В 1911 году императором было дано разрешение на разборку архива Тайного приказа царя Алексея Михайловича. Кроме обычных для таких организаций бумаг и доносов, был обнаружен большой объем документов, касающихся церковного раскола, и в частности - дела опальной Феодосии Морозовой. Ее переписка с протопопом Аввакумом, отчеты о дознании, перепись имущества, отчужденного в пользу государства после ссылки боярыни в Боровск. Среди вороха полуистлевших бумаг была найдена одна, о которой тут же доложили по начальству. Реакция последовала незамедлительно: разбор документов до высочайшего распоряжения приостановить, архив засекретить. Письмо, которое столь переполошило правившую династию, касалось личной жизни Алексея Михайловича, вошедшего в русскую историю под именем Тишайший.



Не положено, барыня

В ночь с 1 на 2 ноября 1675 года шел снег. Стены глубокой, в три метра, ямы заиндевели. Сидевшие в яме женщины уже несколько дней не говорили, у них не было сил даже для молитвы. После смерти в сентябре Евдокии их кормили с каждым днем все хуже и реже, а на просьбы о хлебе отвечали: если праведницы, то Бог подаст!

Одна из пленниц зашевелилась, и вторая, не в силах повернуть голову, скосила в ее сторону глаза.

Помру я сегодня, Маша…

Та, которую звали Машей, ничего не ответила, только отвела глаза.

Да и то правда, не живем мы с тобой, а мучаемся…

Женщина заплакала. В изможденной и сломленной старухе мало кто узнал бы статную красавицу Феодосию Морозову.



Было ей сорок три года.Всех пережила… Глебушка умер, Дуняша умерла, а теперь вот и Ванечки не стало…
Сын Морозовой умер раньше тетки, но матери об этом сообщили только сейчас, когда она обессилила.

Вдруг Морозова встрепенулась и, откуда-то взяв силы, встала на ноги и прокричала куда-то вверх, где должна была находиться стража:

Эй, там, наверху! Помилосердствуй! Дай калачика!

Маша что-то осуждающе зашипела, но сверху ответили:

Не положено, барыня, боюсь я.

Тогда хлебца дай! – не унималась Морозова, и в этом ее требовании слышалась последняя решимость.

Не положено.

Добро, чадо… – старуха сникла и как-то вдруг обмякла. – Благословен наш Бог, такой милостивый. Сходи тогда на реку и выстирай мою рубаху… Умирать я собралась, а преставиться надо чистой…

Последние слова Морозова произнесла так тихо, что даже Данилова, находившаяся рядом, их не разобрала. Но стражник услышал, и скоро вниз опустился деревянный шест с железным крюком на конце, к которому Морозова и прикрепила свою жесткую, не менявшуюся уже несколько месяцев рубаху.



Худородная невеста

Царь Алексей Михайлович рано остался без родителей, и когда в шестнадцать лет взошел на престол, наиболее приближенным к нему оказался его воспитатель, друг отца боярин Борис Морозов. Брат Бориса Ивановича Глеб был дядькою младшего брата Алексея Михайловича – Ивана и царским воеводою в Новгороде, Казани, сопровождал царя в военных походах. Оба брата находились довольно близко к русскому трону и не собирались от него отходить. К тому же род Морозовых был более родовитым, нежели Романовых, и кто знает, как далеко простирались их амбиции.

Правда, когда брат царя умер, влияние Глеба снизилось, но и тут Борис нашел способ вернуться на прежние позиции. Мало того, что он подобрал Алексею Михайловичу невесту из худородных, чтобы не соперничали, но и сам женился на сестре царицы – Анне Милославской. Глебу же посоветовал в жены дочь приближенного к Алексею Михайловичу боярина Прокопия Соковнина – Феодосию. Хотя Соковнины и не блистали родословной, Прокопий принимал участие в посольских делах и какое-то время даже был калужским наместником.

Свадьба Глеба Морозова и Феодосии Соковниной состоялась в 1649 году. Особой пышностью она не отличалась, поскольку жених уже был однажды женат, вдовел недавно, не прошло достаточно времени, чтобы первый брак мог забыться. Но для того чтобы продемонстрировать семнадцатилетнюю красавицу, вводимую в боярский дом, гулянье продолжалось больше недели. В один из дней Морозовых навестил и царь Алексей Михайлович…



Золотая карета

Удивительно, но облачившись в мокрую рубаху, принесенную охранником, Феодосия Прокопьевна почувствовала себя счастливой. Скоро ее мучения кончатся, и она чувствовала, как время сочится, приближая ее встречу с Господом. Морозова перекрестилась.

- Готовишься? – прохрипела из своего угла Данилова.

- Да, Машенька, готовлюсь.

- А радуешься-то чему?

Подруга закашлялась, а Морозовой почудилось, что рассмеялась. Она склонилась к обледеневшему земляному полу и попыталась зайтись в привычной и столь легко отлетавшей от языка молитве. Но в голове одна за другой возникали сцены минувшей и, казалось, давно забытой жизни.

Родители сосватали Феодосию, как водится, не спросив. Время пришло, а лучшей партии, чем Морозов, даже представить было нельзя. К тому же, выгодно выдав замуж старшую дочь, можно было рассчитывать на хорошие перспективы и для младших детей – дочери Евдокии и сыновей Федора и Алексея. Сама же Феодосия любви до замужества не знала, а в женихе с первого взгляда оценила щедрость.

Боярин приехал на золоченой карете, запряженной дюжиной породистых лошадей, в сопровождении более сотни слуг. Уже одно это производило впечатление – у Соковниных в лучшем случае запрягали двух лошадей, а во всем доме насчитывалось не более дюжины прислуги. Шуба жениха, отороченная соболиными шкурками и подбитая горностаем, и вовсе заставила Феодосию поверить в то, что супружество обещает превратиться в нескончаемую сказку.

Только тетка Матрена, прижившаяся у Соковниных еще до рождения Феодосии, после того как о свадьбе сговорились, ходила хмурая и то и дело падала на колени перед образами.

Увлекшиеся предсвадебной суетой, родители на Матренины причуды внимания не обращали, но Феденька, как ласково называли младшую дочь в семье, обеспокоилась:

- Что с тобою, тетушка? Никак беду чуешь?

Матрена насупилась и отвела глаза. Девушка обняла ее и повторила:

- Говори, не мучайся! Мне сегодня так хорошо, что и тебе помогу, и себе останется.

Приживалка перекрестилась и зашептала:

- Не мне, старой, помощь нужна, о тебе, Феденька переживаю! Белый ангел окажется демоном, черный человек веру укрепит!

Девушка ничего не поняла, но согласно кивнула.

- Не ходи, девка, замуж! Сына потеряешь, веру под испытание подведешь, совсем одна останешься, и похоронят тебя в ледяной земле!

- Да что ты такое говоришь, Матренушка?!

Феденька не на шутку испугалась, стала креститься, но старуха не унималась:

Я-то правду говорю, да ты не веришь! Не всякий пряник сладок внутри!

Неожиданно приживалка осеклась и выбежала из комнаты, а Феодосия, утерев слезы, заметила входящую мать.

- Что случилось?

Старшая Соковнина была женщиной строгой и не терпела девичьих слабостей.

- Да радуюсь я, матушка!

- А коли радуешься, так иди готовься! Свадьба уже назначена.

О предсказании приживалки Феодосия Морозова скоро забыла и вспомнила о нем только тогда, когда оно стало сбываться.



Царский приплод

Свадьбу справляли в Зюзине, подмосковном имении Морозовых. Современники восхищались роскошеством дворца - высокие своды залов, отстроенных с соблюдением русских традиций причудливо дополнялись только входившим в Европе в моду наборным паркетом. По зимнему саду горделиво вышагивали павлины, а для охотничьих трофеев хозяина была отведена отдельная комната.

На третий день в Зюзино приехал молодой царь с царицей.

Увидев его, Феодосия ощутила неведомое до того чувство. Голубоглазый отрок с льняными волосами в ярко расшитом кафтане поразил ее своей красотой, а царица Мария Ильинична показалась серой скукожившейся от мороза птицей, по чьему-то недоразумению оказавшейся в райском саду.

Алексей Михайлович тоже приметил молодую боярыню, ее приблизили ко двору, а уже через год у Морозовых родился сын Иван.

Слухи о том, что Феодосия нагуляла сына не от мужа, появились в Москве на следующий день после его рождения. Дело в том, что среди кумушек давно говорили, что братья Морозовы в погоне за богатством растеряли мужскую силу – и старший Борис, и младший Глеб женились по второму разу, но ни у одного, ни у другого детей до Ивана не было. Когда же мальчик немного подрос, его сходство со вторым Романовым перестало быть секретом.

В 1662 году почти одновременно умерли сначала бездетный Бо¬рис Иванович Морозов, а чуть позже и Глеб Иванович. На¬следником всех морозовских богатств оказался двенадцатилетний Иван, но до совершеннолетия сына управляющей вотчинами была объявлена его мать – Феодосия Прокопьевна Морозова. Ее влияние при дворе, и до того бывшее немалым, выросло многократно. А сплетни и слухи о продолжающейся связи с царем подкреплялись теперь еще и тем, что без его согласия крупнейший в России капитал не мог быть сосредоточен в одних руках. Как правило, чтобы избежать этого (чересчур большое богатство заключало в себе опасность для власти), состояние бездетного брата отторгалось в пользу государства.

Только царица продолжала верить в чистые отношения своего мужа и лучшей подруги. К тому же частые визиты Алексея Михайловича к Морозовым легко объяснялись его монаршей заботой об оставшемся без отца Иване и интересом к Феодосии, как к собеседнице. Еще Борис Иванович Морозов прилюдно восхищался умом и образованностью своей невестки и считал незазорным обсуждать с ней государственные дела. Что же говорить о молодом царе, в одночасье оставшемся без своих лучших советников, в то время, как на Руси происходили бунт за бунтом?



Троеперстие

Алексея Михайловича хотя и прозвали Тишайшим, но царствование его было одним из самых неспокойных на Руси. Закрепощение крестьян началось еще при Иване Грозном, а Уложение 1649 года окончательно его утвердило. Само собой, начались бунты: крестьяне отказывались подчиняться помещикам, уходили на север, где их не могли достать царские воеводы, наиболее свободолюбивые объединялись в банды и совершали набеги на помещичьи усадьбы. Никогда до того в стране не случалось стольких поджогов, а зверства восставших напоминали татаро-монгольское нашествие. При этом как при дворе, жестоко подавлявшем восстание, так и среди беглых крестьян были уверены, что совершают богоугодное дело. А о смерти уважаемого на Руси патриарха Иосифа говорили: или «его отравили помещики, потому что он заступался за крестьян», или «патриарх не вынес неуважения простолюдинами своих господ».

Алексей Михайлович хорошо представлял себе, что для усмирения народа новым патриархом должен стать человек сильный, способный к реформированию аморфной церкви, не оказывавшей до сих пор должной помощи властям. Тут-то он и вспомнил о новгородском митрополите Никоне.

Никон (до монашества – Никита Минов) происходил из крестьян нижегородской губернии. Став священником, приехал в Москву и, служа в одном из московских храмов, попался на глаза молодому царю. Он ему понравился – молодой, статный, глаза горят. От Никона исходила энергия, которая давно не встречалась при дворе, и Алексей Михайлович, несмотря на робкое сопротивление старого патриарха, назначил молодого священника новгородским митрополитом.

Когда в Новгород примчался гонец с царской просьбой занять место усопшего патриарха, Никон согласия не дал, но в Москву поехал. Он хорошо понимал, что назначение относительно молодого человека патриархом будет воспринято неоднозначно народом и царским окружением. Только тогда, когда Алексей Михайлович при большом скоплении людей в Успенском соборе Кремля, умоляя приять патриаршество, поклонился митрополиту в ноги, Никон (опять же прилюдно), истребовав от царя обещания не вмешиваться в церковные дела, дал согласие.

Больное властолюбие нового патриарха проявилось довольно быстро. Да он и не скрывал своего желания построить православную церковь по примеру католической, где власть папы была непререкаема в том числе и для монархов. Поначалу такие изменения Алексея Михайловича вполне устраивали – он нуждался в поддержке сильной церкви.

Первым шагом нового патриарха стало сближение традиционного русского и греческого обрядов. Однако начавшееся при Никоне изменение богослужебных книг и церковного обихода большинство прихожан восприняло как оскорбление традиций. Испокон веков на Руси осеняли себя двумя пальцами – Никон ввел троеперстие, русские во время богослужения привыкли ходить за движением солнца – Никон попытался ввести греческий обычай ходить супротив, на Руси почитали восьмиконечный крест – Никон настаивал на четырехконечном…

В 1654 году Никон собрал церковный собор, на котором бы¬ло принято решение исправить церковные книги по греческим и древнеславянским образцам. Несколько человек, в том числе ставший потом знаменитым протопоп Аввакум, не подписали решения, и через два года на новом соборе они были преданы проклятию и отправлены в ссылку.

Простой народ все эти нововведения воспринял однозначно: новая церковь потребовалась царю, чтобы окончательно закрепить крепостничество. Придворные же возненавидели Никона за то влияние, которое он приобрел над молодым царем. И только одна Феодосия Морозова смела выказывать патриарху свою неприязнь.



Голодная гордость

Замерзающая в мокрой рубахе Феодосия по-прежнему пыталась сосредоточиться на молитве, но воспоминания не давали ей это сделать.

Потрескавшиеся губы попытались сложиться в подобие улыбки: то, что новый патриарх – черный человек, она поняла не сразу, но невзлюбила Никона с первой встречи. Той, когда Алешенька ему в ноги поклонился. Никон весь в черном (среди прочего он пытался привить церковникам аскетизм) свое согласие дал не сразу, молча обвел окружавших царя бояр победоносным взглядом и остановил его на ней. Чего он ждал? Хотел, чтобы Морозова покорно склонилась и опустила глаза? Но ей за унижение царя стало обидно, и Феодосия смерила чванливого попа с головы до ног. С той поры и началась их борьба, борьба двух сильных властолюбивых людей. Со стороны казалось, что они за чистоту церкви боролись, но Морозова знала – боролись за любовь царя.



Черный человек

На подавление старообрядцев царем по наущению Нико¬на были брошены все силы государства. Раскольни¬ки бежали из городов и сел, а следом за ними тут же посылались стре¬лецкие команды, которые сжигали старообрядческие скиты с находящимися в них детьми и стариками.

Но стоило Никону во главе войска покинуть Москву, как влияние Морозовой на царя усиливалось. Даже протопоп Аввакум, с которым Феодосия завела переписку, просил ее смирить женскую плоть и больше внимания уделять воспитанию сына.

Вернувшись однажды из «крестового похода» в Москву, Никон, узнав, что Алексей Михайлович опять находится в Зюзине у Морозовых, решил царя проучить: объявил, что сла¬гает с себя сан патриарха, и удалился в основанный им Воскресенский монастырь. Никон был уверен, что Алексей Ми¬хайлович немедленно явится к нему уговаривать остаться. Од¬нако этого не произошло, и с 1658 года патриарший престол освободился. Но только в ноябре 1666 года собрался церковный собор, ко¬торый признал Никона виновным в оскорблении царя и впадении в латинские догматы. Он был лишен сана и сослан в Белозерский Ферапонтов монастырь. Однако никоновские реформы зашли так далеко, что возвращение к старому обряду было уже невозможно.

Но победившая «черного человека» Морозова еще не понимала, что церковный раскол пройдет и по ее судьбе.



Царская свадьба

Когда Никона отправили в ссылку, боярыня Морозова была одной из самых родовитых и богатых женщин России. Она была счастлива. У нее были любимый сын и любимый человек, главный враг, пытавшийся разлучить ее с «белым ангелом» Алешенькой, повержен, ей только тридцать три года, и казалось, что жизнь приготовила впереди одни лишь радости.

Но в марте 1669 года умерла сносившая привязанность мужа к своей лучшей подруге царица Мария Милославская, скоро было объявлено о женитьбе царя на юной и смазливой Наталье Нарышкиной. Морозовой Алексей Михайлович дал понять, что отныне их отношения не могут оставаться прежними.

22 января 1671 года состоялась царская свадьба. В сложном свадебном ритуале должна была принимать участие и «верховая» (дворцовая) боярыня Морозова. Она не явилась, и этого Алексей Михайлович ей простить не захотел. Правда, как передают летописцы, сказал окружающим его боярам: «Тяжко ей бороться со мною - один из нас непременно победит».

Для расправы с бывшей любовницей царь решил припомнить ей дружбу с Аввакумом и неприятие нового обряда, то есть то, что до сих пор его забавляло. Он в какой-то степени даже поощрял фрондерство подруги, считая, что ее соперничество с Никоном для государства полезно.

16 ноября 1671 года архимандриту Чудова монастыря Иоакиму было поручено арестовать Морозову. Ее отвезли на подворье Псковского Печерского монастыря на Арбате - оно было куплено Тайным приказом и ис¬пользовалось как место заключения.

Впрочем, царь еще не оставлял надежды на добрые отношения с многолетней подругой. Пытаясь обратить ее в новую веру, с Морозовой подолгу беседовал новый патриарх, к сыну Ивану царем были приставлены воспитатели, и об этом Морозовой сообщили. Однако после неожиданной смерти Ванечки ничто не могло уже убедить Феодосию в добром отношении царя.

В голове то и дело стучало предсказание приживалки Матрены: «Белый ангел окажется демоном, черный человек веру укрепит». Теперь она знала уже не только «черного человека», но «белого ангела», оказавшегося на поверку сатаной.



Сущий ангел

Феодосия Прокопьевна Морозова умерла в ночь с 1 на 2 ноября 1675 года.

Полуживая Данилова обвязала тело подруги веревкой, и его потянули вверх. Но уже перед самым лазом оно за что-то зацепилось, рука Морозовой дернулась, и Даниловой показалось, что та озарила ее крестом.

С того дня Маша отказывалась есть, то и дело впадала в забытье, и ровно через месяц, 1 декабря, умерла.

В этот же день до Москвы доскакал гонец с известием о смерти Морозовой. Но когда Алексею Михайловичу доложили об этом, окружающим показалось, что он даже не сразу вспомнил, о ком идет речь.

Князь Урусов, чью жену, сестру Морозовой Евдокию Прокопьевну, замучили раньше, перекрестился и громко, так, что это услышал будущий летописец, произнес:

Ангел! Сущий ангел! Абсолютно не помнит зла!

Правда, летописец отмечает, что было непонятно, какое зло имеет в виду князь – то, которое причинили Алексею Михайловичу, или то, которое причинил он сам