти,
Враг захлопнет пасть,
Не посмев напасть,
Тот, кто в стае, тому
Не дадут пропасть,
Ведь бегущий сзади
Не даст упасть,
А передний - сбиться с пути!

Ты хитер и скор,
Твой оскал - остер,
Вот раздался хруст,
Толстой лапой – куст,
Уперевшись в грудь,
Преграждает путь,
Но - вперед и вкось -
Ты прорвешься сквозь!:
Наплевать,
что среди ветвей,
Ободравши бок,
Ты оставишь клок -
Станешь злей,
а шкура прочней!
Так, ища удач,
Мы несемся вскачь,
Зорче ястреба, тише змеи…
Животы пусты,
а кусты – густы,
Но со всеми – ты,
И с тобою- все,
По ночной росе
Мчишь во всей красе,
Сквозь тьму прорезаясь,
Едва лишь касаясь,
Почти
не касаясь
земли!

Виктор Шендерович: «Я занимался в табаковской студии, где Костя Райкин тогда ставил «Маугли». Одновременно Костя работал в «Современнике», и когда театр уехал на гастроли в Баку, к Косте за кулисы пришел студент филологического факультета Гриша Гурвич — человек, «ударенный» театром, который хотел каким-то боком к театру «прислониться», но не знал, каким. Насколько я знаю, он просто пришел и сказал, что слышал о табаковской студии и хочет как-то в этом деле поучаствовать. В итоге он «прислонился» к театру с правильной стороны, то есть с литературной, потому что Гриша был блестящий стихотворец. «Поэт», может быть, звучит слишком громко, но стихи его были тонки и точны. Закончилось это знакомство тем, что 20-летний Гриша Гурвич написал зонги к «Маугли».
Я до сих пор помню их все наизусть: «...Будь ты мал иль стар, / Будь ты сер иль сед, / Но закон всех стай - / Быть во всем, как все. / Будь хитер, как все. / Будь матер, как все. /Будь один из ста — / Вот закон всех стай. / Если лжив - как все. /Если тверд - как все. / Если жив - как все. / Если мертв — как все. / Этот свой наказ / Повтори сто раз: / Я один из вас, /я один из вас». Кстати, во всех его спектаклях («Великая иллюзия», «Это — шоу-бизнес») звучат его собственные переводы (блестящие, на мой взгляд) из «Кошек», «Иисуса Христа — суперзвезды» и других мюзиклов.
С тех пор мы приятельствовали, а несколько лет назад сдружились уже по-взрослому. Оказались вместе в жюри конкурса капустников «Веселая коза» в Нижнем Новгороде. И выяснилось, что мы абсолютно совпадаем во взглядах. Я увидел, по какому гамбургскому счету Гришка относится к театру и таланту, как взахлеб радуется чужому успеху (а это такая редкость). И как готов был защищать чужой талант. Однажды он буквально уничтожил (на словах, конечно) одну театроведку. (Надо сказать, он ненавидел эту профессию. Я не помню ни одной положительной рецензии на спектакли «Летучей мыши», которую называли «Бродвеем для бедных», — сплошное театроведческое высокомерие). На «Веселую козу» приехал очень талантливый, брутальный коллектив из Челябинска «Черный театр». Театроведке той он показался грязным, пошлым, нетонким, потому что она не понимала элементарных вещей. И Гришу «пробило» так, что я потом заставил его извиняться перед ней просто как перед женщиной. Посмотрите, вопил он, указывая на себя, меня и Вадю Жука, — мы на троих сделали уже 180 капустников. А вы в жизни смешной строчки не напишете — так, чтобы зал услышал и грохнул. Гриша ведь был штатным пенальтистом по части капустников. Одна из его «капустных» песен — «Алексанна, Алексанна» (Эскина, то есть) — стала гимном Дома актера.

Театральный деятель, художественный руководитель и режиссер театра-кабаре «Летучая мышь». Лауреат Государственной премии РФ (2000, посмертно). Родился в Баку в семье известного журналиста, руководителя Азеринформа. Закончил филологический факультет Бакинского государственного университета. Участвовал в бакинской команде КВН. В 1981 поступил в ГИТИС, учился у М.О.Кнебель. Дипломный спектакль Дневник обыкновенной девушки (1986, собственная инсценировка по Дневнику Нины Костериной, комсомолки 1930-х годов) поставил в Театре им. Вл. Маяковского. Спектакль вскоре был закрыт, и диплом об окончании ГИТИСа Гурвич получил через несколько лет. Еще в институте был автором и режиссером популярных студенческих «капустников». По совету Г.И.Горина и М.А.Захарова в 1988 основал театр-кабаре «Летучая мышь» в помещении Учебного театра ГИТИСа, где в начале 20 века под руководством Н.Ф.Балиева в театре-кабаре «Летучая мышь» игрались «капустники» Московского Художественного театра. Первый спектакль, Чтенiе новой пьесы (автор текста и режиссер Гурвич), – история отъезда труппы Балиева за рубеж. Представления дореволюционного театра были цеховыми, рассчитанными на людей, посвященных в театральную кухню. Гурвич же, создавая свой авторский театр (автор, ведущий и режиссер в одном лице), рассчитывал на массового зрителя.
В музыкальном театре Гурвича актеры умели все: пели, танцевали, занимались клоунадой и акробатикой. Красивым, праздничным зрелищем стал спектакль 100 лет кабаре (1993) об искрометном, без тени пошлости и безвкусия искусстве кабаре. В 1996 вышел спектакль Это шоу-бизнес по мотивам известных бродвейских мюзиклов 20 в. В традициях жанра спектакли театра всегда были дорого и стильно оформлены, актеры натренированы, их костюмы красивы и ярки. Обаятельный автор-ведущий блистал остроумием, легко импровизировал, несмотря на грузность, прекрасно двигался со своими артистами, пел и танцевал. В 1997 состоялась премьера спектакля Вам позволено переиграть по пьесе М.Фриша Биография, в котором принимала участие группа «Несчастный случай». Сам режиссер считал этот спектакль главным в своей жизни. Последний его спектакль Великая иллюзия (1998) – попурри из бродвейских мюзиклов. Работа над спектаклем Любимец мужчин по роману С.Жапризо не была завершена. За участие в телевизионной передаче Старая квартира, в которой он был постоянным ведущим (совместно с драматургом В.И.Славкиным), посмертно удостоен Государственной премии РФ. С 1995 года неоднократно был членом жюри фестиваля театральных капустников «Веселая Коза».
По материалам сайта "Веселая коза".
http://veselakoza.narod.ru/photoalbum27.html

Один из первых капустников театра-кабаре "Летучая мышь". М.Газидорская, И.Агеева, Н.Трихлеб, В.Костромин, А.Резалин, И.Угольников


Книга о Г.Е.Гурвиче

Удаляясь от Центра, мы приближаемся к наиболее сохранившейся части главной улицы Москвы, зажатой между двумя площадями - Тверской и Триумфальной...
В Большом Гнездниковском переулке, уходящем под арку дома № 17, слева — 10-этажный "небоскреб", возведенный в 1912 году Эраст-Рихардом Нирнзее. Он сыграл заметную роль в истории театра: в его подвал переехал театр-кабаре Никиты Балиева "Летучая мышь". Потом здесь был Учебный театр ГИТИСа, снова замечательная "Летучая мышь", но уже Григория Гурвича, и снова учебный театр — РАТИ, на сцене которого начинали многие выдающиеся актеры.

В марте 1915-го за 2 100 000 рублей дом у Нирнзее купил банкир Рубинштейн — говорили, что для Распутина и его оргий. В 1915-м в доме Нирнзее поселились кинематографисты — "Товарищество Венгеров и Гардин", а на крыше оборудовали съемочный павильон, там даже сравнительно недавно снимали "Служебный роман". После 1917-го это был Четвертый дом Моссовета (Чедомос).

На заре прошлого века квартиры в "доме холостяков", часто без кухни, зато с почти 4-метровыми потолками, стоили копейки — а на заре нынешнего он стал одним из самых дорогих и престижных жилых зданий Москвы.

Небоскребы считаются в современной Москве если не элитным, то по крайней мере дорогим жильем. Но так было не всегда. Первый из московских небоскребов построен почти сто лет назад как доходный дом из совсем маленьких (мы бы сказали сейчас – малогабаритных) квартир. Что, впрочем, не помешало ему остаться в истории.

Большой Гнездниковский – один из наиболее загадочных московских переулков. Прежде всего он очень неудобно называется. Это сочетание согласных букв – "здн" – довольно непривычно для акающего и все смягчающего москвича. Так что обычно этот переулок произносится ошибочно – без "н". И даже пишется с ошибкой – Гнездиковский. Но, к счастью, мало кто заметит эти мелкие неточности. Кстати, это один из немногих московских топонимов, происхождение которых до сих пор неизвестно. Все имеющиеся версии связаны с производными от слова "гнездо", но опять же все карты путает это злополучное "н".
Главное здание в Большом Гнездниковском – так называемый дом Нирнзее.
Больше всего он поражает тех, кто гуляет по Тверской. Если встать рядом с редакцией "Известий" и повернуться лицом к Пушкинской площади, то над кромкой тоскливого серого здания вдруг увидишь кусочек чего-то причудливого: мягкие линии полумансарды и словно какие-то калитки на крыше. А если подойти поближе к памятнику Пушкину, то чудо-крыша сразу же исчезнет.
Это здание называли первым московским небоскребом. Построил его в 1914 году известный архитектор, джентльмен и велосипедист Эрнст-Рихард Карлович Нирнзее. Построил для себя на собственной земле и собственной персоной поселился.
Дом в Большом Гнездниковском и правда был в то время самым высоким в Москве. До него восемь лет лидировала восьмиэтажка с эркерами, возведенная у площади Красных ворот.
Строительство было задумано в 1912 году. Нирнзее обратился в городскую управу: "Прошу разрешить мне по сломке существующих строений выстроить вновь каменное в 9 этажей жилое строение для маленьких квартир с жилым полуподвалом... с отдельной столовой над частью 9 этажа, центральным водяным отоплением, проездными воротами под сводом".
Ключевой момент здесь, разумеется, маленькие квартиры. Мудрый своей немецкой мудростью, Эрнст-Рихард Карлович смекнул, что делать деньги на бедных выгоднее, чем на богатых. Ну не то чтобы совсем уж бедных, а так – людей более или менее среднего достатка. И ему, как домовладельцу, будет значительно выгоднее сдать в аренду множество маленьких однокомнатных квартирок, чем несколько роскошных апартаментов. И впрямь, квартирки были большей частью однокомнатные и сдавались одиноким москвичам. Комната, маленькая прихожая, санузел – и все. Кухня не предусматривалась, вместо нее упомянутая в обращении столовая. То есть Нирнзее был, можно сказать, первым российским архитектором-конструктивистом – по крайней мере, в идеологическом значении этого слова.
Скромным здание было и внешне. Нирнзее писал: "Пять выступов по фасаду сделаны с исключительной целью, во-первых, разнообразить большую плоскость фасада и, во-вторых, средним уступом сгладить излом границы земли посередине владения. Выступая этими эркерами за тело стены лишь на один аршин, отнюдь не преследуется цель расширения площади 6 верхних этажей".
Вот и вся красота – пять выступов и облицовка плиточкой и мозаичное панно на крыше. Современники, конечно, возмущались: "Трудно назвать зданием систему каменных полос, вертикальных и горизонтальных, образующих на фасадах сетчатую основу, громадные застекленные прямоугольники которой зияют, как мертвые глаза".
Это, однако, было одно из первых зданий, изначально построенных как дом дешевых квартир. Сказывалась непривычка.
Впрочем, Нирнзее владел "небоскребом" недолго. 11 августа 1915 года он продал свою собственность известному банкиру и мошеннику Мите Рубинштейну. Возможно, здесь бывал Распутин и устраивал в какой-то из квартир свои "радения". Но это не более чем легенда. Существует лишь одно документально зафиксированное посещение скандальным Гришкой дома Нирнзее, но оно состоялось 28 марта 1915 года, когда им еще владел Эрнст-Рихард Карлович.
Правда, есть другая версия: дескать, именно тогда и состоялась сделка, настоящим покупателем был сам Распутин, а Дмитрий Рубинштейн – всего лишь подставным лицом. А третья версия еще занятнее: сначала зданием владел все-таки Рубинштейн, но, задолжав Распутину большую сумму, расплатился домом.
Так что не исключено, что это не только дом Нирнзее, но и дом Распутина.
Впрочем, здание было известно в первую очередь не своими владельцами, а так называемой общественной жизнью. В 1916 году крыша здания сделалась общедоступной. Там открылось кафе, и журнал "Сцена и арена" так описывал новое общепитовское место: "Сине-лиловая вечерняя даль Москвы, вышитая бисером огней, силуэты высоких зданий и колоколен на янтарном фоне заката, свежесть ветра, высотой огражденного от пыли, яркие огни кафе и грандиозность крыши, нисколько на понятие "крыша" не похожей, а скорее напоминающей здание курзала в каком-нибудь не из последних курорте". Действительно, высота, для Москвы непривычная, вызывала вовсе не московские ассоциации.
Там позднее открыли дорогой ресторан, и Булгаков писал: "На нижней платформе, окаймляющей верхнюю, при набегавшем иногда ветре шелестели белые салфетки на столах, и фрачные лакеи бегали с блестящими блюдами".
А в 1925 году реклама кричала: "Крыша московского небоскреба! Единственное летом место отдыха, где в центре города предоставляется возможность дышать горным воздухом и наслаждаться широким открытым горизонтом". Сам ресторан работал с шести вечера до двух ночи: "ежедневно пиво, вино, дешево, свежо и вкусно".
Внизу же, в подвальчике, располагалось известнейшее кабаре под названием " Летучая мышь".
Началась эта история, можно сказать, с драмы. Дело в том, что к 1906 году Московский художественный театр стал едва-едва сводить концы с концами. Главные режиссеры – Станиславский с Немировичем-Данченко – приняли решение совершить долгие гастроли по Европе. Театр отправился в Германию – и прогорел окончательно. Стало ясно, что необходимо возвращаться в Москву, продавать театральное здание, рассчитываться с пайщиками и больше даже не задумываться о своем театре. Режиссеры были в ужасе.
Но в этот момент к ним явились два незнакомца. Отрекомендовались Никитой Балиевым и Николаем Тарасовым. Поинтересовались, как идут дела. Посочувствовали. Признались в том, что уже много лет являются поклонниками МХТ. После чего спросили, сколько денег нужно для того, чтобы театр продолжал гастрольное турне.
Ответ был краток: тридцать тысяч. И тогда Николай Тарасов безвозмездно предложил им эту кругленькую сумму (честно говоря, не слишком обременительную для богача, которым он являлся). Тарасов и Балиев были сразу же оформлены как пайщики театра – пай, разумеется, составил как раз эти тридцать тысяч. По всей видимости, если бы не эта радостная неожиданность, МХТ просто прекратил бы свое существование.
С этого момента Николай Тарасов сделался одним из главных спонсоров театра. Человек он был незаурядный: представитель безумно богатого армяно-черкесского рода, недавно принявший наследство, и при этом денди, богема, спортсмен и любитель прогресса (у Тарасова был самый мощный в городе автомобиль). Пользовался английскими духами, название которых держал в тайне. Ежедневно прогуливался по Кузнецкому мосту, а по завершении прогулки в одиночестве сидел в кондитерской Трамбле (угол Петровки и Кузнецкого, по диагонали от самого современного тогдашнего универмага "Мюр и Мерелиз", нынешний ЦУМ). Кондитерская славилась своими мармеладами из разных фруктов (по полтине фунт), но, разумеется, не это обстоятельство влекло сюда Тарасова. И даже не шикарная возможность наблюдать из широченных окон за прогуливающимися здесь после репетиции танцовщицами из Большого. Тарасов, как истинный денди, просто сидел тут за чашечкой кофе и тихо грустил.
Немирович-Данченко писал о нем: "Трудно встретить более законченный тип изящного, привлекательного, в меру скромного и в меру дерзкого денди. Вовсе не подделывается под героев Оскара Уайльда, но заставляет вспомнить о них. Вообще не подделывается ни под какой тип, сам по себе: прост, искренен, мягок, даже нежен, но смел".
А между тем друзья Тарасов и Балиев начали при МХТ новое дело – кабаре под названием "Летучая мышь" с конферансом Балиева. Главным его правилом было шутить остроумно и не обижаться на шутки. Естественно, мхатовцы справились с этой задачей на ура. Расположилось кабаре в подвальчике дома Нирнзее.
Очевидец вспоминал: "Лица, которые мы привыкли видеть важными и деловитыми, стонали от спазм неудержимого хохота. Всех охватило какое-то беззаботное безумие смеха: профессор живописи кричал петухом, художественный критик хрюкал свиньей. Такое можно встретить только на кипучем карнавале в Италии или веселой Франции".
А Иван Бунин был далек от комплиментов. Более того, он описал это кабаре в рассказе "Чистый понедельник": "Она... пристально смотрела на актеров, с бойкими выкриками и припевами изображавших нечто будто бы парижское, на большого Станиславского с белыми волосами и черными бровями и плотного Москвина в пенсне на корытообразном лице,– оба с нарочитой серьезностью и старательностью, падая назад, выделывали под хохот публики отчаянный канкан... Потом захрипела, засвистала и загремела, вприпрыжку затопала полькой шарманка..."
Но подобных недоброжелателей было не слишком много.
Слава дома Нирнзее, разумеется, не ограничивалась капустниками в кабаре "Летучая мышь". Здесь жил футурист Давид Бурлюк, которого частенько навещал Маяковский. Если же не заставал, писал ему записку, которую прятал за зеркало на лестнице. Историческое зеркало время от времени, конечно, разбивалось. Тогда на его место прикрепляли новое, но почему-то каждый раз чуть-чуть короче прежнего. Зеркало, таким образом, все уменьшалось, и в конце концов от этой достопримечательности остался лишь один рельеф под штукатуркой.
В 1930-х годах на седьмом ("барском") этаже проживал главный прокурор Советского Союза А. Я. Вышинский. Ездил он в собственном лифте, закрытом для всех остальных, а по коридору ходил лишь с охранником.
Дом же после того, как была заново отстроена Тверская, сразу потерял свое величие. Ефим Зозуля так писал о нем: "Высокий дом, бывший Нирнзее, был той европейской шляпкой, которая наивно, косо и нагловато сидела на крупной русой голове. Теперь этот образ ушел. Бывший дом Нирнзее отодвинулся и потускнел. Вокруг выросли громады. Площадь асфальтирована. Огни и исполинские кинорекламы далеко отодвинули нехитрый образ старой Москвы".
Впрочем, этому дому недолго осталось. По прогнозу того же Ефима Зозули, "в 2022 году рухнет бывший дом Нирнзее в Б. Гнездниковском переулке. Руины этого дома будут спрессованы, что образует площадку для спуска и подъема аэропланов. С этого момента начнется настоящее развитие туризма в Москве".
Советский публицист ошибся только адресом: для того чтобы положить начало "настоящему развитию туризма", в Москве сносят совсем другие здания.
Алексей Митрофанов

Б.М.Эйхенбаум. Душа Москвы.
«ЛЕТУЧАЯ МЫШЬ»

Тверская ярко и нарядно освещена. Круглые белые фонари слепят и застилают от глаз ночное небо. Пространство сократилось, и кажется, что над Москвой опустился низкий потолок, под навесом которого спешит и гудит толпа. На углу — старая церковь, темная и тихая.

Близко от нее, в узеньком переулке — театр-cabare «Летучая мышь».

Спускаюсь в подвальное помещение и выхожу в фойе. По сторонам — расписанные под лубок панно. Тут же — диван строгого стиля. В углу — золоченый бюст — карикатура хозяина подвала, Никиты Федоровича Балиева, которого знает вся веселящаяся Москва. Зал разгорожен длинными прямыми столами — выходите и занимайте любое место. Наверху в ложе — маленький оркестр с пианино, который перед началом спектакля исполняет марш.

Против меня села толстая, малоподвижная дама в мехах и бриллиантах, рядом со мной — ее супруг, с несколько восточным лицом. Они пьют чай, заказывают ужин и от скуки разглядывают друг друга. «Тебя слишком коротко остригли, — лучше, когда волосы пышнее, к тебе больше идет». Супруг смущенно поправляет прическу. Зал постепенно наполняется. Лица вялые, сырые, — преобладают, по-видимому, купцы и коммерсанты. Несколько студентов с проборами и молодых людей актерского типа.

В программе — «Пиковая дама» по Пушкину, «Письма с фронта в разные времена», «Что видно суфлеру из будки», «Экзамен на чин» А.П.Чехова, «Сказка о Кузьме Остолопе и его работнике Балде» по Пушкину.

К публике выходит сам Н.Ф.Балиев и заводит свои шутки. Тут намеки и на политическую современность, и на дороговизну и т. д. Круглое бритое лицо, легко принимающее форму любой гримасы, потом речь заходит о «Пиковой даме». Это — необычная по длине в репертуаре «Летучей мыши» вещь, и поэтому Балиев просит терпения. Из «уважения к автору» он просит не стучать ножами и вилками. Публика, по-видимому, готова на это самопожертвование. Все идет как будто серьезно, и кругом слышен шепот: «Как стильно, как выдержано!» Моя соседка не совсем точно помнит Пушкина и предсказывает вслух, что Германн три раза выиграет, а потом будет еще играть и проиграет все. Но актеры «Летучей мыши» играют точно по Пушкину, и в быстрой смене коротеньких явлений, напоминающих кинематограф, прибегают к остроумным выходкам. Бал у посланника поставлен так, что перед вами — большое венецианское окно с матовыми стеклами: вы точно стоите на улице и видите тени — графини, виды, Германна и танцующих пар. Публика довольна тяжелой драмой, но на аплодисменты ленива. Терпение истощено — начинают думать об осетрине, бифштексах и проч. Балиев объявляет антракт.

В антракте Балиев опять с публикой. Кто-то шумно играет на пианино, потом визгливая певица поет какие-то английские куплеты, а Балиев сзади строит рожи. Вам кажется, что вы не в театре, а в гостях у веселого хозяина, который изобретает все способы, чтобы развеселить посетивших его дом друзей. Если вы — петроградец, то вам становится неловко, потому что вы пришли за чем-то другим. Вы устраиваетесь в углу на диване и наблюдаете издали Москву в гостях у Балиева. Но это скучно — и вы начинаете зевать.

Опять зал со столами, уставленный тарелками, опять быстрая смена более или менее смешных сценок. Неутомимые артисты, шуточки, и Балиев, неотступно следящий за публикой, неутомим оркестр и неутомимы гости Балиева — в своих аппетитах. Инсценировка чеховской миниатюры внедрилась каким-то клином, — это, очевидно, для более серьезных гостей. И все время — шепот: «Как выдержано, сколько работы!» Москвичи, несомненно, любят этот подвал: приятно, на сытый желудок, жевать разные кушанья и смотреть, как работают актеры для пищеварения своих зрителей. Но петроградцу все это — не по душе. Культура подвалов в Петрограде иная. Напряженно-рассудочная жизнь столицы легче и интереснее приобретает формы гротеска. Здесь нет того ядовитого алкоголя, который знаком посетителю петроградских подвалов. Лубочные панно, лубочный юмор и стильные сценки и, наконец, сама фигура хозяина, хлопочущего о гостях, — это все такое московское, что петроградец зевает до конца и уходит разочарованный. Призраком встает в воображении вечерний Петроград, и в памяти возникают строки:

Все мы бражники, здесь, блудницы.
Как невесело вместе нам —
На стенах цветы и птицы
Разлетелись по облакам.

Москва кажется наивной, грубоватой. Церковь на углу Тверской и Страстной монастырь на площади как будто искривились. Ночной потолок еще ниже опустился над Москвой. Надо, очевидно, ложиться спать и пожелать спокойной ночи неутомимому и веселому Н.Ф.Балиеву.


Выдержка из письма художника К.А. Сомова к А.А. Михайловой от 21 марта 1910 г.: "Третьего дня я был приглашен в ночное кабаре "Летучую мышь" — в подвале. Этот кабачок основан артистами Художественного театра. Маленькое помещение с маленькой сценкой. Начало в 12 ч. ночи [...] Программа так себе: комические танцы, пародия на Дункан и на Ландовску [...] Кинематограф из жизни Художественного театра. Много знакомых и знаменитостей Москвы [...] Книппер, Москвин, Качалов, Гордон Крэг [...] Заведение уютное, но скучноватое и слишком, или, лучше сказать, совсем добродетельное, ни капли эротизма ни на сцене, ни в кабачке".

Этот же кабачок, открытый 29 февраля 1908 года, описан в яркой и очень содержательной статье Н. Думовой:

"Для часов досуга и отдыха, для взаимного увеселения и забавы артистов Художественного театра ... сняли и приспособили... подвал в доме Перцова в Курсовом переулке напротив храма Христа-Спасителя.

Станиславский в роли фокусника демонстрировал чудеса белой и черной магии: на глазах у публики снимал "с любого желающего" сорочку, не расстегивая ни жилета, ни пиджака. Книппер покоряла зрителей вызывающе-дерзким шармом парижской шансонетной "этуали". Выходил на сцену Москвин, загримированный под "балаганное чудо" — знаменитую в те годы женщину с бородой Юлию Пастрану...

Гвоздем программы был "цирковой балаган". Изображая сеанс модной тогда борьбы, навстречу друг другу выбегали Качалов — грациозный, щупленький французик в трогательных дамских панталонах и актер МХТ В.Ф. Грибунин — дюжий ямщик в рубахе, с засученными портами... Оба то и дело норовили сплутовать, но их плутни выдавал по глупости слуга при балагане — И.М. Москвин, старательный дурак вроде рыжего в цирке, который то подымал, то опускал занавес, при этом всегда не вовремя.

Сенсацию произвел и хитроумный технический трюк. В середине вмонтированного в пол сцены вращающегося круга укреплена и движется вместе с ним, будто резво скачет, деревянная лошадь. Слуги в униформе, стоя по краям на неподвижном полу, держат обтянутые бумагой обручи, которые лихо прорывает танцующая на спине лошади "юная наездница" в короткой пышной юбочке — почтенный и респектабельный артист МХТ Г.С. Бурджалов.

И еще один "конный" номер. "Униформисты" в красных ливреях выстроились шпалерами, музыка играла торжественный марш. На сцену вышел Станиславский в цилиндре набекрень, с огромным наклеенным носом и широкой бородой. Картинно раскланявшись с публикой, он эффектно щелкнул бичом над головой (этому искусству Константин Сергеевич учился всю предыдущую неделю в свободное от спектаклей время), и на сцену, хрипя и кося горящим глазом, вылетал дрессированный жеребец — А.Л. Вишневский.

Под конец вся труппа во главе с Книппер, Качаловым, Москвиным, Лужским, Грибуниным "выехала" на сцену на игрушечных лошадках, отплясывая веселую кадриль".

Но самое интересное то, что в кабаре был превращен не только зал в доме Перцова, но и зрительный зал самого Художественного театра в Камергерском переулке. Вот что писал, например, К.А. Сомов А.А. Михайловой 9 марта 1910 г. 7:

"Вчера вернулся с "капустника" в 5 ч. утра, вечер начался около 10 часов. Было всего очень много милого и смешного. Сначала первый акт "Прекрасной Елены" с Книппер в роли Елены, со множеством вставок и острот местного театрального, их собственного характера. Этот акт прошел так себе. Потом было отделение дивертисмента: танец апаш, пение русской песни Плевицкой [...] Балет в одном действии, соч. Коли Званцева, нечто вроде Вампуки, с идиотским сюжетом, музыка связана из самого неожиданного: упражнение из Kehlfertigkeit [для беглости голоса] переходит в увертюру "Тангейзера", чтобы тотчас измениться в танец Цыбульки и т.п.

Переодетые в юбки толстые актеры в танцовщиц, например, Грибунин, глупые па и прыжки. Пушка, из которой стреляют засунутым в нее актером со сцены в галерею, очень забавный трюк с бесконечными глупыми объяснениями актера Балиева. Сестры Париссон — Москвин, Лужский и еще два актера в костюмах bebe комическое дефилирование всех пьес их репертуара. Последнее отделение — цирк с декорацией и нарисованной на ней публикой: Берейтор — Станиславский, Лошадь — Вишневский, Клоун — очень остроумный Балиев. Семья акробатов — Уралов, Москвин в зеленом трико с громадными грудями, белой прической и невозможно неприличной улыбкой — проделывала разную чепуху с гирями. Укротительница змей и зверей — частью чучел, частью переодетых в шкуры актеров, — одетая в мужской гусарский костюм и белый парик, — все тот же Москвин. Его в конце концов поедают звери — сваливают, чучела падают на него, из-за решетки в зверей стреляют пистолетами — очень смешно.

Все заканчивается громадной кавалькадой всей труппы — амазоны и амазонки, приделанные к талии картонные лошади с налепленными крошечными ногами — Книппер, Коренева, Качалов и др., человек 20. И в зале происходила чепуха и развлечения (служили в красных смокингах, белых передниках метрдотели: Вишневский, Леонидов и другие актеры труппы). Зало было обращено в кабаре, мы с Гиршманами сидели за отличным столиком и все великолепно видели. Сбор в пользу фонда артистов их театра великолепный, говорят, тысяч 30 чистого дохода".

"Зало было обращено в кабаре"... Другой художник, М.В. Добужинский вспоминает:
"На первой неделе Поста в МХТ устраивался всегда традиционный капустник — "похмелье после масленой", и я получил приглашение посетить это редкое зрелище. Капустники были закрытые, и [прошло] лишь два года, как театр стал пускать на них публику по особым приглашениям: хотя билеты раздавались с большим выбором, но присутствовала "вся Москва" — капустники становились событием сезона.

Душой всевозможных дурачеств, пародий и экспромтов был Никита Балиев (игравший всегда только маленькие роли в театре), который был тогда в своем расцвете как выдумщик и балагур. Из капустников (и актерских вечеринок в доме Перцова), где, кроме Балиева, расточали свое весьма талантливое остроумие артист Н.Н. Званцев, режиссер Суллержицкий и весельчак, друг всей Москвы, скрипач Аверино, — и родилась впоследствии "Летучая мышь".

Исторический анекдот. Балиев и Мейерхольд.
Никита Балиев, основатель московского театра "Летучая мышь" уже давно находился в эмиграции в Париже, когда Мейерхольд привез туда своего "Ревизора". А, надо сказать, пьесу он переделал очень основательно: не только текст, но и архитектуру пьесы.
Балиев, бывший среди публики, которая переполнила зрительный зал, громко кричал:
"Безобразие! Искалеченный Гоголь! Недопустимо! Черт знает что!"
Обернувшись к своим спутникам, он крикнул:
"Айда за кулисы!"
Пройдя за кулисы и увидев Мейерхольда, окруженного на сцене "Почетным Комитетом", журналистами и поздравителями, Балиев ринулся к нему, обнял его и, поцеловав в обе щеки, воскликнул:
"Я с вами не согласен! Не согласен!! Но спектакль - великолепный, здорово! Браво! Вы многим утерли нос!"