Вместо одной из ножек под маленький диван в углу комнаты было подложено несколько толстых томов Роберта Льиса Стивенсона. Отпив из бутылки, Нонна устроилась на диване и тут же уснула. В потерявшей цвет тельняшке, со злым выражением, так и не стертым с лица, она больше походила на дочь Джона Сильвера, чем на писателя. А если она не захочет ему помогать? Эта мысль, словно черная метка, настолько поразила воображение Индюкова, что дешёвая пластмассовая ручка хрустнула между пухлых пальцев и надломилась. Поэт беспокойно оглянулся на Нонну. Вот это влип! Ещё четверть часа назад он мог плюнуть на все с этой… как её… высокой телебашни и покинуть сию коммунальную юдоль нищеты и скорби с гордо поднятой головой. Но ведь он отдал деньги! И ответственная юдолесъемщица Гусева вряд ли их отдаст. Что же делать?

Четырнадцать убитых ворон за последнюю неделю.

Это единственное, что удерживало Иоганна, рыжеволосого паренька лет шестнадцати, в изрядно поднадоевшем деревенском захолустье. В убийстве ворон была тайна, загадка, некая мистерия, сиречь древнее таинство, совершаемое непонятно кем и непонятно с какой целью. Четырнадцать обезглавленных ворон, маленьких чёрных трупиков, с засохшими пятнами крови на шее. Несколько раз он, поморщившись, проходил мимо, но однажды любопытство пересилило брезгливость, и Иоганн, подняв мёртвый ворох перьев, долго рассматривал его. Кому нужны вороньи головы? Себастьян, подмастерье кузнеца, юноша на год младше Иоганна, уверял, что это местные мальчишки балуют. Глупости! Просто Себастьян не любит мальчишек, вот и всё. Любой бы на его месте не любил. Кто останется равнодушным к насмешкам о несуществующем отце? Хотя отец-то, положим, был. Просто остался никому неизвестным. Иоганн остановился и почесал пятерней затылок. Затем пригладил взъерошенные кудри и подумал, каково это – вырасти совсем без отца. А потом и без матери. Тяжело, наверное. Недаром Себа, как он кратко называл своего деревенского приятеля, бесится, когда разговор заходит о его родителях. На прошлой неделе вон на Феликса с кулаками набросился. Феликс из богатеньких, в университете учится, с ним интересно, когда он в настроении. А когда нет, хуже товарища и придумать нельзя. Язва, он и есть язва. Но воронами заинтересовался, кстати. Даже просил показать одну, и когда Иоганн принёс обезглавленную птицу, долго и внимательно её разглядывал. А потом ухмыльнулся довольно и пообещал, что найдёт, куда пропадают головы. Несколько дней уж прошло, а Феликс всё: потом да потом. Ну и ладно. Без него разберёмся. Не деревня какая.

Сам Иоганн был юношей городским, чем очень гордился и потому свысока поглядывал на местных жителей. Они как будто жили во времена средневековья с его скучной неторопливой сельской жизнью, а не в самом конце стремительного девятнадцатого века, проложившего по старушке Европе дороги из железа и запустившего в океанские воды «чудовищ Фултона», огромные корабли, движимые паром. Никто здесь, кроме Феликса, не слышал о самодвижущихся повозках, новейшем изобретении просвещённых французских инженеров. А когда Иоганн начинал взахлёб рассказывать об этом чуде человеческого разума, его просто-напросто поднимали на смех. Повозка без лошади? Ври, мол, да не завирайся. И что прикажете делать в подобном province éloignée? Ни секунды бы не оставался здесь Иоганн, будь на то его воля. Но воля была матушкина, а она сослала его из города к дяде, пожилому деревенскому священнику. «От греха подальше». Тоже нашла грех: подумаешь, пару раз побывал на собраниях молодых людей, которые обсуждали будущее справедливое устройство общества. Лучше бы не посылала. Дядя был страшным занудой.

Отец Иоганна погиб, когда подростку едва исполнилось двенадцать, и с тех пор матушка воспитывала их одна: его и младшую сестру Лизхен. Жили на небольшой пансион да за счёт уроков французского, которые матушка давала детям бургомистра. И когда, по её мнению, Иоганн совсем отбился от рук, она решила отправить его к брату на перевоспитание. Дядя, мало того, что с утра до вечера долдонил свои нравоучения с замшелыми примерами из Святого Писания, так ещё и прислуживать в доме заставлял. Совсем уж, было, собрался Иоганн сбежать от него обратно в город, как приключилась эта история с воронами. Четырнадцать обезглавленных ворон! Это – не просто загадка, нелепица, что время от времени случаются повсюду. Это – самая настоящая тайна. «Можно пока и остаться, – решил Иоганн. – Надо же разгадать мистерию!»

Юноша осторожно перевернул палкой труп птицы и осмотрел его. Бедняга убита тем же способом, что и остальные. Где-то справа в кустах послышался шорох, Иоганн бросился на звук, проломился сквозь кустарник на заросшую тропинку и в недоумении остановился. Ни шороха, ни смешка, ни звука, никого… Лишь малиновая лента на ветке – такой лентой девушки украшают свои косы. Иоганн снял ленту с ветки и засунул в карман. В деле об обезглавленных воронах появилась первая улика.

Он взглянул на солнце: оно забралось уже высоко, а, значит, скоро вернется из церкви дядя и следует быть дома. Если, конечно, не хочешь пропустить обед. Если бы дядя только знал, как раздражают Иоганна его привычки! Вставать полшестого, приходить на обед вовремя, ложиться ровно в одиннадцать. Да пусть хоть луна на землю упадет – дядя ни за что не изменит режиму дня, который сам для себя выдумал. И вот стоило так подумать – как тут же не вовремя зазвонил колокол – беспорядочно, неровно. Должен ведь перед службой, на молитву сельчан собирать, а сейчас – уже служба закончилась. Может, случилось что? Хотя что, скажите, в этом захолустье может случиться?

Иоганн вернулся к убитой вороне, несколько секунд постоял над ней, разглядывая, а затем торопливо двинулся в деревню. Опоздаешь на обед – останешься на весь день голодный. Укоротить дорогу, что ли? Сейчас прямо через кладбище на окраине, через базарную площадь, где осенью собираются на торги со всех соседских деревень, мимо дома господина Бауэра, здоровенного, наголо бритого жандарма, и прямиком к дядиному двору.

Он почти миновал кладбище, как вдруг услышал громкий шум впереди. Выкрики людей было не разобрать, но тон их был донельзя возмущённый и взбудораженный. Явно что-то случилось за время отсутствия Иоганна. Только что? Что могло заставить деревенских жителей бросить свои дела и собраться вместе в самый разгар обычного дня? Иоганн ускорил шаг, перемахнул невысокий забор, показал язык залаявшей собаке, рванувшейся с цепи, но так и не доставшей мальчишку, миновал ещё один двор, пробежал по узкому переулку и вынырнул прямо у дома жандарма. Вынырнул и остолбенел от изумления. Отгоняя яростно кричащую толпу, господин Бауэр, ветеран франко-прусской войны, вел испуганного Себастьяна с разбитым в кровь лицом.

Отец Иеремия отчаянно прорывался сквозь толпу разъярённых сельчан к жандармскому участку. Он раздвигал рычащую и беснующуюся ораву людей локтями в надежде успеть остановить надвигающееся кровопролитие. Дважды за свою жизнь ему пришлось присутствовать при страшных и беспощадных сценах самосуда, и он понимал: чем скорее возьмёшь инициативу в свои руки, тем больше шансов спасти того, кого толпа в кровавом безумии обрекла на линчевание. Ни в коем случае нельзя допустить состояния беспомощности, когда для людей не остается ничего святого, когда и священника готовы убить за покровительство тому, кого заранее безоговорочно осудили. И нельзя уже ничего сделать – только вцепившись в рукава обезумевших, озверевших, потерявших человеческий облик существ, пытаться оттащить их от жертвы и обречённо наблюдать за тем, как совершается злодеяние. Жажда мести слепит глаза и рассудок. Страшная вещь – жажда мести. Варварство. Дикость. Разгул страстей. Бесчестие и ужас убийства. Девятнадцатый век, цивилизация, прогресс!

Взъерошенный, потный и страшно взволнованный племянник отца Иеремии Иоганн появился на пороге церкви десять минут назад. Он ещё не успел отдышаться, как начал что-то сбивчиво и путано рассказывать, отчаянно жестикулируя, и вид у него при этом был такой нелепый и несчастный, что отцу Иеремии и в голову не пришло его отчитать за странное и кощунственно недопустимое в церкви поведение. Он схватил капелло Романо, на ходу нахлобучил его на лысую макушку и торопливо двинулся за Иоганном, который, конечно же, стремительно понёсся вперёд, то и дело оглядываясь и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, поджидая пока его догонит отец Иеремия. Священник давно уже был немолод, одышлив, путался в полах длинной сутаны, предназначенной вовсе не для стремительного бега по сельским улицам, а для благочинного и вразумительного шествования. И все равно он двигался столь быстро, что перекинувшаяся через плечо стола словно крыло испуганно трепыхалась на ветру.

Сначала он увидел… нет, сначала он услышал, поскольку дома на Базарной площади загораживали кутузку, глухой угрожающий рокот и сразу понял, что не зря обеспокоился – и впрямь случилось что-то чрезвычайное. Священник ещё больше ускорил шаг, так, что ноги окончательно запутались в длинных полах сутаны и он чуть было не упал. Пришлось остановиться. Нет, нет, надо спокойнее, пара секунд ничего не решат. Или все-таки решат? Он не успел додумать эту мысль, как повернул за угол и врезался в толпу. Похоже, вся деревня Рабеншлюхт собралась здесь и ломилась в закрытую дверь жандармского участка. Дверь отчаянно трещала, готовая податься и распахнуться, впустить в чрево кутузки всю эту галдящую ораву. Мальчишки гроздью висели на газовом фонаре, что стоял у самого крыльца, отчаянно свистели и улюлюкали. Некогда было соображать, что произошло, из обрывочной речи Иоганна священник понял, что толпа взвинчена до предела из-за Себастьяна – подмастерья кузнеца.

Как судачили о нем недобрые кумушки, Себастьян был незаконнорожденным сыном кузнеца, и только потому тот подобрал мальчишку. Не любят у нас ублюдков, предрассудки, конечно, все это, – что вне благодатного венчанного брака не может родиться приличный человек – обязательно вырастет либо пьяница, либо бездельник, либо вообще разбойник с большой дороги. Да, разумеется, Себастьян и есть непутёвый, слишком озорной паренёк для добропорядочных сельчан, но отец Иеремия был уверен, что это от презрительного отношения, которым наградила его сызмальства вся деревня. Будь к мальчику односельчане поласковее – цены бы ему не было. Хоть и проказник, и водится с подозрительным бродягой Альфонсом Габриэлем, но душа его – добрая, чистая. Недаром он и с умницей Иоганном подружился.

Иоганн как раз остановился возле толпы и посторонился, пропуская вперёд отца Иеремию. Схватил его за сутану и, похоже, готов был проталкиваться вслед за дядей к крыльцу. В стороне стоял, не особенно стремясь протиснуться вперёд, бродяга Альфонс Габриэль. Священник аккуратно отодвинул его, толкать бродягу – негоже: однорукий, увечный, упадет – затопчут до смерти, вон ведь как бесятся, ничего не видят, не слышат. Сквозь плотную стену тел отец Иеремия прорывался вперёд, раздвигая людей локтями, хватаясь за чьи-то – он уже не разбирал чьи – плечи и кричал прямо в уши, что ему надо пройти вперёд. Худо-бедно пропустили, хотя несколько основательных тумаков священнику и досталось: он очень надеялся, что не специально его задели, все-таки скверно, если сельчане остервенели настолько, что потеряли уважение к священному сану. Лиц священник уже не различал, только приметил, что не видит кузнеца Генриха – тот мог бы помочь сейчас, все-таки речь шла о его подмастерье, а может быть, даже и сыне. А помощь, скорее всего, потребуется. И, возможно, прямо сейчас – кто-то висел на решётке окна, старательно пытаясь её оторвать, кто-то кричал, что нужно принести из соседнего двора бревно и вышибить дверь. Что же такого набедокурил на этот раз Себастьян? Знать, серьезно напроказил, и, похоже, это недобро закончилось.

Отец Иеремия, тяжело дыша, взгромоздился на крыльцо, хотел повернуться к толпе, чтобы успокоить прихожан, но не успел – дверь распахнулась и на пороге возникла мощная фигура господина Вальтера Бауэра, деревенского жандарма. Бауэр держал в руке револьвер и свирепо вращал круглыми выпуклыми глазами. Лицо его было багровым.

- Не допущу самосуда! – рявкнул Бауэр, перекрикивая толпу, и выстрелил в воздух. Толпа недовольно заворчала, но слегка отпрянула назад.

Крестьянин Йоахим, муж молочницы, висевший на оконной решётке, отпустил ее и гневно крикнул:

- Выпусти ублюдка, мы сами с ним разберёмся!

Жандарм даже не повернул голову.

- Отойти всем на пять шагов, не то будете иметь дело со мной! Преступника будет судить закон! Вы что-то хотели, святой отец? – обратился он к священнику. Отец Иеремия оглянулся и увидел, что остался на крыльце один на один с господином Вальтером. Даже Иоганн отпустил сутану и отступил вместе с толпой.

- Что случилось? – спросил священник жандарма. – Я ничего не знаю, пожалуйста, рас-скажите мне.

- Себастьян, засранец, убил Феликса, – угрюмо произнес Бауэр и смачно сплюнул с крыльца на землю.

- Как убил? Не может быть! Почему решили, что Себастьян?

- Если бы его не застали с топором в руках, то подумали бы на чужаков, что живут у лесничихи. Но тут все ясно – топор в крови. Труп в кузне. Какие ещё нужны доказательства? Не думайте, мне самому было бы жаль паренька, но кто знал, что он такой зверёныш?

- Очень-очень жаль – опечалился отец Иеремия. – Но, Вальтер, пропустите меня к нему.

- Зачем? – спросил жандарм.

- Себастьян совершил страшное злодеяние. И в этом грехе он должен покаяться перед Господом Богом.

Бауэр презрительно хмыкнул.

- Вы знаете мое отношение к религии, но поскольку лично вас я глубоко уважаю, святой отец, то пойду навстречу. Проходите.

Жандарм ещё раз грозно окинул взглядом притихшую толпу и пропустил отца Иеремию в дверь.

Кутузка состояла из двух комнат: большой передней, в которой находились стол и несколько стульев, и маленькой задней – тёмной каморки, без окон, с крепкой тисовой дверью, в центре которой виднелось маленькое зарешеченное отверстие. Дверь была заперта снаружи на засов. Жандарм взял со стола керосиновую лампу, протянул её отцу Иеремии и впустил его в каморку. Арестанты находились здесь редко, и в каморке был сложен всякий хлам: вёдра, швабры, сломанные стулья; входя, отец Иеремия запнулся обо что-то и чуть не упал. Хорошо, не уронил лампу. Он не сразу разглядел сидящего на полу Себастьяна, тот забился в угол и дрожал, вид у него был очень испуганный.

- Успокойся, Себастьян, – попросил отец Иеремия. – Сейчас я прочитаю молитвы, а ты, пожалуйста, сосредоточься, вспомни про Господа. Он здесь, с нами. Подумай, какой тяжкий грех ты совершил, – тут Себастьян судорожно всхлипнул. – И расскажи мне, как все произошло. Почему и для чего ты это сделал? Нарочно это получилось или случайно – ничего не скрывай. Помни: я только священник, а говорить ты будешь с Самим Господом. Если будешь искренен, Бог пошлет тебе помощь. Обязательно пошлет. Я тоже постараюсь придумать, как облегчить твою участь. Сделанного не воротишь. Надо, сынок, примириться с Господом.

- Они убьют меня! – возразил Себастьян.

- Никто тебя не убьет. Я не допущу этого. Если будет надо, останусь ночевать здесь с тобой.

- Они убьют меня, – упрямо повторил Себастьян.

Отец Иеремия ничего не ответил. Он кратко, но страстно помолился за неразумного юношу, совершившего тяжкий грех, попросил Господа, чтобы помог тому искренне покаяться и сказал Себастьяну, что пора рассказать о совершенном убийстве.

- Я никого не убивал, – начал говорить Себастьян.

- Сын мой, не скрывай ничего от меня.

- Да не убивал я никого, – крикнул юноша. – Это меня сейчас убьют.

- Ты ведь знаешь, что это неправда. Не отягощай свою душу.

- Ну почему вы мне не верите? Вы же знаете меня! Я никого не убивал, – Себастьян всхлипнул и тоненько заплакал.

- Расскажи, что произошло, – вновь попросил священник юношу, но тот не отвечал, только плакал всё громче и громче, скуля и подвывая, словно раненый зверёк. Священнику стало его очень жаль. И вдруг пронзительно, остро, болезненно сверкнула в голове мысль, что Себастьян говорит правду. Отец Иеремия не понял, откуда эта мысль взялась, но он уверенно возложил столу на голову Себастьяна и отпустил ему все прегрешения, совершённые им, вольные и невольные. Он поверил, что мальчик не врал. Не так себя ведут те, кто хочет скрыть свой грех, не так. Надо было думать, что делать дальше. И думать нужно было быстро. А отец Иеремия к этому не привык – всё всегда делал медленно, обстоятельно, со знанием дела. Служение Богу не терпит суеты, оно неторопливо – так он думал всегда. Но сейчас понял, что ошибался – ему предстояло спасти невиновного, если, конечно, Себастьян был невиновен. И от того, как быстро отец Иеремия справится с этой задачей – зависит жизнь и смерть человека.

(c) Оксана Аболина, (с) Игорь Маранин     Оформление обложки выпуска № 2 МУХ;

При копировании любых материалов ссылка на авторов обязательна.

Продолжение

О.А.