Куриная фантазия

Я очень люблю простые салаты: ингредиента три - четыре, не больше. Получается быстро и вкусно. Вот пример такого несложного салатика:
400 г куриного филе;
3 варёных яйца;
1 крупный помидор;
1 стакан риса;
соль по вкусу;
майонез.
Всё порезать, перемешать заправить майонезом, посолить. Помидоры придают салату определённую лёгкость и сочность.
Как вариант, вместо помидор можно добавлять ананасы, но это на любителя. Сладкое мясо любят не все.
Приятного аппетита!
Читать статью

 

Когда в 1528 году Гольбейн вернулся в Базель из Англии, он застал свою семью в бедственном положении. В великолепном по выразительности портрете его жены и двух детей их лица выглядят усталыми и грустными. Глаза жены даже немного припухли от слез или бессонной ночи.

Прижимая к себе ребятишек, она грустна и погружена в себя. В ее взгляде нет отчаяния, но нет и надежды, а лишь предчувствие одиночества и разлуки.

Своих детей художник изобразил трогательно до слез. Мальчик, более старший, смотрит грустным взглядом вверх, он не по-детски серьезен. Девочка, крошка с ангельски пухлыми ручками, но с таким печальным выражением лица.

Здесь нет сдержанности и чопорности его английских портретов, но есть высочайшее умение передать настроение, чувства, атмосферу. Работа заставляет задуматься над отношениями между художником и его женой, которая была отделена от него в течение многих лет и воспитывала своих четверых детей в одиночку. Перелом в семейной жизни можно увидеть здесь, в усталом и измученном лице Элизабет…

В 1532 г. Ганс Гольбейн Младший покинул Базель из-за религиозных преобразований и Реформации и вернулся в Англию, в Лондон. О дальнейшей судьбе его семьи и детей ничего не известно.

Удивительная история

 

/cdn2.binokl.cc/wp-content/uploads/2020/04/1-66-300x157.jpg" target="_blank">https://cdn2.binokl.cc/wp-content/uploads/2020/04/1-66-300x157.jpg 300w" width="750" />

Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около девяноста. Я же был молод — мне было всего семнадцать. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпаный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.

— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.

— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.

— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена…»

Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.

— Простите, Анна Николаевна.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?

— Алексей. Алёша.

— Отличное имя, — похвалила она. — У Анны Карениной был любимый человек, которого звали, как и вас, Алексей.

— Анна Николаевна подняла книгу, лежавшую в песке; это была «Анна Каренина». — Их любовь была трагической — и результатом была её смерть. Вы читали Льва Толстого?

— Конечно, — сказал я и добавил с гордостью: — Я прочёл всю русскую классику — от Пушкина до Чехова.

Она кивнула.

— Давным-давно, ещё до революции, я была знакома со многими русскими аристократами, которых Толстой сделал героями своих романов.

… Современному читателю, я думаю, трудно понять те смешанные чувства, которые я испытал, услышав эти слова. Ведь я был истинным комсомольцем, твёрдо знающим, что русские аристократы были заклятыми врагами трудового народа, презренными белогвардейцами, предателями России. А тут эта женщина, эта хрупкая симпатичная старушка, улыбаясь, бесстрашно сообщает мне, незнакомому парню, что она была
знакома с этими отщепенцами! И, наверное, даже дружила с ними,
угнетателями простого народа!..

Моим первым побуждением было прервать это странное — и даже, возможно, опасное! -— неожиданное знакомство и вернуться к моим футбольным друзьям, но непреодолимое любопытство, которому я никогда не мог сопротивляться, взяло верх, и я нерешительно спросил её, понизив голос:

— Анна Николаевна, Воронцовы, мне кажется, были князьями, верно?

Она засмеялась.

— Нет, Алёша. Мой отец, Николай Александрович, был графом.

— … Лёшка! — кричали мои товарищи. — Что ты там делаешь? Ты будешь играть или нет?

— Нет! — заорал я в ответ. Я был занят восстановлением разрушенного убежища моей новой знакомой — и не просто знакомой, а русской графини!

— и мне было не до моих футбольных друзей.

— Оставьте его в покое, — объявил один из моих дружков. — Он нашёл себе подружку. И они расхохотались.

Женщина тоже засмеялась.

— Я немного стара, чтобы быть чьей-либо подружкой, — сказала она, и я заметил лёгкий иностранный акцент в её произношении. — У вас есть подружка, Алёша? Вы влюблены в неё?

Я смутился.

— Нет, — сказал я. — Мне ведь только семнадцать. И я никогда ещё не был влюблён, по правде говоря.

— Молодец! — промолвила Анна Николаевна. — Вы ещё слишком юны, чтобы понять, что такое настоящая любовь. Она может быть опасной, странной и непредсказуемой.

Когда я была в вашем возрасте, я почти влюбилась в мужчину, который был старше меня на сорок восемь лет. Это была самая страшная встреча во всей моей жизни. Слава Богу, она длилась всего лишь три часа.

Я почувствовал, что эта разговорчивая старая женщина вот-вот расскажет мне какую-то удивительную и трагическую историю.

Мы уже сидели под восстановленным навесом и ели яблоки.

— Анна Николаевна, вы знаете, я заметил у вас какой-то иностранный акцент. Это французский?

Она улыбнулась.

— Да, конечно. Французский для меня такой же родной, как и русский…

Тот человек, в которого я почти влюбилась, тоже заметил мой акцент. Но мой акцент тогда был иным, и иным был мой ответ. И последствия этого ответа были ужасными! — Она помолчала несколько секунд, а затем добавила:

— Это случилось в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, в
Париже. Мне было семнадцать; ему было шестьдесят пять…

* * *
Вот что рассказала мне Анна Николаевна Воронцова в тот тихий летний день на песчаном берегу Днепра:

— … Он был очень красив — пожалуй, самый красивый изо всех мужчин, которых я встречала до и после него — высокий, подтянутый, широкоплечий, с копной не тронутых сединой волос. Я не знала его возраста, но он был очень моложавым и казался мне мужчиной средних лет. И с первых же минут нашего знакомства мне стало ясно, что это был умнейший, образованный и обаятельный человек.

В Париже был канун Рождества. Мой отец, граф Николай Александрович Воронцов, был в то время послом России во Франции; и было неудивительно, что его пригласили, вместе с семьёй, на празднование Рождества в здании французского Министерства Иностранных Дел.

Вы помните, Алёша, как Лев Толстой описал в «Войне и Мире» первое появление Наташи Ростовой на московском балу, когда ей было шестнадцать, — её страхи, её волнение, её предчувствия?.. Вот точно так же чувствовала себя я, ступив на паркетный пол министерства, расположенного на великолепной набережной Кэ д’Орсе.

Он пригласил меня на танец, а затем на другой, а потом на третий… Мы танцевали, раговаривали, смеялись, шутили — и с каждой минутой я ощущала, что я впервые встретила мужчину, который возбудил во мне неясное, но восхитительное предчувствие любви!

Разумеется, мы говорили по-французски. Я уже знала, что его зовут Жорж, и что он является сенатором во французском парламенте. Мы отдыхали в креслах после бешеного кружения в вальсе, когда он задал мне тот самый вопрос, который вы, Алёша, задали мне.

— Анна, — сказал он, — у вас какой-то странный акцент. Вы немка?

Я рассмеялась.

— Голландка? Шведка? — спрашивал он.

— Не угадали.

— Гречанка, полька, испанка?

— Нет, — сказала я. — Я русская.

Он резко повернулся и взглянул на меня со странным выражением широко раскрытых глаз -— растерянным и в то же время ошеломлённым.

— Русская… — еле слышно пробормотал он.

— Кстати, — сказала я, — я не знаю вашей фамилии, Жорж. Кто вы, таинственный незнакомец?

Он помолчал, явно собираясь с мыслями, а затем промолвил, понизив голос:

— Я не могу назвать вам мою фамилию, Анна.

— Почему?

— Не могу.

— Но почему? — настаивала я.

Он опять замолчал.

— Не допытывайтесь, Анна, — тихо произнёс он.

Мы спорили несколько минут. Я настаивала. Он отказывался.

— Анна, — сказал он, — не просите. Если я назову вам мою фамилию, то вы немедленно встанете, покините этот зал, и я не увижу вас больше никогда.

— Нет! Нет! — почти закричала я.

— Да, — сказал он с грустной улыбкой, взяв меня за руку. — Поверьте мне.

— Клянусь! — воскликнула я. — Что бы ни случилось, я навсегда останусь вашим другом!

— Не клянитесь, Анна. Возьмите назад свою клятву, умоляю вас.

С этими словами он полуотвернулся от меня и еле слышно произнёс:

— Меня зовут Жорж Дантес. Сорок лет тому назад я убил на дуэли Пушкина…

Он повернулся ко мне. Лицо его изменилось. Это был внезапно постаревший человек; у него обозначились тёмные круги под глазами; лоб перерезали морщины страдания; глаза были полны слёз…

Я смотрела на него в неверии и ужасе. Неужели этот человек, сидевший рядом со мной, был убийцей гения русской литературы!? Я вдруг почувствовала острую боль в сердце. Разве это мыслимо?! Разве это возможно!? Этот человек, в чьих объятьях я кружилась в беззаботном вальсе всего лишь двадцать минут тому назад, этот обаятельный мужчина безжалостно прервал жизнь легендарного Александра Пушкина, чьё имя известно каждому русскому человеку — молодому и старому, бедному и богатому, простому крестьянину и знатному аристократу…

Я вырвала свою ладонь из его руки и порывисто встала. Не произнеся ни слова, я повернулась и выбежала из зала, пронеслась вниз по лестнице, пересекла набережную и прислонилась к дереву. Мои глаза были залиты слезами.

Я явственно чувствовала его правую руку, лежавшую на моей талии, когда мы кружились с ним в стремительном вальсе…Ту самую руку, что держала пистолет, направленный на Пушкина!
Ту самую руку, что послала пулю, убившую великого поэта!

Сквозь пелену слёз я видела смертельно раненного Пушкина, с трудом приподнявшегося на локте и пытавшегося выстрелить в противника… И рухнувшего в отчаянии в снег после неудачного выстрела… И похороненного через несколько дней, не успев написать и половины того, на что он был способен…
Я безудержно рыдала.

… Несколько дней спустя я получила от Дантеса письмо. Хотели бы вы увидеть это письмо, Алёша? Приходите в понедельник, в полдень, ко мне на чашку чая, и я покажу вам это письмо. И сотни редких книг, и десятки прекрасных картин.

* * *

Через три дня я постучался в дверь её квартиры. Мне открыл мужчина лет шестидесяти.

— Вы Алёша? — спросил он.

— Да.

— Анна Николаевна находится в больнице с тяжёлой формой воспаления лёгких. Я её сын. Она просила передать вам это письмо. И он протянул мне конверт. Я пошёл в соседний парк, откуда открывалась изумительная панорама Днепра. Прямо передо мной, на противоположной стороне, раскинулся песчаный берег, где три дня тому назад я услышал невероятную историю, случившуюся с семнадцатилетней девушкой в далёком Париже семьдесят пять лет тому назад.

Я открыл конверт и вынул два листа.

Один был желтоватый, почти истлевший от старости листок, заполненный непонятными строками на французском языке. Другой, на русском, был исписан колеблющимся старческим почерком. Это был перевод французского текста. Я прочёл:

Париж
30 декабря 1877-го года

Дорогая Анна!

Я не прошу прощения, ибо никакое прощение, пусть даже самое искреннее, не сможет стереть то страшное преступление, которое я совершил сорок лет тому назад, когда моей жертве, великому Александру Пушкину, было тридцать семь, а мне было двадцать пять. Сорок лет — 14600 дней и ночей! — я живу с этим невыносимым грузом. Нельзя пересчитать ночей, когда он являлся — живой или мёртвый — в моих снах.

За тридцать семь лет своей жизни он создал огромный мир стихов, поэм, сказок и драм. Великие композиторы написали оперы по его произведениям. Проживи он ещё тридцать семь лет, он бы удвоил этот великолепный мир, — но он не сделал этого, потому что я убил его самого и вместе с ним уничтожил его будущее творчество.

Мне шестьдесят пять лет, и я полностью здоров. Я убеждён, Анна, что сам Бог даровал мне долгую жизнь, чтобы я постоянно — изо дня в день — мучился страшным сознанием того, что я хладнокровный убийца гения.

Прощайте, Анна!

Жорж Дантес.

P.S. Я знаю, что для блага человечества было бы лучше, если б погиб я, а не он. Но разве возможно, стоя под дулом дуэльного пистолета и готовясь к смерти, думать о благе человечества?

Ж. Д.

Ниже его подписи стояла приписка, сделанная тем же колеблющимся старческим почерком:

Сенатор и кавалер Ордена Почётного Легиона Жорж Дантес умер в 1895-м году, мирно, в своём доме, окружённый детьми и внуками. Ему было восемьдесят три года.

* * *

Графиня Анна Николаевна Воронцова скончалась в июле 1952-го года, через десять дней после нашей встречи. Ей было девяносто два года.

https://binokl.cc/chitajte-s-udovolstviem-zhenshhi...ej-vidimosti-okolo-devyanosta/

Удивительная история

 

/cdn2.binokl.cc/wp-content/uploads/2020/04/1-66-300x157.jpg" target="_blank">https://cdn2.binokl.cc/wp-content/uploads/2020/04/1-66-300x157.jpg 300w" width="750" />

Женщина была очень старой — ей было, по всей видимости, около девяноста. Я же был молод — мне было всего семнадцать. Наша случайная встреча произошла на песчаном левом берегу Днепра, как раз напротив чудной холмистой панорамы правобережного Киева.

Был солнечный летний день тысяча девятьсот пятьдесят второго года. Я играл с друзьями в футбол прямо на пляжном песке. Мы хохотали и орали что есть мочи.

Старая женщина, одетая в цветастый, до пят, сарафан, лежала, скрываясь от солнца, неподалеку, под матерчатым навесом, читая книгу. Было весьма вероятно, что наш старый потрёпаный мяч рано или поздно врежется в этот лёгкий навес, покоившийся на тонких деревянных столбиках. Но мы были беззаботными юнцами, и нас это совсем не беспокоило. И в конце концов, мяч действительно врезался в хрупкое убежище старой женщины! Мяч ударил по навесу с такой силой, что всё шаткое сооружение тут же рухнуло, почти похоронив под собой несчастную
старушку.

Я был в ужасе. Я подбежал к ней, быстро убрал столбики и оттащил в сторону навес.

— Бабушка, — сказал я, помогая ей подняться на ноги, — простите.

— Я вам не бабушка, молодой человек, — сказала она со спокойным достоинством в голосе, отряхивая песок со своего сарафана.

— Пожалуйста, не называйте меня бабушкой. Для взаимного общения, юноша, существуют имена. Меня зовут Анна Николаевна Воронцова.

Хорошо помню, что я был поражён высокопарным стилем её речи. Никто из моих знакомых и близких никогда не сказал бы так: «Для взаимного общения, юноша, существуют имена…»

Эта старушка явно была странной женщиной. И к тому же она имела очень громкое имя — Воронцова! Я был начитанным парнем, и я, конечно, знал, что это имя принадлежало знаменитой династии дореволюционных российских аристократов. Я никогда не слыхал о простых людях с такой изысканной фамилией.

— Простите, Анна Николаевна.

Она улыбнулась.

— Мне кажется, вы хороший юноша, — сказала она. — Как вас зовут?

— Алексей. Алёша.

Платон

 

Плaтoн пoлaгaл, чтo стрaсти и эмoции — этo низмeннoe, врeднoe нaчaлo в чeлoвeкe, кoтoрoe стрeмится зaвeсти eгo нe тyдa, и считaл, чтo их нyжнo кoнтрoлирoвaть при пoмoщи рaзyмa. Oн считaл тaкжe, чтo в любви глaвнoe — нe чyвствeннoe влeчeниe и стрaсть, a дyхoвнoe рaзвитиe, чтo любить в чeлoвeкe нaдo нe тeлo, a дyшy. Oт имeни филoсoфa пoявилoсь пoнятиe «плaтoничeскaя любoвь».

Биография Платона

Платон родился в Афинах в 428 или 427 г. до н. э. в аристократической семье. Сначала он учился у Кратила, последователя Гераклита. Затем в возрасте двадцати лет стал учеником Сократа, оказавшего на него решающее влияние. После смерти Сократа в З99 г. он удалился на некоторое время в Мегару, к также учившемуся у Сократа Евклиду, основателю Мегарской школы, а затем возвратился в Афины. Несколько лет спустя он предпринял великое путешествие.

Сперва Платон отправился в Египет, и эта древняя цивилизация произвела на него глубокое впечатление. Из Египта перебрался в Южную Италию, задержавшись в Кирене у математика и астронома Феодора. В Италии он вступил в контакты с пифагорейцами, которых было много в этих краях (эта философская школа переживала тогда период расцвета). Из своего пребывания среди пифагорейцев он извлек величайшую любовь к жизни и общественному благу. Признаки влияния пифагорейцев прослеживаются и в последних произведениях Платона.

Затем Платон переехал в Сицилию, в Сиракузы, где царствовал тиран Дионисий I. Он подружился с молодым зятем тирана, Дионом, пылким и великодушным принцем, которого вдохновили нравственные и политические идеалы Платона. Но Дионисий враждебно отнесся к тому, что Платон обрел такое влияние на Диона, и философу пришлось покинуть Сиракузы: его высадили на острове Эгина, находившемся в состоянии войны с Афинами, и продали в рабство. К счастью, он был выкуплен гражданином Кирен, который находился на острове и узнал Платона.

Таким образом Платон смог вернуться в Афины, и тогда-то, в возрасте сорока лет, он основал Академию, в которой преподавал до конца своих дней, лишь дважды покинув Афины ради двух новых путешествий на Сицилию. Академия была обращена в сторону Востока. Ученики Платона были даже из Вавилона. Влияние философии Востока на Академию еще больше усилилось с приходом Евдоха, астронома, побывавшего в различных районах Востока. Платон не сделал, подобно Сократу, философию предметом социальной беседы; напротив, он жил в уединении, ограничившись кругом своих учеников. Однако, благодаря престижу его имени, несколько греческих городов просили его составить для них свод законов, и в некоторых случаях Платон делал это.

Его последние годы были омрачены трагической смертью Диона. Платон умер в 348 или 347 г. до н. э. в возрасте восьмидесяти лет, до конца жизни сохранив всю полноту своего могучего ума. Его тело погребено в Керамике, неподалеку от Академии.

https://www.newacropol.ru/Alexandria/philosophy/Philosofs/Plato/Plato_Biograph/