В детстве я панически боялась смерти. Наверное, где-то лет с четырёх - с той поры, как отец, приняв важный, как глашатай, вид рассказал мне о том, что вселенная бесконечна в пространстве и времени. Пытаясь охватить умом эту бездну, я чуть не свихнулась. Не только мне - всему человечеству, Земле, Солнцу, Галактике - было не заполнить даже крохотной части этой непостижимой бескрайности. Приняв как данность, что я проживу средний человеческий возраст - 60 лет, я пыталась успокоить себя. Ведь впереди у меня оставалось ещё полтора десятка прожитых мной жизней. До 30, убедила я себя, пока не дойдёшь до половины, можно чувствовать себя более-менее спокойно, а вот потом... Потом дело пойдёт к закату и, можно сказать, жизни уже практически не останется. Тогда нужно будет нервничать по-настоящему. А сейчас лучше стараться об этом не думать, ибо это время ещё далеко. Но не думать не получалось. Потому что ход времени давил своей неизбежностью. И не важно - думаешь ты о нём или нет, время всё равно будет приближать твою жизнь с каждой секундой к концу. Со взрослыми я своими не то что страхами, а скорее, ужасом, старалась не делиться, но иногда меня прорывало - не столько потому, что мне хотелось кому-то об этом рассказать, сколько в надежде, что есть на свете какие-то вещи, которые они знают, а я - нет, и может быть, какой-то шанс на спасение есть? Увы, взрослые решили, что на такие вопросы нужно отвечать честно, а это значит, так, как они сами в тот момент думали. Мама сказала, что это нормально - всё на свете рождается и умирает, всему есть свой срок, и в этом нет ничего плохого - главное, прожить жизнь достойно. Когда она увидела, что её слова привели меня в полное отчаяние, она решила меня успокоить и добавила, что за то время, что я проживу, учёные наверняка что-нибудь изобретут. Отец же сказал, что эти страхи нормальны для ребёнка, но когда я вырасту, они пройдут. Хорошее утешение, да? Словно изменившееся отношение к жизни могло остановить поток времени и отвести от меня смерть. Ну, тогда отец ещё не очень уверенно заикнулся о Боге. И на этом влияние взрослых на меня в этом вопросе закончилось. Страхи никуда не делись, но к ним подмешались две маленькие надежды: на учёных и на Бога. Умом я понимала, что сама себя успокаиваю, никто ничего не изобретёт, но в тот момент дошла уже до такого отчаяния, что стала бояться самого своего страха и пыталась от него избавиться любой ценой. Вот с Богом было неясно. О Нём говорили неохотно, мама в Него вообще не верила, категорически. Но я поняла, что мне надо о Нём постараться что-то узнать. Только где узнавать? Никто мне этого не подсказал. У отца было много брошюр из серии "Знание" по астрономии, и я их все проштудировала, опустив единственно математические выкладки. Трудно сказать почему, но эти брошюры немного помогли мне. В ещё большей степени я нашла поддержку в познавательной атеистической литературе. Там высмеивалась Библия и Евангелие (в чём их отличие я тогда не понимала, и не знала этого ещё очень долго), но хоть и в кощунственных тонах там рассказывалось о жизни Спасителя. А ещё в этой литературе описывались случаи чудесных событий, происходивших на земле, и добавлялось, что учёные со временем это объяснят, но Бог тут ни при чём. Умные атеистические власти не стали бы издавать такие книги, они бы просто закрыли тему. В общем, я рада, что эта литература была в моей жизни. Она меня сильно настроила против Церкви, но вовсе не убедила в том, что Бога нет, скорее, укрепила в уверенности в том, что Он есть. И дело тут было вовсе не в страхе, он только дал первоначальный толчок. Не буду рассказывать, как обстояло дело дальше, как я шла к вере с закрытыми глазами, ибо не было проводника, пока срок не пришёл. Потому что я сейчас не об этом собиралась писать, а сказать, что сильно завидую тем детям, к которым знание о Боге пришло с пелёнок, как чисто и ясно они Его воспринимают. Как бы мне хотелось, чтобы вот такое было в моём детстве:

"Бог жил на горе, над альпийской горкой с декоративными растениями, там наверху было болото, куда ходить запрещалось. На закате Бог отдыхал, распростершись и покоясь над нашим домом и над лугом в виде легкого тумана. Он мог сделаться совсем тоненьким и проникать повсюду, чтобы видеть, чем ты занимаешься, а иногда он превращался лишь в одно большое око. Вообще-то он был похож на дедушку.
Мы роптали в пустыне и непрерывно были непослушными детьми, потому что Бог страсть как любит прощать грешников. Бог запрещал нам собирать манну небесную под цветущим золотым дождем, но мы все равно ее собирали. Тогда он наслал червяков из земли, которые сожрали манну. Но мы все равно были по-прежнему непослушны и по-прежнему роптали.
Мы все время ждали, чтобы Бог сильно-пресильно разгневался и явился нам. Мысль об этом была всепоглощающей, мы ни о чем и ни о ком думать не могли, кроме как о Боге. Мы приносили ему жертвы, мы дарили ему чернику, и райские яблоки, и цветы, и молоко, а иногда он получал совсем немножко поджаренных на жертвенном костре животных. Мы пели ему и все время молили его подать нам знак, что ему интересно, чем мы занимаемся.
И вот однажды утром Карин явилась и сказала, что ей был подан знак. Он послал птицу-овсянку к ней в комнату, и овсянка уселась на картину, где Иисус бредет по воде, и три раза кивнула головкой.
— Воистину, воистину, говорю я тебе, — сказала Карин. — Избранники Божьи всегда удостаиваются почестей.
Она надела белое платье и целый день ходила повсюду с розами в волосах и возносила хвалу Богу и казалась ужасно неестественной. Она была красивее, чем когда-либо, и я ненавидела ее. Мое окно тоже было открыто. У меня висела картина с ангелом-хранителем у бездны на дороге. Я зажгла несчетное множество жертвенных костров и собрала еще больше черники для Бога.Что же касается ропота, я была такой же непослушной, как Карин, чтобы удостоиться Небесного прощения.
Во время утренней молитвы на веранде у Карин был такой вид, словно дедушка читал проповедь только для нее. Она медленно с задумчивой физиономией кивала головой. Она скрестила руки задолго до молитвы «Отче наш». Она пела, упрямо устремив взгляд к потолку. После этой истории с овсянкой Бог принадлежал только ей одной.
Мы не разговаривали, а я прекратила и роптать, и приносить жертвы; я бродила вокруг и так ей завидовала, что мне становилось дурно.
В один прекрасный день Карин выстроила на лугу всех наших двоюродных сестер, даже тех, которые еще не умели говорить, и стала толковать им библейский текст.
Тогда я сотворила златого тельца
Когда дедушка был молод и садовничал изо всех сил, он кольцом насадил ели далеко-далеко внизу на лугу, так как хотел, чтобы у него была беседка, где можно пить кофе. Ели все росли и росли и превратились в громадные черные деревья, ветки которых сплелись между собой. В беседке всегда было совершенно темно, а вся хвоя опадала из-за того, что была лишена солнца, и ложилась на обнаженную землю. Никто не хотел больше пить кофе в еловой беседке, а охотнее сидел под золотистым цветочным дождем или на веранде.Я сотворила своего златого тельца в еловой беседке, потому что место это было языческим, а форма круга всегда хороша для того, чтобы установить скульптуру.
Очень тяжело было заставить тельца стоять, но в конце концов все получилось, и я крепко приколотила его ноги к цоколю — на всякий случай. Иногда я прекращала работу и прислушивалась, не раздастся ли первый глухой грохот — изъявление Божьего гнева. Но Бог пока ничего не говорил. И только огромный его глаз смотрел прямо вниз в еловую беседку сквозь просвет меж верхушками елей. Наконец-то я его заинтересовала.
Голова тельца получилась очень хорошо. Я работала с жестянками, тряпками и с остатками муфты и связала все это вместе шнуром. Если отойти немного и прищурить глаза, скульптура в самом деле излучала в темноте слабое золотое сияние, в особенности светилась мордочка теленка.
Я очень этим заинтересовалась и начала все больше и больше думать о златом тельце и все меньше и меньше о Боге. Это был очень хороший златой телец. Под конец я обложила его кольцом из камней и собрала жертвенный костер из сухих веток.
Только когда жертвенный костер был готов и оставалось лишь зажечь его, на меня снова начал наползать страх, и я застыла на месте, прислушиваясь.
Бог молчал. Быть может, он ждал, когда я вытащу спички. Он хотел увидеть, осмелюсь ли я в самом деле свершить неслыханное — принести в жертву златого тельца и даже сплясать после этого. И тогда он спустится вниз со своей горы в облаке молний и небесных кар и покажет: он заметил, что я существую. А потом Карин может заткнуться со своей дурацкой птичкой-овсянкой и со всей своей святостью и черникой!
Я все стояла и прислушивалась, прислушивалась, а тишина все росла и росла, пока не стала колоссально всеобъемлющей. Все кругом прислушивалось. Это было позднее послеполуденное время, и немного света проникало сквозь живую еловую изгородь и окрашивало ветви багрянцем. Златой телец смотрел на меня и ждал. Ноги мои начали неметь. Я шла задом наперед к просвету меж елями и все время смотрела на златого тельца; стало светлее и теплее, и я подумала, что на цоколе можно было бы сделать надпись.
За живой еловой изгородью стояла бабушка, на ней было ее красивое серое шелковое платье, а пробор на голове — прямой, как у ангела.
— В какую игру ты играла? — спросила она и прошла мимо меня.
Она остановилась, посмотрела на златого тельца и улыбнулась. Притянув меня к себе и рассеянно прижав к прохладному шелку платья, она сказала:
— Нет, только погляди, что ты сотворила. Маленького ягненка. Маленького агнца Божьего.
Потом она снова отпустила меня и медленно пошла вниз лугом.
Я осталась на месте, и глазам моим стало жарко, а почва ушла из-под ног, и Бог снова переселился на свою гору и успокоился. Она даже не увидела, что это теленок! Ягненок, Боже мой! Меньше всего он похож на агнца, ничего подобного!
Я все смотрела и смотрела на своего теленка, и бабушкины слова стерли с него все золото, и ноги были уже не такими, и голова — не такая, и уж если он вообще походил на кого-нибудь, то, быть может, на ягненка. Он был нехорош. И ничего общего со скульптурой в нем не было.
Я влезла в шкаф, где хранилась всякая всячина, и сидела там очень долго и все думала. Потом я нашла в шкафу мешок и, надев его на себя, вышла на луг и стала ходить вокруг Карин, волоча ноги: колени мои были согнуты, а волосы падали на глаза.
— Что случилось? — спросила Карин. И я ответила:
— Воистину, воистину говорю я тебе, я — великая грешница.
— Ого! — сказала Карин.
Я видела, что слова мои внушили ей уважение.
А потом мы опять, как обычно, были вместе и лежали под золотистым цветочным дождем и шептались о Боге. Дедушка ходил вокруг, заставляя все расти, ангел же по-прежнему жил себе и жил на альпийской горке с декоративными растениями, словно ничего вообще не случилось.
"
Туве Янссон. Дочь скульптора
Кстати, а вы в детстве задумывались крепко о Боге?