Старая, старая Прага... Два уличных скомороха, забредши на еврейское кладбище, на котором водят хорвод духи почивших детей - так начинается послевоенный роман Перуца. Лоскутное повествование, смыкающееся из нескольких историй, в каждой - протирай очки-не протирай - невозможно с точностью сказать чертовщина ли, потустороннее, или же вымысел, неотделимый от любой старины. Как и в других своих романах Перуц в этом рассказчик непревзойдённый. Выросший когда-то в Праге в fin de siècle, он своей книгой будто отдаёт должное городу, в котором последние следы еврейской жизни смела и смыла нацистская оккупация. Только магу от слова под силу воскресить давно ушедшие в небытие образы, исчезнувшую жизнь одного из главных городов Священной Римской империи. Несметно богатый еврей Мейсль, кредитующий мучимого видениями, помешавшегося на дорогой живописи императора, жена Мейсля, вступившая в таинственную сновидческую связь с влюбившемся в неё императором. Во всём идёт Перуц по тонкой грани между предчувствием и знанием, суеверием и рационализмом, потому что так часто жизнь заставляет на минуту притихнуть даже самого холодного скептика. Таинственно-страшное оказывается окружает слово - осадком на дне человеческого прошлого и прошлого человечества. Если хорошенько встряхнуть эту ёмкость - на что способен только поистине великий художник, то в закружившемся хороводе вымысла и были, невероятного, невозможного, но при этом прожитого, прочувствованного и возникнет казавшийся навеки скрытым смысл существования, ключ к жизни. Точнее, не смысл, а смыслы, потому что нарисованная картина не однотонна, а многоцветна. Это мир Перуца, прописывавшего фабулы своих романов с математической точностью (по профессии он был страховой математик, то есть в том числе высчитывал суммы страховых выплат.) Так же математически скурпулезно он выписывал и диалоги своих героев. У Перуца ни один персонаж не говорит как другой. У всех индивидуальное наречие согласно социальному слою, воспитанию, профессии.
"Ночь под каманным мостом" наверное одна из самых красивых любовных историй, которые я читал. Наряду, "Лилией долины" Бальзака. Неслучайно я вспомнил именно его. В своих фантастических вещах - "Прощённый Мельмот" - француз весьма близок Перуцу.

Und ich begann darüber nachzudenken, wie klein der Unterschied ist zwischen vergangener Wirklichkeit und Traum.* Leo Perutz, "St. Petri Schnee"

Каждый роман Перуца словно билет в те детские ночи, когда дочитывал книгу не в силах отложить её из рук. И это, пожалуй, единственное в чём они схожи между собой. И ещё своей общей мишенью - стыком сна и реальности, видения и яви, суеверия и рационализма. Перуц ведёт читателя по швам, семеня то по одной стороне, то по другой. Читателя, захваченного этим выверенным слаломом оставляющим чувство головокружения, когда перевёрнута последняя страница.
Случилась ли история, проговоренная молодым доктором, с ним на самом деле или это всего лишь удивительно богатый деталями бред? Казалось бы рационализм последних страниц не оставляет сомнений, но Перуцем оставлено достаточно зацепок для тех, кто желает зацепиться за красивую иллюзию. Неужели эта красивая иллюзия всего лишь бред, порождённый травмированным мозгом? Страстный поцелуй в жарко натопленной комнате доктора и такая живая Bibiche?
"Снег святого Петра" - анатомия сна. Его внутренних рессоров. Его генезиса. Пересечение параллельных прямых, довершение оборванного и неродившегося наяву. И как всякий сон видение, описанное в романе Перуца не всегда логично, но полно энергии отдельных, подчас с трудом вяжущихся друг с другом сцен. Как из воспоминания об отце и увиденного в лавке антиквара готического рельефа может родиться целое видение, метящее в тогдашнее чудовищное настоящее тридцатых годов? Увиденная доктором там же у антиквара брошюра "Почему вера в Бога в мире исчезает?" определённо в своём названии предвосхищает философский смысл пригрезившегося.
Старый друг отца, у которого в имении начинает работать врачом д-р Амберг, замышляет грандиозный эксперимент - силой фармацевтики вернуть сперва жителей окрестных деревень, а затем и всех людей к Богу. Ближайшая цель - восстановление Гогенштауффенов на престоле Священной Римской империи германской нации, и восстановления, между прочим, и ея. Даже наследник - вылитый Фридрих Второй - уже подобран и усердно фехтует и изучает французскую грамматику. Дело за малым. Выяснить отчего люди больше не верят в Бога и как эту кривду выпрямить? Для этого он синтезирует некое вещество из поражённых болезнью злаков - снег святого Петра, который и вызывал когда-то в средние века приступы религиозного исступления. Савонарола передаёт привет. Получившееся вещество спаивают пейзанам вместе с дармовыми шнапсом и пивом, но в эксперименте барина, фрайхерра фон Мальхина что-то пошло не так. Вместо того, чтобы к заутрени заполнить церковь и бить там неистово земные поклоны, крестьяне хватают вилы и красные знамена, и распевая Интернационал, идут на эти самые вилы благодетельного барина поднимать. Такая в ХХ веке вера. Перуц вторит Блоку - в белых венчиках из роз ... Причём чуть ли не в первых рядах спешит последний из рода Рюриковичей, сбежавший от большевиков князь Праксатин, работавший в имении управляющим.
Как же искуссно написано, что мечта знатока старинного оружия, фрайхерра фон Мальхин о Рейхе Первом, былинном, отсылает к Рейху Третьему с его культом прошлого величия! Это ведь удивительное прозрение, что Булгаков показал красную чуму через евгеническую инженерию, а Перуц - коричневую! Это один поиск корней помешательства ХХ века. Хотя ответы, конечно, разные. Венский математик точно угадал, что эксперименты с прошлым, колдовство с ним приведут лишь к эффекту бумеранга. Поэтому финал "Снега св. Петра это как если бы Шариков пристрелил профессора Преображенского и доктора Борменталя. Впрочем, кто знает какая тактика умнее - хватать маятник и не давать ему раскачиваться или же пытаться ускорить его бег.
Вторая и пересекающаяся с первой линия романа составляют отношения доктора Амберга с гречанкой Бибиш, которая также работает на фрайхерра фон Мальхина, мало того является его правой рукой, этакой Марией Кюри нового социального порядка. Её, коллегу, проработавшую с ним в одной лаборатории полгода, её, которую доктор безуспешно разыскивал в Берлине, а потом неожиданно увидел на привокзальной площади Оснабрюка, её непобедимой силой сна, видения доктор заполучает в любовницы. И тут как часто любит делать Перуц, он оставляет читателю козырь - знание. Разгадка? Неинтересно! Получи свою разгадку. А всё равно поползёшь за мною по страницам дальше и дальше. Вот оно каково - мастерство Перуца-повествователя!
"Снег святого Петра" отличает от прочих романов Лео Перуца полное отсутствие собственно приключенческой составляющей. Точнее она в зародыше, но не рождается, закончившись как и злосчастный эксперимент, неудачей. Только всполохами прорывается на страницы сумасшедший и свойственный перуцевским вещам таким как "Zwischen neun und neun" ритм, галоп, когда каждая буква выстреливает в читателя и время на её прочтение равно времени ею же описываемому. И всё же чудовищность загадочного эксперимента - будто дьявола вызывают - роднит "Снег святого Петра" с роковым Мастером Страшного суда. В конце концов, оба романа о силе и опасности видений и необходимости быть осторожным в обращении с ними. Только "Снег святого Петра" ещё и об опасности видений социальных. Сегодня нам известно, что определённый отдел мозга отвечает за религиозные представления человека и что есть психотропные препараты, способные на него воздействовать. Кроме этого в 60-е годы синтетические наркотики типа ЛСД применялись для достижения состояний близких к религиозному экстазу. Перуц предвосхитил в своём провидческом романе и это, но главное он предложил свой ответ на вопрос о причинах возникновения и успеха двух тоталитарных течений ХХ века - фашизма и коммунизма.


*И я задумался о том как мала разница между минувшей действительностью и сном. "Снег св. Петра", Лео Перуц

«Русский» роман Перуца и сегодня, без малого 90 лет после его громкой публикации, ставит русскоязычного читателя перед дополнительной, не имеющей значения для любителей его творчества, взращенных в иных культурно-языковых реалиях, задачей — поверить его внутренним «русским» же камертоном, не фальшивит ли? Ведь не только большая часть действия «Яблочка» разворачивается в России, но к тому же и роман этот о революции, о Гражданской. Тут он вступает в сакральный, «живаговский» заказник, где встают на пути читателя тени Турбиных, героев эмигрантской прозы Сирина и Газданова. Словом, экзамен не только для читателя, но и для самого романа. Вынеся за скобки несколько фактологических ошибок (например, Петроград назван Ленинградом), простительных, если учесть какой гигантский материал пришлось перелопатить Перуцу подготовляя роман, можно сказать, что «Wohin rollst du, Äpfelchen...», роман европейского космополита, главный герой которого тоже европеец, силою общемирового оползня войн и революций, приходит в соприкосновение с Россией, в русскости своей верен, хотя речь и не идёт о реалистическом романе, бытописании послереволюционной России, которая у Перуца всё равно похожа на Испанию нач. XIX столетия в «Маркизе де Болибаре» и Силезию первой трети XVIII в «Шведском всаднике». Впрочем, характерный перуцевский почерк в описании людей на грани, в решающей ситуации всей жизни, когда счёт идёт даже не на секунды, а на мгновения отлично ложится на русский сюжет. Кроме того, внимательный читатель прочтёт немало метких, хотя скорее обобщающих страниц о реалиях тех лет.
При первом приближении «Эх, яблочко...» роман приключенческий, но скоро замечаешь, что для такового на треть раскачки и подготовки приключений многовато, а калейдоскопичность третей трети слишком пестра, чтобы сконцентрировать внимание читателя на приключениях. В чём же дело?
Кружок австрийских военнопленных клянётся между собой отомстить коменданту лагеря в России за бесчестное для офицеров обращение. На все жалобы надменный Сельжуков отвечал грубым «Paschol!» (sic!). Однако, большинство бывших пленников затягивает водоворот послевоенной мирной жизни, под разнообразными предлогами все они оставляют клятву. Лишь один Георг Витторин отрекается от многообещающей карьеры, красавицы-невесты, сестёр и угодившего в трудности отца, чтобы последовать зову мести. Начинается его одиссея в поисках таинственного и ненавистного Сельжукова, которого бросает в буре Гражданской войны от «красных» к «белым», из Константинополя в Милан. Фата моргана, лихорадка, ужас тюрьмы и фронтальной атаки, смена ипостасей и плутание на краю гибели — через всё это проходит Витторин, чтобы в конце своего пути, годы спустя оказаться один на один с призраком своего прошлого.
А всё остальное проходит калейдоскопом — вся свистопляска Гражданской войны, голода, молодых офицеров, гордо смотрящих в лицо гибели, проверенных и тёртых калачей-эсеров, знающих дело подпольной борьбы, комиссары в пыльных шлемах (Сонечка) — декорации одной, но пламенной страсти, поглотившей главного героя целиком. Классический пример ветеранского синдрома, только вчерашний солдат не довоёвывает былые сражения в поту и метаниях ночных кошмаров, а возвращается, чтобы, как говорит, один из затянутых назад и отрекшихся от прошлой жизни сослуживцев продолжить войну на свой страх и риск. На топос военной правды и тыловой лжи Перуц проецирует столь же древний топос о невозможности войти дважды в одну и ту же... Вену. Та довоенная венская жизнь ушла на век, а на обломках её шуруют ушлые спекулянты и дельцы, выбивающие из маленьких людей последние гроши. Георг Витторин с его офицерским кодексом, маниакальной верностью слову чести реликт эпохи довоенной. Ни карьерные возможности, открывшиеся в хаотичных бизнес-джунглях, оставленных Grande Guerre и опустевшим троном Габсбургов, ни новомодные пролетарские кружки с их наигранным аскетизмом и антимещанской позой его не занимают, проигрывают в сравнении с сильными, хоть и отрицательными эмоциями унижения от пережитого в лагере для военнопленных. Даже Его Величество Эрос не в силах своими уловками удержать одержимого прошлым. Возможности провести ночь наедине с очаровательной возлюбленной Витторин вынужден, по-перуцевски вынужден, предпочесть ночной поезд на восток.
А дальше следует классическая перуцевская игра с образами, неповторимая игра. Границы времени и пространства сжимаются невероятно. И напряжение достигает своего апогея. Чтобы взорваться вспышкой развязки. Всегда непредсказуемой, потому что по Перуцу зыбкость судеб, попавших в переплёт революции есть загадка до самого конца — куда ты катишься, яблочко? С какой иронией и элегантностью вырисована карьера Витторина в подпольной эсеровской организации. И каким минорным аккордом она завершается! Пошёл ли с безумно популярного в своё время романа анекдот про святых, которых бог посылает в охваченную революцией Россию. Через месяц телеграмма от Луки: «Сижу в ЧК. Апостол Лука.» От Ильи пророка. «Сижу и я. Пророк Илья». Телеграмма от Петра. «Жив-здоров. Нарком Петров». Удивительная одиссея Георга Карловича Витторина весьма схожа с этой шуткой.
Он следовал за своим чёрным гением Сельжуковым сквозь все мытарства Гражданской войны. А когда нашёл его, понял, что старая Вена ушла навсегда. Дьявол Сельжуков с его «пошёл!» уступил место в мире ужасам ЧК, фронтальным атакам братоубийственной войны, одержимости масс кровью. В новом мире бывшему офицеру царской армии, как и офицеру армии Австро-Венгрии места нет. Оба они выброшены временем на обочину истории. Много пережившие и повидавшие, утратившие честь в погоне за честью (Витторин опускается в Константинополе до состояния жиголо, настоящей тряпки), с прошлым, но без будущего. Чем же завершится их дуэль?
Перуц сохраняет интригу до последних строк...

Давеча закончил читать разрекламированный Быковым роман Лео Перуца "Маркиз де Болибар". Роман за вполне традиционным и обстоятельным стилем, местами даже тяжеловатым, скрывает просто удивительную игру с уровнями восприятия и представляет сразу несколько прочтений на выбор читателя: мистическое, рациональное, иррациональное. Как и в жизни у одного и того же события может быть бесчисленное множество объяснений, подчас взаимоисключающих. Скрученный в бараний рог сюжет, а в конце взаправду холодок по спине на последних страницах, когда метемпсихоз явлен во всей своей красе. Искусная вещица!