В Вяземском саду пропала скамейка. Вчера стояла на месте, а сегодня – нет как нет – словно её никогда и не было. Вряд ли бы кто заметил исчезновение одной-единственной скамейки, всё-таки в саду их более, чем достаточно, но то, что нет этой – расстроило многих. Это была уникальная скамья. И не потому, что на ней восседала какая-нибудь заморская знаменитость, и не потому, что её изукрасили художники-граффитисты, и не потому, что инженеры её спроектировали по особой конструкции. Нет, на вид она была самая обыкновенная. Только располагалась не там, где положено – на аллее, а в глубине сада, прямо на газоне, под сенью тополей, где всегда тень и тишь: детская площадка в одном углу сада, футбольное поле – в другом, собачники гуляют совсем в стороне. А наверху – кто-то подвесил скворечники, птички порхают, ветерок - идиллия, а не место. Наверное, много лет назад и пропавшая скамейка стояла на аллее, среди своих сестёр, но кипящая адреналином молодёжь перетащила её сюда по наитию, чувствуя, что уж больно место для отдыха удобное.

Понятное дело, что из всех скамей эта пустовала реже всего. Даже в жгучий зной, когда в саду всего пара человек, ибо чуткие к жаре северяне попрятались по своим норам, куда не проникает солнце и где дует благословенный вентилятор, эта пара человек будет сидеть не на какой-то другой, а именно здесь - на обособленной от других скамье – в глубине сада.

Дома мне пишется плохо, поэтому для литературной работы я совершаю вылазки на природу. Вордомарательный сезон обычно начинается в середине апреля, когда температура поднимается градусов до 12, а заканчивается – в октябре, когда ходить ещё не холодно, но если сядешь на улице, то зябнешь даже в шерстяных перчатках, просидев с нетбуком на коленях едва ли 15 минут. Посему стараюсь урвать каждый день нашего короткого лета. Однако, в этом году привалило денежной работёнки, требующей обязательного присутствия в помещении, так что сезон начался на пару месяцев позже обычного.

Разумеется, посещая Вяземский сад, мне хотелось попасть на ТУ САМУЮ СКАМЬЮ, хотя обычно она оказывалась занята. На этот случай у меня всегда с собой имеется туристский коврик, но на земле сидеть не так удобно, как на скамье, поэтому я стала вылезать в сад всё раньше и раньше, пока не подгадала время, когда скамья окажется пустующей, и я смогу единолично её занять. Поставив рюкзак с одной стороны, сумку – с другой, и встречая каждого проходящего грозной миной, на которой русским по-белому написано: «Осторожно! Злая собака!» - так чтобы любому дуболому-курильщику, желающему присесть рядом, стало ясно: эта тётка не только не хочет ни с кем общаться, но тщательно оберегает свою территорию, поэтому себе дешевле пройти мимо.

Но, занимая в собственное пользование любимую скамью, я недооценила коварную бабскую натуру и изобретательность местных старожилок. Правда, в первый день они меня тронуть не решились. Я от души расписалась страниц на десять и почти не замечала, как сужающимися кругами вокруг моей скамейки движутся сомнамбулические тени живущих в окрестных домах тёток. Но когда я заняла скамью и на следующий день, они такого коварства не вынесли. Мне не удалось в этот раз поработать и часа, как рядом со мной очутилась преклонных лет долговязая дама с рыжей шевелюрой (никогда не доверяла женщинам, красящимся хной!) и несколько надменно спросила:

- Вы не переставите немного ваш рюкзак?

Я придвинула к себе рюкзак сантиметров на десять и, не отрывая взгляда от монитора, продолжала работать.

Дама недовольно поджала губы. Достала из своей сумки газетку, постелила её на край скамьи и присела. Несколько минут, примериваясь к силам противника, она молча осваивала территорию, ёрзала по газетке, вертела головой, открывала рот, словно хотела что-то вымолвить, пыталась заглянуть в мой монитор – по всему было видно было, как непросто ей не произносить ни слова. Но на моей физиономии застыло непреклонное нежелание с ней общаться. Работать становилось всё тяжелее и тяжелее, и я надеялась, что сейчас она не выдержит, сорвётся и убежит к своим подругам, прогуливающимся по аллеям. Ага, размечталась. Не выдержав и четверти часа, дама помахала кому-то из движущихся кругами рукой, и те с готовностью ринулись к скамье. Садиться на неё не стали. Зачем? И так ясно, что через пару минут они её отвоюют. Для этого и делать ничего не надо, только дать душе вволю наболтаться-насплетничаться. Бабки слёту растрещались, словно сороки. Под многоголосое и нескончаемое бла-бла-бла я собрала рюкзак и позорно убралась восвояси – расстилать туристский коврик под дальним тополем. Зверская рожа не выручила-не помогла – увы, по закону Дарвина выживает хитрейший.

Целую неделю продолжалась наша необъявленная война. Я занимала скамейку, включала плеер, нацепив предварительно наушники, а через полчаса являлись бабки и начинали без умолку тараторить. Никакой тяжёлый рок не сравнится с бандой болтливых тёток, которые заставят ретироваться кого угодно. По-моему, они испытывали удовольствие, изгоняя меня ежедневно с территории, которую считали своей. И только вековечное упрямство заставляло меня сюда возвращаться.

А накануне исчезновения скамьи приключилась история. Целый час мне удалось поработать спокойно, наверное, потому, что небо пару раз сердито рыкнуло, намекая на то, что собирается разразиться грозой. Не знаю, это ли было причиной, но во всяком случае, тёток в саду было не видать, и это меня вдохновило. Моя взяла! Я окунулась в фантастический рассказ, оборванный на полуслове в конце прошлого вордомарательного сезона, и он у меня неплохо пошёл, а это нечасто случается с заброшенными вещами. Однако, через час рядом со скамьёй остановился полноватый, хотя и не толстый дядечка, лет сорока пяти, с округлым и добрым лицом и беспокойными глазами, одетый во всё чёрное, но не траурное и не готическое, а просто стильное, с иголочки. Богато одетый оказался дядечка. Таким мужчинам в Вяземском саду не место – у них должна быть своя тачка, на которой они после работы укатывают в собственный загородный коттедж. Но этого занесло ко мне, так что фантастический рассказ, увы, и по сей день не дописан.

- Можно мне присесть? Здесь тенёчек, – вежливо спросил дядечка.

Я махнула рукой в сторону детской площадки:

- Там тоже тень и куча свободных скамеек.

- Но там дети! – пафосно воскликнул мужчина и вытащил из-за спины непочатую бутылку водки. – Не могу же я при них это пить!

Повторяю, дядечка выглядел совершенно прилично, на алкаша нимало не смахивал. А тут ещё такое церемонное заявление: при детях он, видите ли, пить не может. Это, конечно, замечательно и ответственно. Но зачем вообще пить, если что-то соображаешь? Я удивлённо оторвалась от монитора.

- М-м-м-м, я, собственно, тоже ещё немного ребёнок, - сказала я, - и мне будет неприятно, если вы здесь наберётесь. Я вообще-то работаю тут. Вот там, гляньте, есть скамейки, и тоже тень, и никаких детей. Пейте, сколько влезет.

- Но мне надо с вами поговорить! – заявил мужчина. – Уверен, что вы меня поймёте.

У меня такой уверенности не было. Мало того, у меня появилось ощущение, что сейчас меня начнут облапошивать, вымогая деньги, или грабить, или пуще того – предлагать напиться вместе. Я стала прикидывать в уме, как быстро сумею собрать рюкзак. Но ощущение оказалось ошибочным.

- Мой лучший друг меня предал, – расстроенно заявил мужчина. – Понимаете, я не сплю с 4 утра, и всё это время я хочу напиться, потому что друзья не должны так поступать. Вы со мной согласны?

- Ну, я же не знаю, что у вас случилось, - сказала я.

- Нет-нет, этого я не могу рассказать! – воскликнул мужчина. – Это слишком подло и грязно. Мы четверть века дружим, а он взял и предал меня.

- А вы уверены, что он вас предал? – уточнила я. – Может, произошла какая-то ошибка? Последнее дело – подозревать друга в предательстве. Может, вы его просто не поняли?

Дядечка весь вскинулся, и вид у него был чрезвычайно обрадованный:

- Вы психолог? Да? Вы мне поможете разобраться? Вы психоаналитик?

- Нет, я не психолог, - сказала я.

- А кто вы?

- Я пишу, - уклончиво сообщила я. – Вот пытаюсь и сейчас работать.

- О-о-о! Вы писатель! – обрадовался мужчина. – Я тоже праправнук Горького. Моя фамилия – Пешков.

Ситуация, в которую попал Пешков, оказалась удивительно простой, хотя и неприятной. Неделю назад подарил он закадычному другу Саше, с которым знаком уж четверть века, смартфон, а вместе с ним - симку Теле-2. И себе купил. Для убедительности он достал из кармана новенький смартфон и потряс им передо мной. В общем, обменялись друзья номерами. А через неделю поцапались. Ругаются они частенько, но безобидно и ненадолго, а в этот раз в 4 утра Пешкова разбудило смс, пришедшее по номеру телефона, который он никому, кроме своего друга Саши, не успел ещё дать. Смска была порнографической, с обещанием сексуально осчастливить. Не успел Пешков её стереть, как тут же пришла следующая похожего содержания. За полчаса ему в трубку свалилась целая гора нечистот. Проснулась жена, стала интересоваться, что за звонки… Не выспавшийся и очень разозлённый Пешков стал прикидывать, кто бы это мог ему такую свинью подвалить. И поскольку номер был ещё необъезженный и знал его только друг Сашка – в его воспалённом сознании друг показался чудовищем.

Я объяснила Пешкову, что на свете существует такая вещь как спам, в том числе и порноспам, и от этого зла никто не застрахован, и друг его тут на 99% ни при чём. Надо просто обратиться в теле-2, забанить номер, с которого пишут гадости. А тут и друг Саша объявился: позвонил – он ещё ничего не знал и хотел после вчерашней ссоры встретиться и выкурить трубку мира. И Пешков ему рассказал всю эту историю по новой. И объяснил, что только его, Сашу, он и подозревал. И тут уже Саша расстроился, и стал через каждые пять минут названивать, объясняя, что он, может, и козёл, но не такая скотина, чтобы друга подставлять порноспамом… Тем временем бутылка водки опустела, Пешков пьяно уснул, и переговоры с Сашей легли на мои плечи. По всей скамье оказались разбросаны часы, серебряный портсигар, смартфон, и мне пришлось дожидаться, когда Пешков проснётся, чтобы его не ограбили. В себя он пришёл совсем никакой, спросил разрешения сходить пописать, зашёл за дерево у скамьи и начал мочиться. Там как раз прогуливался мужчина с малышом, и Пешков отчаянно воскликнул:

- Ты – что, не видишь, что я пьяный, и я тут писаю? Куда ж ты с ребёнком?!

Всё-таки его странная забота о том, что дети могут увидеть взрослого дядьку в непотребном виде по-своему трогала за душу. Однако, проспавшись, он стал вовсе невменяемым, нёс околесицу, четырежды за полчаса ещё раз спросил позволения сходить пописать. А после свалил. Я пыталась выяснить, где он живёт, и есть ли возможность отправить его домой на машине, но он был совсем никакой.

Я осталась сидеть на скамейке в надежде, что теперь мне удастся закончить фантастический рассказ. Но тут оказалось, что давно распогодилось, и тётки, увидев, что пьяный свалил, мигом налетели. Брезгливо они кривили губы в сторону брошенной бутылки и окурков и обсуждали между собой, как замечательно они тут вчера прибрались. И всем своим видом выражали презрение ко мне, словно ушедший алкаш – мой закадычный собутыльник. И опять-таки изгнали меня со скамьи.

Это было вчера. А сегодня скамьи нет. Кто-то унёс. Может, озеленители наконец отнесли её на место, на аллею, а может, молодёжь куда-то опять уволокла. Вот нет её и нет. Я постелила на месте скамьи свой туристский коврик. Сижу и пишу этот рассказ. А вокруг ходят и ходят кругами зловредные тётки. Но с моего коврика они меня точно не выгонят! Всё-таки моя взяла! А Дарвин пусть нервно курит в сторонке. :)