Я вижу, что у других не так. Я вижу как спокойно другим женщинам рядом с их пожилыми мамами. Сегодня я видела удивленные глаза девушки, которая села с нами в автобус. Она тоже ехала со своей мамой с кладбища и видела как я отсела подальше от своей мамы. А мне правда плохо с ней. И даже что-то болит от ее присутствия. Я увидела все это, а сейчас вспоминаю два часа рядом с ней и пытаюсь понять что это за чувство. Что это за боль в моем в моем теле - где то, где печень и желудок, и почему она так разрастается, когда мама рядом.
Внешне все нормально. Я хожу, разговариваю, что то делаю, а эта боль все невыносимее. Я слушаю, как она разговаривает с родственниками, когда моет их памятники. Смотрю, как она крошит "святой кулич" на могилу бабушки, чистит "святое яичко". Слушаю, как говорит, что бумагу, в которую завернут кулич нельзя выбросить, потому, что это "святая бумажка". Я возражаю, но она уверена. Она поджигает вощеную бумагу прямо на цветнике бабушкиной могилы, на цветах, которые я только что посадила. Для нее сейчас "святая бумажка, которую нельзя выбросить важнее всего. Живые цветы не имеют значения. Моей возни с цветами как будто не было. Ей важно помыть камень, убрать листья и выкорчевать прорастающую на участке сирень. Естественно, это все делается ради бабушки. Или ради меня. Или ради... но только не по ее воле. Она тут "никому не указывает". А для меня любое ее действие как изощренное кощунство, от которого нет спасения.
Я стараюсь не разговаривать. чтобы не дать повода для ее фантазий. Но это не помогает. Она говорит про свою дачу: ты только помни, земля стоит 500, а колодец 200... Через пять минут она уже абсолютно уверена, что я хочу продать ее дачу за 500 тыс. Не имеет значения, что я этого не говорила. Говорить совсем не обязательно. Она уверена.
Она тянула меня зайти в местный храм, но я отказалась, и она даже смирилась. Я не пошла, потому что с ней. Мне хорошо в любом храме, но я не смогу смотреть на проявления ее веры. Я это знаю, и потому остаюсь сидеть в садике возле церкви.
Такой красивый день, и почти не душно. Яркое синее небо, белые облака, купола храма.
На соседней скамейке подвыпивший мужчина кричит в телефон сыну, возмущаясь, что то ли сноха, то ли внучка не хотела с ним говорить, потому, что якобы она обедает с семьей. Потом он кричит на нее, что ей еда дороже разговора с ним, а он ее год не видел... требует говорить с внуком. Часа три дня, маленькие дети наверняка спят. Мне не слышно, что отвечают с той стороны, но отвечают, видимо вежливо. Я и так уже на грани последние 2 часа, а тут ещё и этот самовлюбленный дурак, уверенный, что все должны быть счастливы исполнять его капризы в любой момент, когда ему взбредет в голову позвонить.
Он соглашается, что сможет поговорить с малышом позже, когда того специально нарядят для разговора. Наверно, в той семье уважают этого человека, но он уж точно не уважает тех. с кем говорил, и мне это тяжело слушать.
Такой красивый день. Белые стены храма. Массивная дверь открывается и выходит мама. Она снимает косынку, и ткань струится оранжевым треугольником на ветру, пока мама убирает ее в сумку.
Мы идем на остановку. Я хочу перейти на другую сторону и ехать обратно - там остановка в тени, но мама волочет меня на ту же остановку, на солнцепек. Мне плохо на солнце. Я говорю об этом, она не придает этому значения, говорит, чтобы я отошла в тень. Ближайшая тень на противоположной стороне дороги. Остановка стеклянная, укрыться негде. Ассоциации с детством все ярче. Мама решила - спасенья нет. Оголтелое московское солнце, автобуса нет бесконечно долго. Подходит счастливая пара: пожилая мама, а может бабушка, и девушка. Я их уже видела возле храма, когда они надевали косынки, и уже тогда подумала, что хотела бы так... Наверно, с моей бабушкой было бы так, но сегодня я приезжала на кладбище не к ней, а с мамой. Когда мама рядом, она не оставляет места ни для кого другого. Меня переполняет невыносимое чувство где то под желудком ближе к печени... что это за чувство?
День такой яркий. Солнце и облака. Люди в сандалиях и ярких летних одеждах. Ветер крутит лопасти мельницы- ресторана. Автобус почти пустой.
Когда мы спускаемся в метро, я сажусь напротив. Я смотрю на нее и думаю, что теперь уже совсем не видно, что когда то ее считали красивой. Ее лицо кажется злым из-за того, как она двигает нижней челюстью. Я понимаю, что это из-за того, что протез ей неудобен. Она кажется задумчивой, но скорее она слушает движение своих челюстей, нежели о чем-то думает. Она наверно устала.
Я пересаживаюсь к ней, спрашиваю про зубы, она отвечает, что так и есть. Потом начинает "желать мне добра". Это чувство под желудком нарастает. Я говорю ей, что когда была маленькой, она меня все время тискала. Трясла меня, водила моими руками, двигала моими ногами. Я говорю ей, что у меня всю жизнь такое чувство, как будто она до сих пор продолжает меня тискать и трясти. Она не понимает о чем я... Мне ещё целую остановку с ней ехать. Тогда я напоминаю ей об отце, и она начинает кричать и ругаться и эта злоба придает ей сил. Она вспоминает как он порвал английский костюм. Распаляется, ругаясь. Мне сразу становится спокойно - у нее теперь точно хватит сил доехать до дома. Я выхожу из вагона и чувствую облегчение.
Еду домой. Я устала, но чувствую себя красивой. Я очень долго не могла принять того, что могу быть красивой, будучи полной. Мне тяжело, я сейчас очень располнела, но при этом я вижу и слышу, что другие люди видят меня красивой. Я начинаю принимать себя такой и вина за себя такую уходит. Ее почти нет, когда я одна в толпе. Мне тяжело и не нравится быть полной, но полнота мне идет. В сумке ростки сирени, которые пришлось выкопать, они так вкусно пахнут. Я почти забыла про то, что болит под желудком возле печени.
И только дома, когда немного прихожу в себя начинаю понимать, что это за чувство. Мне хочется орать и биться в истерике. В детстве я никогда так не делала, но много раз видела, как это делала мой брат. Я была очень послушной девочкой. А теперь мне хочется кричать в полный голос, броситься на землю и биться в истерике - мне ужас как плохо, когда мама рядом. Но я по прежнему хорошая девочка... и полнею каждый раз, как мама напоминает про мой лишний вес... я ведь до сих пор послушная, несмотря на то что отбиваюсь ...
Такое несчастье осознать все это, кто бы знал...