Музыка Сергея Сергеевича Прокофьева, одного из величайших композиторов ХХ столетия, звучит во всем мире и известна почти любому — будь то марш из оперы «Любовь к трем апельсинам», заглавная тема из «Пети и волка» или «Вставайте, люди русские» из фильма «Александр Невский». Однако некоторые его сочинения не исполняются почти никогда, а иные эпизоды биографии и сегодня выглядят не вполне объяснимо, как, например, возвращение на родину в разгар успешной карьеры на Западе и Большого террора в СССР.

Тайный разговор

«Растет и крепнет дружный хор, //Он слышен в целом мире. //А в полночь тайный разговор //Дельцы ведут в эфире» — сегодня эти стихи могли бы стать идеальным эпиграфом к очередному фильму о финансировании оппозиции из-за рубежа. Написал их в 1950 году Самуил Маршак для прокофьевской оратории «На страже мира». Значение патриотических кантат и ораторий в творчестве Прокофьева недооценено; между тем в сочинения к юбилею вождя или революции он вкладывал не меньше сил, чем в музыку, которую писал по зову сердца. В первую очередь следует назвать великолепную «Здравицу» к 60-летию Сталина и грандиозную «Кантату к XX-летию Октября» для двух хоров, симфонического и военного оркестров, оркестра аккордеонов и шумовых инструментов. Они не уступают лучшим симфониям и балетам Прокофьева, но на концертах их можно услышать крайне редко.

«Кантата» с ее специфическим составом — удивительное сочинение на слова Маркса, Ленина и Сталина: чего стоит пролог, где фраза Маркса «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтоб изменить его» в исполнении хора подвергается безжалостной музыкальной деконструкции. Ленинские слова «Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки» ложатся на музыку ничуть не хуже стихов Маршака. Для 1937 года это было слишком смело: сочинение, обогнавшее свое время, так и не прозвучало ни в год 20-летия революции, ни позже при жизни композитора. Исполнить «Кантату» целиком не удалось и тридцать лет спустя. Если в сталинские времена была крамольной даже идея распевания цитат из вождей революции, то в 1960-х под запретом оказались уже два фрагмента на слова самого Сталина. Премьера полной версии состоялась лишь в 1992 году.

Если в сталинские времена была крамольной даже идея распевания цитат из вождей революции, то в 1960-х под запретом оказались уже два фрагмента на слова самого Сталина

«Кантата» и по сей день остается загадкой: ее можно трактовать и как верноподданническое, и как абсолютно антисоветское произведение. Среди чисто инструментальных фрагментов есть и зловещие, и оптимистичные, но из вокальных частей как минимум одна, «Революция», навевает ужас. Драматичную, кинематографически выразительную ткань повествования вдруг прерывает упомянутый оркестр аккордеонов, понадобившийся Прокофьеву всего на полминуты. Под его аккомпанемент хор поет слова из ленинской статьи «Марксизм и восстание»: «Мы отнимем весь хлеб и все сапоги у капиталистов; мы оставим им корки; мы оденем их в лапти». И поет так весело, что в ужасной участи капиталистов и так называемых попутчиков не остается никаких сомнений.

Великий и мудрый правитель

Другая яркая деталь творческой биографии — музыка ко второй части фильма Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». Если за часть первую режиссер и съемочная группа получили Сталинскую премию, то вторая — «Боярский заговор» — в постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) 1946 года была признана ошибочной и вышла только в 1958 году. Через полгода после постановления Эйзенштейн и Николай Черкасов, сыгравший главную роль как в «Иване Грозном», так и в «Александре Невском», были приняты Ждановым, Молотовым и Сталиным. Из сохранившейся записи беседы очевидно, что Ивана Грозного и опричников Сталин впрямую ассоциировал с собой и своим окружением. Удивительно опять же, насколько слова о «проникновении иностранного влияния» напоминают сегодняшний день:

«У вас неправильно показана опричнина… У вас опричники показаны как ку-клукс-клан, царь у вас нерешительный, похожий на Гамлета, все ему подсказывают, что надо делать, а не он сам принимает решения. Царь Иван был великий и мудрый правитель. Мудрость Ивана Грозного состояла в том, что он стоял на национальной точке зрения и иностранцев в свою страну не пускал, ограждая свою страну от проникновения иностранного влияния… Иван Грозный был очень жестоким. Показывать, что он был жестоким, можно, но нужно показать, почему необходимо быть жестоким. Одна из ошибок Ивана Грозного состояла в том, что он недорезал пять крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, на Руси не было бы Смутного времени».

Автограф Прокофьева к клавиру оперы «Война и мир», которая создавалась во время войны, 1943 год

Музыка Прокофьева явно сыграла свою роль в том впечатлении, которое произвела на вождя вторая серия. Знаменитый эпизод пляски опричников, где черно-белое изображение становится цветным и в кадре доминирует зловещий красный, без музыки непредставим. Одержимый подозрениями, царь действительно не похож на мудрого правителя, а его окружение вне всяких сомнений выглядит войском дьявола. Лихую песню царского фаворита Федора Басманова подхватывают опричники: «Гости въехали к боярам во дворы, загуляли по боярам топоры». В несовершенной по нынешним меркам записи тех лет она все еще звучит куда выразительнее, чем в любом современном исполнении. По крайней мере, достаточно выразительно для того, чтобы фильм лег на полку, Эйзенштейн оказался в предынфарктном состоянии, а Прокофьев попал на второе место в списке композиторов-«формалистов».

Чуждые советскому народу

10 февраля 1948 года было опубликовано постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели». Главной мишенью был отнюдь не Мурадели, а другие композиторы — Прокофьев, Шостакович, Хачатурян, Шебалин, Попов и Мясковский, «в творчестве которых особенно наглядно представлены формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу». Соседство имен Шостаковича и Прокофьева, конечно, не случайно. Мы нередко называем их рядом, хотя различий между двумя композиторами не меньше, чем сходств. В отличие от Прокофьева Шостакович не вкладывал всю силу гения в сочинения, написанные по официальным поводам. Как и Прокофьев, Шостакович плодотворно работал в кино, однако киномузыка Прокофьева относится к лучшим страницам его творчества в отличие от киномузыки Шостаковича.

Прокофьев-дирижер, 1940 год

С другой стороны, симфонии Шостаковича воспринимались современниками — и все еще воспринимаются нами — как своего рода летопись эпохи, чего нельзя сказать о симфониях Прокофьева. Впрочем, написанная накануне победы Пятая (1944) вполне соответствует времени патриотического подъема, и тем сильнее потрясает полная отчаяния Шестая (1947), вскоре ошельмованная как формалистическая. Наконец, после разгромных статей в «Правде» 1936 года Шостакович не писал ни балетов, ни опер, не считая неоконченных «Игроков» и оперетты «Москва-Черемушки»: для него отныне главными формами высказывания остались симфонии и квартеты, тогда как Прокофьев до самой смерти был верен музыкальному театру. Это лишний раз говорит об открытой, солнечной природе прокофьевского гения в противовес сумрачному, интровертному гению Шостаковича. На обсуждении постановления 1948 года Прокофьев вел себя смело и не каялся, хотя случившееся существенно подорвало его здоровье и сократило ему жизнь.

Композитор умер 5 марта 1953 года, в один день со Сталиным, которому посвятил «Здравицу», одно из красивейших своих сочинений. Оно написано будто бы на народные стихи о Сталине: «По-иному светит нам солнце на земле: знать, оно у Сталина побыло в Кремле»; «Много, Сталин, вынес ты невзгод. И много муки принял за народ». По двойной иронии судьбы впоследствии «Здравица» исполнялась с измененным текстом, где вместо «Сталина» фигурировали «Партия» и «Кремль». Таково было циничное отношение властей к «народным» стихам, цену которым наверняка понимал и Прокофьев. Впрочем, в том, что он положил на музыку слова, над которыми наверняка смеялся в душе, едва ли было сознательное фрондерство, как не было и верноподданничества в работе над Кантатой.

Страж мира

«Всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию» — завет Блока Прокофьев выполнил с предельной самоотдачей. «Кантата к XX-летию Октября» и сегодня звучит как абсолютно авангардное сочинение, и невозможно себе представить, как она воспринималась бы в 1937 году в Советском Союзе, где авангард давно был не в чести. О стремлении к большей простоте и доступности языка Прокофьев говорил и до возвращения в СССР, однако тем быстрее по приезде ему пришлось понять, что эксперименты приветствоваться не будут. Прокофьев знал о репрессиях, пытался хлопотать за арестованных родственников. И все же вернулся, по одной версии — устав от соперничества с Рахманиновым и Стравинским, по другой — восхищенный приемом российской публики, по третьей — тоскуя об оставшихся в России друзьях и единомышленниках.

Последняя из кантат Прокофьева «На страже мира» появилась через полтора года после того, как композитора критиковали за формализм, и принесла ему шестую по счету Сталинскую премию. «Оберегают жизнь твою, //И родину, и дом //Твои друзья в любом краю — //Их больше с каждым днем. //Они дорогу преградят //Войне на всей земле, //Ведет их лучший друг ребят, //А он живет в Кремле!» Могут ли не резать слух эти слова, прославляющие тирана, когда они положены на музыку дивной красоты? Оказывается, могут. Даже странно, что ни один наш — или не наш — оркестр или хор еще не придумал абонемента с подобными сочинениями Прокофьева, Шостаковича, Свиридова. Он имел бы гарантированный успех у публики, тем более что многое в этих кантатах по-прежнему звучит пугающе современно.

Прокофьев знал о репрессиях, пытался хлопотать за арестованных родственников. И все же вернулся, по одной версии — устав от соперничества с Рахманиновым и Стравинским, по другой — восхищенный приемом российской публики

Еще современнее звучала бы опера Прокофьева «Семен Котко», посвященная гражданской войне на Украине; даже удивительно, что наши театры в последние годы не кинулись ее ставить. Впрочем, опера идет в Мариинском театре, где ее можно услышать 27 апреля. «Семен Котко» украсит и юбилейный вечер Геннадия Рождественского в Большом театре 4 мая, где в полуконцертном исполнении прозвучит третий акт оперы. В программе Рождественского 16 мая — редкостная сюита «Песни наших дней» для солистов, хора и оркестра, а также «Наваждение» в оркестровке самого Рождественского. Музыке Прокофьева будет посвящен и Пасхальный фестиваль Валерия Гергиева, стартующий 1 мая. В июньском абонементе Владимира Юровского обещана музыка Прокофьева к спектаклю «Египетские ночи», из осенних московских концертов маэстро первые три без Прокофьева также не обойдутся. А в день его 125-летия откроется новая экспозиция в доме-музее композитора в Камергерском. Словом, как бы ни менялась политическая конъюнктура, музыкальная революция Прокофьева не перестает быть актуальной.