Сегодня годовщина смерти одного из моих любимейших писателей Антона Павловича Чехова...

110 лет назад в немецком городе Баденвайлере скончался великий русский писатель Антон Павлович Чехов...

О Чехове непрерывно пишутся книги, статьи, снимаются кинофильмы, ставятся пьесы. Чехов переводится на десятки языков. Крупные писатели объявляют его своим литературным учителем. Критики в его рассказах и повестях выискивают сходства и различия между ним и классиками европейской литературы. Но никому не удается резво и окончательно разобраться в том, каким образом удалось высокому мальчику из таганрогской обывательской семьи стать писателем такой глубины и силы, что большинство его произведений не то что потерялись в бурях и катаклизмах двадцатого века, а – напротив! – оказались остро востребованными и в веке двадцать первом.

Обвиняют – и справедливо обвиняют! – в невероятном успехе самого Антона Павловича. Его "железный характер", его "страшную волю", его "огромную работоспособность", его "врожденный талант" видеть и запоминать то, что с помощь острого его пера превращалось в десятки блестящих рассказов и повестей.

Врач по специальности и призванию, он всегда категорически отрицал, что в его рассказах и повестях есть хотя бы намек на что-то врачующее "острые болезни общества". Мастерством своим писатель должен только показывать, а быть в сочинениях назидательным доктором, указывать, что и кому надо делать, чтобы вылечиться, не должен.

А настоящий врач (по призванию) обязан ездить по расхлябанным холерным дорогам, лечить людей в сумеречных деревнях и осуществлять врачебную практику в своем флигеле в Мелихово, где теперь приятный музей, показывающий посетителям, какими инструментами пользовался Чехов-доктор, превращавшийся в Чехова-писателя тогда, когда был свободен от приема больных.

Писал он еще и тогда, когда был свободен от приема гостей. Этих гостей были в его доме в Мелихово толпы. "Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах, - вспоминал его брат Михаил, - ночевали даже в сенях. Писатели, девицы – почитательницы таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники, званые и незваные, толпились у него по целым неделям".

Страдал ли он этого многолюдства? Да, страдал. "С пятницы страстной у меня гости, гости, гости… и я не написал ни одной строки". Тем не менее с юности, когда он только приехал из Таганрога в Москву, до самых тяжких последних месяцев жизни страсть к бесконечной веренице "лиц и людей" оставалась все той же юношеской страстью. "Был сейчас на скачках…", "Ел, спал и пил с офицерами…", "Хожу в гости к монахам…", "Пил и пел с двумя оперными басами…", "Бываю в камере мирового судьи…", "Был в поганом трактире, где видел, как в битком набитой бильярдной два жулика отлично играли в бильярд…", "Был шофером у одного доктора…"

Не этой ли незавершившейся очереди судеб и характеров, профессий и нравов обязаны мы, по выражению К. И. Чуковского, созданием "грандиозной энциклопедии русского быта восьмидесятых и девяностых годов, которая называется мелкими рассказами Чехова"?

Крупные рассказы и повести Чехова являются чем-то еще более грандиозным, чем даже энциклопедия русского быта. Начавший, по его признанию, "с чепухи" (то есть с мелких рассказов и фельетонов), он быстро эту чепуху преодолел и создал такие произведения, которые вторую сотню лет занимают читателей внешней своей простотой и бесконечной своей глубиной.

"Палата №6" и "Студент", "Крыжовник" и "Попрыгунья", "Черный монах" и "Человек в футляре", "Дама с собачкой" и "Скучная история"… Никто не может понять, как удалось двадцатидевятилетнему человеку написать историю, которая в заголовке названа "скучной", а на самом деле рассказывает о последних месяцах жизни большого ученого, мучительно пытающего понять, как прожил он свою жизнь или не прожил ее никак, а только лишь следовал по ней, увлекаемый кошмарной силой обстоятельств.

А в "Даме с собачкой" герой мучительно старается вырваться из цепких объятий пошлых и мертвых обстоятельств и вырывается из них, абсолютно не ведая, что дальше произойдет с ним и его возлюбленной, случайно встреченной на ялтинской набережной, где отчего-то было "много генералов".

Быть может, засилье в России генералов и чиновников, непроходимая пошлость, запойная глупость, густая красота природы, тьма просторов, чудовищные расстояния и вневременная "осетрина с душком" заставили Чехова все бросить и, несмотря на предупреждения друзей и мольбы многочисленных поклонниц, отправиться в тяжелейшее путешествие на каторжный Сахалин.

Двенадцать тысяч верст преодолел он на свои деньги, без всяких средств передвижения, кроме ног, пароходов и коляски, чтобы попасть в кромешный ад, созданный человеком и для человека. В итоге – полное и окончательное убеждение в том, что… "Хорош божий свет. Одно только не хорошо: мы".

Слабое здоровье его еще сильнее пошатнулось. И в непрерывной работе, помогая десяткам людей, формируя провинциальные библиотеки, принимая полчища гостей и вылечивая множество больных, прожил Антон Павлович еще тринадцать лет и умер от чахотки в 1904 году в возрасте сорока четырех лет, попросив перед смертью бокал шампанского и попав после смерти в металлический ящик для перевозки устриц, но успев невероятным усилием воли дописать "Вишневый сад", вырубленный полностью и под корень холодными профессионалами ХХ, а теперь еще и ХХI века.

Владимир Вестер  http://www.c-cafe.ru/days/bio/44/chekhov.php

Шампанским наполнен бокал.
Июльская ночь на ущербе.
Прощай, Баденвейлер,
ich sterbe!*
И допит последний глоток.

Немецкий уснул городок.
Подумай, какая досада!
Лишь ветки вишнёвого сада
белеют в июльской ночи.

Колеблется пламя свечи.
Актриса известная плачет.
Не знаю, зачем она прячет
последние слёзы свои.

К чему здесь сейчас соловьи!
Последние слёзы горючи.
Шиповника стебли колючи.
Крыжовника иглы остры.

И будут рыдать три сестры
и многие сёстры иные.
Немногие братья родные
и множество братьев иных.

...Немецкий уснул городок.
Но он уже скоро проснётся.
Его это тоже коснётся,
но только потом,
и не так.

Зачем эти розы цветут!
Как всё в этом мире похоже.
И на Новодевичьем тоже
такие же розы, как тут.

Я тоже уеду туда,
к тем розам,
к берёзе и к вербе.
Ich sterbe,
ichsterbe,
ichsterbe –
и это уже навсегда.

Ю. Левитанский