"ОБЪЯТИЕ":

 

 http://temnyjles.ru/pochta/NK.shtml?fbclid=IwAR17a...yFn6Vf-RoiKIUNRtdiaoDjYzf70taY

Начало здесь.

 

хорошо сидим!

 

нам хорошо вместе

 

По традиции — зачитываю отклики читателей на нашу последнюю встречу.

 

Людмила Коваль, Калиниград:

 

 

Дорогая Наташа!  Я желаю Вам и всем клубистам в новом году  только всего доброго, светлого, вдохновляющего.  Пусть грусть, печаль и все тяжелые воспоминания останутся в прошлом. Надо ЖИТЬ! все лучшее навсегда остается с нами.
Клубу   -   активного существования, насыщенных интересных встреч и того душевного тепла, которое согреет не только присутствующих на встречах,  но и читающих о них.

  Обнимаю с неизменным теплом и симпатией.
Ваша Люда.

 

От Людмилы пришло ещё одно, очень большое письмо, но уже позже нашей встречи. На следующей я его обязательно зачитаю в клубе. Привожу его здесь: 

Здравствуйте, дорогая Наташа!
Наконец я по-настоящему добралась до "юбилейного" отчета. Добралась и... зачиталась. Вы правы, все три части совершенно разные, но каждая по-своему хороша.
От первой части  веет неизменным теплом и уютом ваших прекрасных дружеских "посиделок" ( люблю русские слова!)  В этот раз фотографии сопровождены гораздо большим, чем обычно, количеством текста и это очень оживило ваш рассказ. И очень украсили его Ваши замечательные адресные стихи  Вашим друзьям - членам созданного Вами Клуба.

Часть вторая. Моя первая реакция  на название темы - "Жалость" - была примерно такой же, как у вашей Нади. Уж очень щемящее слово и далеко не однозначное... Вчитавшись, я почти с Вами согласилась,  потому что свою формулировку Вы превосходно раскрыли и обосновали, отлично подкрепив ее примерами, именами и, конечно, стихами. А от Ваших стихов, посвященных Давиду, у меня перехватило горло. И за Поплавского большое отдельное спасибо!
И все-таки - почти. Буквально на днях в одной из передач на телеканале "Культура" прозвучала фраза, подводящая итог разговору о жалости ( интересное совпадение во времени!) : " у нас, у русских, Жалость равно Любовь". Вот с этим я мысленно сразу согласилась абсолютно.
  Часть третья. Низкий Вам поклон, Наташа, за этот рассказ об удивительной женщине, вся жизнь которой пример великой Любви, подлинного Служения, и  в завершение  - настоящий подвиг великой Жалости. Потрясающе!. А совпадение (Вы написали, что  не запланированное) даты заседания Клуба на такую тему с датой ее рождения - это, как сказала бы одна моя знакомая, "прямо по промыслу Божию"...

  Если я Вас не утомила, то еще несколько слов о двух предыдущих  встречах.

В отчете о встрече "Старость и радость" мне очень понравился рассказ об Андрее Белом. Ваши эссе я всегда читала с огромным интересом и удовольствием.
В отчете о встрече на тему "Дружба" хочу как бы  чуть-чуть поучаствовать.
У Марины Цветаевой мне очень нравятся две фразы: "Дружба - это действие" и "Дружба - это равенство".  Первой МИ  по  жизни следовала сама, поступая так, как считала нужным. Со второй ей повезло меньше, потому что равных себе ей найти было слишком сложно.
Белла Ахмадулина умела быть другом - сострадать, помогать, делиться, радоваться за других. А вот роль "кореша" для мужчин-поэтов, взятая на хрупкие плечи, и желание во всем быть с ними вровень нанесли немалый вред ее здоровью и вполне вероятно сократили ей жизнь.
И, пожалуй последнее. В моей еще школьной юности было популярно вести особую тетрадь, куда записывались понравившиеся фразы из прочитанных книг. Тогда не было интернета и готовых красиво изданных томов типа "В мире мудрых мыслей" или чего-то  подобного. Вот такую старенькую тетрадку я и выудила из шкафа.  и вот что среди прочего нашла о дружбе:
"Может быть дружба без любви, но плоха та любовь, в которой нет дружбы".
 
   Вот это я расписалась! Как говорится - редко, но метко. Уж простите великодушно!
До свидания, Наташа. Жду ваших новых  встреч в Клубе и Ваших рассказов о них.
С уважением и теплом. Л.К.

 

Какая радость - получать такие письма! Как это важно - знать, что есть люди, незримо присутствующие с нами и болеющие душой за всё, что у нас говорится и делается! Принимаем Людмилу Коваль в наши почётные члены клуба!

 

Галина Коршункова, Железногорск:

 

 

Как замечателен ваш клуб! Как мне он напомнил наш северный клуб любителей поэзии, по которому скучаю!

 

Лорина Дымова, Иерусалим:

 

 

Наташа, умно, изящно, вдохновенно... Не перестаю вам удивляться!

 

Елена Хмелевская, Калининград:

Наташа, как всегда, замечательно!
Спасибо за новый рассказ о Клубе и его удивительных людях, за Ваши тонкие стихи, особое спасибо за Поплавского!
И Вас вместе с Клубом - с «очередным» Новым годом, восточным, Серебряной Крысы! Такое название мне почему-то нравится больше других.)) Мои наилучшие пожелания Вашей прекрасной компании!

 

Аркадий Цоглин:

 

Спасибо большое за этот вечер и опубликованные фотографии! Снова вспомнил наше общение, которое оставило очень приятные впечатления. Десятая встреча особенно удалась. Посвящения, стихи, презенты, интересные разговоры. Жду новой встречи 1 февраля!

 

 Татьяна Угадова, Москва:

 

 

Наташа! Прекрасно все! Спасибо!  Я уже скучала без ваших встреч. А "жалость" - тема бездонная. Да! По-русски - это аналог любви... Но, наверное, глубже и шире. Любовь направлена на определенный объект, а жалость - ко всему сущему...❗‼️

 

Новая тема нашей 11 встречи звучала так: «Качество жизни».
Все понимают его по-разному, но понятно, что я здесь имела в виду не материальные блага. На каких вопросах я хотела остановиться:
Талант жить здесь и сейчас, но не механически, а одухотворять сиюминутное. Важно не количество прожитых лет, а полнота прожитых нами мгновений. Важно то, что будем вспоминать на том свете. Или вспоминали бы, если б он был. В одном рассказе Токаревой герой говорит, что он не умеет жить моментом, т. е. в настоящем, он всё время мыслями либо в прошлом, либо в будущем. А героиня ему отвечает: «Значит, ты никогда не сможешь быть счастлив».
Что значит жить моментом, воспринимать жизнь на молекулярном уровне. Это целое искусство, даже наука. Остановить прекрасное мгновенье мы не можем, но мы можем его прожить, прочувствовать во всю мощь своих душевных возможностей. Очень важно распознавать гармонию чудных моментов,  которых мы не замечаем за рутинными заботами, суметь почувствовать таинство жизни.
Уметь находить поэзию в повседневном, в житейской прозе. В юности это присуще почти всем, но с годами эта способность порастрачивается.
Хорошо об этом сказала Лорина Дымова:

 

 

А жизнь все длится, длится, длится –
И в этом счастье. И печаль.
Неистовою колесницей
Она когда-то мчалась в даль.

 

В даль, ту прекрасно-голубую,
Где солнце, пальмы и прибой,
Где, упоительно колдуя,
Валторны пели и гобой.

 

Но колесница подустала,
Теряя резвость и запал.
Даль серебриться перестала,
И у гобоя звук пропал.

 

И нам звезда уже не снится,
сияющая за плечом.
Что-что? Какая колесница?
Не понимаю, вы о чем?

 

Бредем тихонько вдоль дороги,
Не смотрим вдаль из-под руки.
А мимо дерзкие, как боги,
Летят младые седоки.

 

Мелькают праздничные лица,
Поют валторны, длится пир,
Как птица, мчится колесница.
И ярок свет. И вечен мир.

 

Я ещё хочу сказать, что дело не только в том, что с годами мы теряем многое — красоту, молодость, здоровье, что мешает нам наслаждаться жизнью и ухудшает её качество. Но тут может выручить такое качество как солипсизм. Как писал  Фёдор Сологуб:

Но что мне помешает
возвигнуть те миры,
которых пожелает
закон моей игры?

 

Мы сами можем расширить пространство своего существования путём воображения, творчества, философского взгляда на жизнь. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт. Как ты оцениваешь свою жизнь, такой она и будет. Всё субъективно.

 

Жить красиво можно и в хлеву,
если всё не очень наяву,
если назначаешь рандеву
ангелам, царевичам и звёздам,
если ты в последнем кураже
музу привечаешь неглиже,
если всё равно тебе уже,
если ничего уже не поздно.

 

Я иду навстречу по прямой
с писаною торбой как с сумой,
в двери ада как к себе домой,
вывезет кривая, Бог не выдаст,
чёрт не съест и недруг не предаст,
в руку кто-то камешек подаст,
и слежимся мы в единый пласт,
ибо жизнь подарена на вырост.

 

***
Так далеко до тебя — мне уже не дожить,
недолюбить до конца и тепла не дождаться.
Только и есть — что над чистым листом ворожить,
так, чтобы больше ни в чём тут уже не нуждаться.

 

В воздухе зимнем повеяло дальней весной.
Странно, что больше никто не почувствовал это.
Я научилась химичить с душевной казной -
из черноты добывать квинтэссенцию света.

 

Пусть заржавевший сезам уже не отворить,
словно окно или жилы, и в рай не податься,
но мне осталось такое богатство — дарить,
так, чтобы больше ни в чём тут уже не нуждаться.

(из моих стихов этого года)

 

Вот ещё пример из жизни.
Моё окно выходит в стену дома. Стало очень неуютно выходить на балкон.

 

 

Раньше меня прикрывали деревья, теперь эти окна, упёртые в меня, вид на автостоянку…

 

 

Но деваться некуда, надо как-то гармонизировать свою жизнь. Если нельзя изменить обстоятельства, то надо попытаться взглянуть на них иначе, под другим углом. И написалось вот такое стих-е:

 

Гляжу с балкона: в ряд автомобили.
Бензина вонь и след от колеса.
И нет деревьев, что меня любили,
заглядывая в окна как в глаза.

 

Напротив дом — нескромный соглядатай,
мне неуютно от его окон.
Дымит юнец патлатый и поддатый,
уставившись в упор на мой балкон.

 

Опять тоска-кручина посетила.
В дыму тумана не видать пути.
И в поисках хоть тени позитива
пытаюсь утешение найти.

 

А может, в этих окнах кто-то,
кто не похож на идиота,
а настоящий человек
и станет другом мне навек.

 

А вон на том автомобиле
приедут те, кто не забыли,
надежду выхватив из тьмы,
и скажут: здравствуй, вот и мы!

 

Унылые пеньки от спила
деревьев, что я так любила...
Но по весне на них ростки
взойдут, и робкие мостки
проложат к прошлому живому,
что отрезалось по живому.

 

И не важно, что не сбылось. Сбывшееся обретает собственное бытие — и уходит, а несбывшееся навсегда остаётся с нами и в совершенном нашем распоряжении: как хочешь, так его и лепи, как тебе взбредёт, так его и домысливай. Это и есть внутренняя свобода. Свобода от стереотипов мышления, от клише, чужих мнений.
Тут я дала слово Наде, её песне.

 

 

Раскрою нашу кухню: она даёт мне накануне список песен, которые подготовила к сегодняшнему вечеру, а я ищу, в какое место разговора их лучше вставить, чтобы они послужили какой-то иллюстрацией к той или иной мысли. В этот раз она спела старую очень милую песенку «А он мне нравится, нравится, нравится...». - Думала, ну куда её. А вот именно сюда, к независимости от расхожих обывательских представлений. Никогда не идти на поводу у чужих правил, чужих мнений. Важно только то, что мы сами думаем и чувствуем.

 

 

Качество жизни

 

Помню, как я сидела поздним вечером на веранде своей дачи (давно проданной и канувшей в Лету) и слушала голоса надвигающейся ночи: шорох трав и листьев, вспорхи птиц, шуршание ежовых ножек, стук падавших яблок.

 

 

Это были голоса жизни – ночной, скрытой, неведомой мне днём.

 

 

Вроде бы ничего не происходило: никаких событий, никаких веских поводов к стиху, но почему-то это запомнилось, отстоялось, осталось. Из таких отстоянных мгновений и состоит жизнь. Чем их больше – тем выше качество жизни.
Мы привыкли понимать под этим словосочетанием нечто другое: материальные блага, комфорт, но это всё оболочка, оформление жизни, но не главное в ней. Главное – наше ощущение её, острота и свежесть восприятия, яркость эмоций. От реальных событий, внешнего благополучия это мало зависит.
Вспомним, как мы были счастливы в детстве, в ранней юности – беспричинно, одной лишь самозабвенной радостью бытия. Потом наступает довольно длительный период машинального существования, когда человек занят учёбой, карьерой, обогащением или выживанием – кому как повезёт, когда он стремится к какой-то конкретной цели и идёт к ней, не замечая ничего вокруг. Поезд жизни мчится, и лишь мелькают перед глазами дома, перелески, чьи-то лица, закаты, рассветы, не успевая толком запомниться, запечатлеться в душе. И вот в какой-то момент поезд вдруг останавливается, и тебя оглушает звенящая тишина.

 

 

И ты замечаешь, что “жизнь, как тишина осенняя, подробна”, что она полна цветов и запахов, и начинаешь пить эту жизнь, как росинку с листа, по капельке, по глоточку.

 

 

И понимаешь, что счастье – это совсем не то, к чему ты так долго неудержимо стремилась, что оно всегда было тут, рядом, его можно потрогать, послушать, ощутить кожей. Голоса ночного сада. Запах сирени. Плечо любимого. Тёплая шёрстка собаки.

 

 

Поэт слишком хорошо знает, что такое жизнь, чтобы принять за неё инерцию существования. “Когда другие рассказывают о своей жизни, – писала Цветаева, – я всегда удивляюсь нищете не событий, а восприятия: ну, школа, ну, первая любовь, ну, женитьба. Ну а остальное? Остальное либо не числится, либо его не было”. Счастье – это полнота прожитого тобой мгновения.
Принято считать, что жизнь – это сплошная цепь утрат и разочарований, непрерывное расставание с иллюзиями детства и надеждами юности, непременный крах в конце и разбитое корыто в итоге. Жизнь всегда трагична, и даже те, кого мы считаем счастливыми, таят свои скелеты в шкафу. Но это – если воспринимать жизнь в её трагическом целом. А надо научиться воспринимать её на молекулярном, клеточном уровне, то есть на том, на котором она почти никогда не разочарует. Жить минутой, моментом. Есть такие счастливые натуры, вечные “очарованные души”, кто способен сохранить детское умение жить здесь и сейчас, кому дан талант одухотворять сиюминутное. Это дано А. Кушнеру:

 

Придёшь домой, шурша плащом,
стирая дождь со щёк.
Таинственна ли жизнь ещё?
Таинственна ещё.

 

 

Ларисе Миллер:

 

Неслыханный случай. Неслыханный случай:
листва надо мной золотистою тучей.
Неслыханный случай. Чудес чудеса:
сквозь жёлтые листья видны небеса.

 

 

Удача, и праздник, и случай счастливый:
струится река под плакучею ивой.
Неслыханный случай. Один на века:
под ивой плакучей струится река.

 

 

Это гениально умел Пастернак:

 

Ты спросишь, кто велит,
чтоб август был велик,
кому ничто не мелко,
кто погружён в отделку
кленового листа?..

 

 

И правда, кто? Кто или что рождает в минуты глубинных прозрений в нас это ощущение счастья, чуда? И так мало нужно для этого.
Даже Бродский, самый трезвый и хладнокровный из всех наших поэтов, ощущал это метафизическое чудо мгновения.

 

Что нужно для чуда? Кожух овчара,
щепотка сегодня, крупица вчера,
и к пригоршне завтра добавь на глазок
огрызок пространства и неба кусок.
И чудо свершится…

 

 

В. Маканин говорил, что он старается “жить моментом”. В. Жуховицкий призывал “остановиться, оглянуться”. Но можно ли научить этому, научиться счастью, поймать синюю птицу за хвост, пришпилить к бумаге солнечный зайчик?..
Вспоминали фильм «Розыгрыш», где два отца по-разному воспринимали качество жизни: один бежал к финишу дистанции, стремясь прийти первым, второй жил не спеша, со вкусом, наслаждался жизнью. Кто прав?
У меня было эссе «Образ счастья», навеянное последним мистическим рассказом Нагибина "Рассказ синего лягушонка"(меня поразила там мысль о том, что запомнится на том свете? Что главное в человеческой жизни, что остаётся в итоге ценного в ней?)

 

 

Нагибин  пишет там о своём новом рождении после смерти в облике лягушонка, с которым "случилось самое худшее из всего, что могло принести новое существование": он стал лягушкой с человечьей памятью и тоской.

 

 

Его мучила смертельная тоска по оставленной в той жизни любимой жене. И всё время возникала в памяти навязчивая картина: летний дождливый день. Застеклённая терраса дачи. Он с женой и собака эрдель. Дальше цитирую:
"Алиса лежала на тахте, к ней приставал щенок эрдель, требуя, чтобы его почесали. У них была такая игра: Алиса чесала его длинными ногтями по крестцу от шеи к обрубку хвоста, он изгибался, задирал морду и часто-часто колотил левой лапой по полу. А потом она говорила, словно про себя: "Надо Проше бородку расчесать", – и он тут же, жалко ссутулившись и поджимая свой обрубок, убегал и с грохотом забивался под стол, чтобы минуты через две-три появиться опять с великой опаской, тогда всё начиналось сначала. Это был ежедневный, слегка надоевший мне своим однообразием ритуал, но почему-то в тот день, когда мы погрузились в морскую пучину, я сказал себе на слёзном спазме: "Это и есть счастье. Когда-нибудь ты вспомнишь о нём." 
Это была автобиографическая вещь Нагибина, последнее, что он написал в жизни. В ней он с поразительной точностью предсказал свою смерть и характер своей смерти – всё так и случилось вскорости, и это невольно наводило на жутковатую мысль: может быть, и всё остальное – с этим посмертным превращением – он тоже угадал и предвидел? Завидев где-нибудь в пруду обычную лягушку, я вздрагивала и всматривалась в неё с каким-то мистическим чувством, словно надеясь углядеть в ней человечьи черты. Но главное, что меня поразило в рассказе, – не это. 
В жизни Нагибина с последней женой (они прожили с ней 30 лет) было столько всего замечательного: столько путешествий, старинных городов и храмов, дивной музыки и нетленной живописи, а образом счастья оказался мокрый сад, терраса и пальцы любимой, погружённые в завитки собачьей шерсти…

 

 

И я подумала: а что бы мне вспоминалось на том свете чаще всего, что бы стало моим навязчивым до боли образом утраченного счастья? И вспомнилось тоже такое обычное, будничное, простое, но от чего защемило сердце. 
Мы с Давидом гуляем поздним вечером по заснеженной Цветочной улице неподалёку от дома. Это был 91-й год. С нами маленький Дендик – ему всего годик. Это его первая зима, он бурно радуется снегу, вертится волчком, бегает от меня к Давиду и обратно. Я убегаю, он догоняет меня с радостным лаем. Мы с Давидом целуемся в свете фонарей. Это было так сказочно хорошо. Счастьем было всё: мои промокшие варежки, растрепавшиеся волосы, его запорошенная снегом ушанка, огоньки светящихся окон, пощипывающий морозец. Я не думала, что запомню эту минуту на всю жизнь, мне казалось, что таких минут у меня будет навалом, что так будет всегда. Но Дендика уже нет. Умерла бабушка, умер отец. Умер Давид. И от улицы той уже мало что осталось... 

 

 

Счастье – это не что-то из ряда вон выдающееся. Это то, что ты любишь, чем живёшь, чем дышишь, не замечаемое тобой, как воздух. До тех пор, пока не почувствуешь его нехватку и не начнёшь судорожно ловить губами памяти. 

 

Жизни осталось на донышке...
Радоваться весне,
греться на ласковом солнышке,
видеть тебя во сне.

 

Кутаться в мягкие тапочки,
летом дружить с землёй.
Птицы, деревья и бабочки
станут моей семьёй.

 

И говорю себе мысленно:
жизнь, ты всегда права.
Даже когда ты бессмысленна,
даже когда мертва.

 

Я вспомнила, как Давид не принял поначалу мой рассказ «Образ счастья», в котором я писала, как мы были счастливы в первые годы нашей жизни, вызывая в памяти призраки прежних дней, то лучшее в них, что будет потом вспоминаться на том свете, станет образом земного счастья. Я не могла тогда понять, что его задело и огорчило в моем рассказе. «А у меня такие минуты – каждый день», – сказал он мне с легким укором. Захлестнуло счастьем и стыдом. Я любила наше прошлое, самое первое, лелеяла юность нашей любви, а для него все это было в настоящем.

И тут снова пела Надя. Всеми любимую «Гроздья акации». О том, что уже не вернёшь... И чего не забыть.

 

 

 

Ничего не исчезает,
оно просто Где-то Там,
за лесами, за часами,
недоступное летам.

 

Где-то Там, где дали, были
и мечты под слоем тьмы,
есть все те, кто нас любили
и кого любили мы.

 

Это то, что не ветшает
и не тает словно снег,
видит, слышит, утешает
и целует нас во сне.

 

И приходит к нам слезами,
словно дождиком слепым...
Ничего не исчезает.
Тот кто любит — тот любим.

 

А потом мы пили чай и говорили каждый о чём хотел, у кого что на душе лежало.

 

 

Глядя на задумчивое лицо Лёши на этом фото, я вспомнила о его рассказе. Мы говорили о деревьях, о цветах, растениях, о том, что они чувствуют наше настроение и откликаются на него. И  Лёша рассказал нам свою историю — историю своей китайской розы. Она почти его ровесница — росла в кадке в доме сколько себя помнит. И неизменно цвела чудными алыми бутонами, радуя домашних.

 

 

Но после смерти мамы и бабушки цвести перестала. Не цвела много лет. Он описал это в своей книге.

 

 

Потом снова стала цвести. Но при переезде на другую квартиру розу обломали. Она долго болела. Но прошло три года — и зацвела снова. Тяга к жизни оказалась сильнее. Порой кажется, что нам многому есть чему поучиться у цветов, растений, животных, деревьев… Им известно что-то большее, чем нам.
 

Лёша рассказывает о своей розе

 

вот такие были бутоны!

 

вот такое дерево!

 

нет, даже такое

 

оно не пролезало в дверной проём

 

и… сломалось

 

все сочувственно слушали, болея за розу

 

слава богу, всё кончилось благополучно

 

Потом Надя пела о рябине, что хотела к дубу перебраться.

 

 

 

Лёша вспоминал о берёзе, что замёрзла под его балконом. Это стих-е особенно всех трогало.

 

Я снег люблю и не боюсь мороза. 
Но как-то ночью сильный был мороз. 
И от мороза умерла берёза. 
И мне, поверьте, жаль её до слёз...

 

А Давид очень любил ёлки. Ели, сосны.  Помню, как он лежал однажды в больнице, была хорошая погода, и я посоветовала ему погулять там во дворе. Но он не любил гулять один. - А мы будем вдвоём. Ты возьми мобильник и будешь рассказывать мне, что видишь вокруг. Мы будем как будто вместе...
Так родилось это стих-е:

 

Снег у ёлочки на ресницах…
И увидела, как во сне, -
ты гулял во дворе больницы,
сообщая в мобильник мне:

 

«Тут такие большие ели!
Я таких ещё не встречал...»
Как тебе в снеговой постели,
что там видится по ночам?

 

В каждой встреченной мною ёлке -
те больничные узнаю.
Как гуляли с тобою долго…
Жаль, мобильников нет в раю.

 

Но когда-то увидим сами,
облаками вдали слиясь, -
связь наладится с небесами,
неслучайная наша связь...

 

Я целую твои ресницы,
твой мобильник ношу с собой.
Расскажи, что тебе приснится...
Ну, до встречи. Пока. Отбой…

 

***

Наша самая первая ёлка
всё горит, огоньками слепя,
и пластинка поёт под иголкой:
«Если б не было в мире тебя...»

 

То, что кажется невыносимо,
оглушая молчаньем в тиши,
во вселенной горит негасимо,
освещая потёмки души.

 

Там огнями залитая сцена,
я кружусь, твои плечи обвив,
и ласкающий голос Дассена
всё поёт о твоей мне любви.

 

Как сидели с тобою на кухне,
как будили под утро лучи...
Никогда, никогда не потухнет
наша ёлочка в юной ночи.

 

 

Я не сказала ещё об одном члене нашей компании — Валентине. А не сказать о ней нельзя. Ибо она — и тот стержень, на котором многое в нашем клубе держится, и его изюминка, всегда добавляющая нечто незабываемое в его состав. У неё с собой всегда припасено и какое-то изысканное экзотическое блюдо, и свежая культурная новость, и  цитата в тему из любимого Искандера. Завсегдатай вернисажей, театральных и концертных премьер, она щедро делится с нами впечатлениями, спорит, восхищается, критикует и вносит свежую струю в наше общение, всякий раз оживляя обстановку. Да вы и сами это можете увидеть на снимках.

 

 

 

 

 

Валя цитирует понравившиеся строки из книги Маргариты Борцовой

 

да, я такая!

 

наша Валя

 

Вечер удался, пять часов пролетело незаметно. Из досадных нюансов был только сломанный стол — подломилась ножка, видимо, не выдержав груза угощений, но на другой же день Аркадий и Коля его починили, и теперь нам ничто не помешает снова за ним собраться уже в марте! До скорой встречи! 

 

 

Двенадцатая встреча здесь:  

https://www.liveinternet.ru/users/4514961/post470648291//

Первая встреча здесь

Предыдущая - здесь

 

 

1 февраля мы собирались на наше 11 занятие. Первое в новом году. Прошло, как всегда, замечательно. За это время мы сдружились, спелись, сложилась хорошая крепкая компания.

 

 

Я не нарадуюсь на наш клуб. Валя говорит каждый раз, имея в виду мою скрупулёзную подготовку к каждой встрече: «Подвиг! Подвиг!», не понимая, что мне это в радость, что мне этот клуб необходим как душевное прибежище, островок тепла и радости, оплот друзей, маленькая домашняя трибуна, где я могу высказать важные и дорогие для меня мысли, почитать стихи, поделиться прочитанным, услышать других, близких мне по духу людей, узнать, что у них произошло нового, интересного.
У нас был большой перерыв в общении по техническим причинам, накопилось много всего, мы никак не могли наговориться.

 

 

 

Первым делом, у нас по традиции - поздравления именинников и других виновников торжества. Деньрожденница у нас была в этот раз Людмила.

 

интеллигентность, элегантность, шарм — всё при ней

 

за именинницу!

 

мужчины ухаживают за дамами

 

Поздравления, тосты, подарки, стихи... Я читаю посвящение Людмиле:

 

В январе дни рожденья неярки -
нет цветенья и дачных плодов.
Но всегда наготове подарки -
в отрицание льдов и годов.

 

В отрицанье всего, что морозит,
навевает печальные сны…
Потому что душа-то ведь просит
и любви, и стихов, и весны.

 

В ней божественный двигатель вечен -
золотистый фонарик, гори!
Не беда, если мир обесцвечен -
мы раскрасим его изнутри.

 

Вот уже прибавляются сутки,
в тёплом доме покой и уют.
И любимые томики в сумке
пассажирам пример подают.

 

Будет жизнь со своими дарами,
раз Людмила — то людям мила.
И весна уже не за горами…
Поздравляем и любим! Ура!

 

«И любимые томики в сумке Пассажирам пример подают» - имелась в виду привычка Людмилы возить с собой в сумочке сборники любимых стихов и читать их по дороге на работу. Иногда ехавшие с ней рядом пассажиры заинтересовывались и читали с ней вместе. Единственный технарь среди нас, она любила поэзию самозабвенно.

 

Людмила рассказывает свои последние новости

 

Потом говорили о творческих успехах и новостях. У Лёши должны были вот-вот выйти альманахи с его публикациями: «Новый берег» с юмористическими стихами и ещё один альманах с его «Дворником».  (Первый к моменту написания уже вышел).

 

 

 

Редактор альманаха даже написала ему в восторге, что «Жванецкий отдыхает».
К месту вспомнились строки из книги Лорины Дымовой и Леонида Ветштейна, которые получила недавно от них в подарок из Израиля:

 

Алексей, и он же Лёха,
Часто парень‑выпивоха.
Но бывают Алексеи
И спасеньем для Расеи.
Для Расеи Алексей,
Что евреям Моисей…

Думаю, что наш Алексей — именно такой...

 

 

Кстати, хоть наш Лёха и не выпивоха, но тут грех было не выпить. За прошедший новый год и за новый, чтобы он всё хорошее сохранил и преумножил. Мой новый стишок послужил одновременно и тостом:

 

Тишком приходит Новый год,
снежком застенчивым опушен.
Как в будущее тайный ход,
гостинцем в одинокий ужин.

 

Мне с ним нескушно быть вдвоём.
Смычком по сердцу водит Муза.
Мы что-то тренькаем, поём,
и нет уютнее союза.

 

Как нас учил когда-то Блок -
воды, травы быть ниже, тише...
Что нам напишет снег-мелок,
что прошуршит год белой мыши?

 

Прощай, прошедшего свинья,
одно желанье на распутье:
моя земля, моя семья,
мои друзья - со мной пребудьте!

 

Чтоб лишь «ещё», а не «уже»,
чтоб не попасться злу на вертел,
чтоб, поднимая свой фужер,
ни в жисть не чокнуться со смертью.

 

У меня должен был вот-вот  прийти журнал «Нева» - декабрьский номер с моей подборкой, там стихи о Давиде. (Уже вышел). Вышла у меня ещё подборка в «Золотом Руне», в «Новом дне». За этот месяц я написала больше 20-ти стихов, которые обещала прочесть. А Надя - спеть песни. Надя — душа нашей компании.

 

Наденька

 

Она и стихи читала:

 

 

И пела:

 

 

У Нади песни — на все случаи жизни.

 

и весёлые

 

и грустные

 

каждую песню она проживает сердцем

 

а мы слушали и подпевали

 

У Аркадия опубликовали в журнале «Камертон» статью «Народные поговорки о религии и церкви». Он цитировал нам наиболее выразительные из них, а мы вспоминали наперебой, какие сами знали, дополняя его коллекцию.

 

 

Коля пришёл с 40-минутным опозданием, но был в этот вечер гвоздём программы. Принёс огромный рюкзак со своими артефактами старого  Саратова — все в рамочках, под стеклом, довольно много. 

 

 

 

Он оказывается много лет  фотографировал старый уходящий в прошлое Саратов, как это называется — артефакты: «проржавевшие амбарные скобы, истертые лестничные ступени, чугунные перила, деревянные резные коньки крыш…» Я совершенно случайно наткнулась на это сообщение в интернете.
- Коля, что ж ты молчал?!
- Да как-то разговора не было...
Вот такой скромник. Не так давно у него даже выставка была в нашей областной библиотеке. То, что Роман Мерцлин старался запечатлеть на своих картинах, Коля подсматривал и фотографировал в забытых богом уголках нашего города.

 

 

 

 

Когда он показал первый артефакт — все ахнули. Это было потрясающе!

 

 

Показывал, рассказывал, отвечал на вопросы. Это была целая лекция!

 

 

 

Некоторые снимки сделал Лёша, так что в кадр частично попала и я.

 

 

 

 

А один случай, рассказанный Колей, был настолько поразителен и метафоричен, что напоминал сказку Андерсена. Однажды он увидел уникальное дерево, которое обнимало соседний фонарь. В тот день у него не было с собой фотоаппарата, а когда он пришёл с ним позже — дерево уже срубили. Он так живо и образно представил нам эту картину, что всем она запала в память.

 

 

На другой день Надя написала об этом рассказ. А я — стихотворение:

Дерево и фонарь

Не найти, хоть город весь обшарь,
памятник такой под облаками:
дерево, обнявшее фонарь
тонкими ветвистыми руками…

 

Он стоял, высокий и прямой,
золотым подмигивая оком,
а оно листвой шептало: «мой»,
обвивая в трансе одиноком.

 

Дерево, влюблённое в металл,
на него мечтало опереться.
Высился фонарь как пьедестал,
этим светом было не согреться…

 

Стыли как от раны ножевой
льнущие ладони и лодыжки,
ибо был железный, неживой,
несмотря на искренные вспышки.

 

Так они стояли много лет,
изумляя встречных раз за разом,
слившиеся в общий силуэт,
но не совпадавшие по фазам.

 

Дерево засохло от тоски
и на фонаре на том повисло…
Что мне в этих сказках городских?
Нету ни морали в них, ни смысла.

 

Только вспоминается как встарь,
когда выть захочется белугой -
дерево, обнявшее фонарь,
словно перед смертною разлукой…

 

 

Продолжение здесь: https://www.liveinternet.ru/users/4514961/post467314049/

 

https://www.topos.ru/article/poeziya/bezglagolnaya...Z6sMpbQGmuMmO--RzLunSTb5TArQVA

 

 

https://podlinnik.org/literaturnyy-resurs/literatu...-medvedya-v-odnoy-berloge.html

 

 

https://podlinnik.org/literaturnyy-resurs/literatu...s/poslednee-stihotvorenie.html

 

 

 

 

 

 

http://noviden.tmdt.ru/katalog-vypuskov-zhurnala/n...novka-natalija-kravchenko.html

 

 

https://fablit.blogspot.com/

 

 

 

https://zolotoeruno.org/novoe/newsid/9214.aspx

Начало здесь

 

 

 

Какие книги можете вспомнить, где поднимается эта тема? Ну, об «Оливере Твисте» я уже говорила. Конечно, вспоминаются такие классические вещи как «Шинель» Гоголя, из которой мы все вышли, жалость к маленькому безобидному человечку, Достоевского «Униженные и оскорблённые», «Бедные люди», «Белые ночи», где культивируется это чувство, но это все знают ещё из школьной программы. Но есть у Достоевского ещё менее известный рассказ, «Честный вор»: https://ilibrary.ru/text/27/p.1/index.html, который  в сути своей несет  одну из основных тем «Достоевщины», а именно  - помощь и сострадание бедным человеком еще более несчастному и нуждающемуся  человеку. Небольшой рассказ, но вызывает целую гамму эмоций от противности до жалости, который под самый конец  довел меня до слез.

Очень сильный рассказ у Чехова  - «Скрипка Ротшильда».

 

Это о том, как у гробовщика Якова Иванова умирает жена, а вскоре умирает и он сам, завещая перед смертью свою скрипку еврею Ротшильду. Но дело здесь совсем не в сюжете, как обычно у Чехова. Главный герой рассказа — гробовщик. Смерть для него — источник дохода. Удивительная чеховская деталь: для мужиков и мещан он делает гробы на свой рост. Объясняется это просто: «выше и крепче его» никого в городе нет. Однако есть что-то жутковатое в этой подробности: словно всю жизнь он делает гробы для себя. Полная ему противоположность — флейтист Ротшильд, «рыжий, тощий жид». К нему гробовщик чувствует безотчетную ненависть, потому что «Ротшильд даже самое веселое умудрялся играть жалобно». Ротшильд боится Якова, но именно он почувствовал в своем враге то, что скрыто под налетом душевной черствости, — талант. Марфа, жена Якова, беззащитное и забитое существо, которое он просто разучился замечать, как старую мебель в доме, своей смертью открывает ему глаза. Он вдруг впервые видит свою жену радостной: ведь смерть для нее — избавление от такой жизни. Перед смертью она вспоминает минуты, когда была счастлива — «вот под той вербой у реки мы встречались с тобой... Бог дал тогда ребёночка — светленький, маленький, который сразу умер…» А он ничего этого не помнит. Его мысли всегда крутились только вокруг одного — польза, убытки, доход, расход… Но когда он идёт с похорон жены вдоль реки— он вдруг увидел эту вербу, уже состарившуюся, и всё вспомнил, и их, молодых, и свидания, и младенчика с белокурыми волосами...Смерть жены заставляет его задуматься о прошедшей жизни...  И что-то живое проснулось в его душе.

 

Скрипка - это часть его души, в существовании которой он сам себе не признается и которую почувствовал в нем Ротшильд, это талант, человечность, чуткость — словом, то, что на протяжении всей жизни им самим загонялось в угол и втаптывалось в грязь. Но все это живет где-то в глубине его существа, и в самые тоскливые минуты Яков берет в руки скрипку. Оказывается, что эта игра на скрипке и была тем настоящим, мимо чего прошла жизнь. Не доходы и убытки, не гробы, а удивительная мелодия остается после Якова в этом мире. И когда Яков почувствовал, что умирает, он передаёт скрипку  Ротшильду, которого он называл «пархатым»,колотил, а перед смертью, назвал братом. Ротшильд играет мелодию Якова, но выходит у него еще жалобнее. На тоску Якова накладывается еще и печаль целого народа.

 

«И эта новая песня так понравилась в городе, что Ротшильда приглашают к себе наперерыв купцы и чиновники и заставляют играть ее по десяти раз».
Однако Чехова нельзя пересказать, многое теряется. Это ещё в свое время Ю. Айхенвальд заметил: "Чехова меньше чем кого-либо расскажешь: его надо читать". Попробуйте пересказать «своими словами» "Скрипку Ротшильда". Что останется от рассказа?» Так что прочтите. Рассказ очень тяжёлый, но очень человечный.

 

 

Я бы назвала ещё «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары.

 

 

Что бы там про неё ни говорили - чернуха, садизм, гейство — всё это тут не главное. Это книга о великой любви и дружбе, любви родительской и братской, страстной и человечной. О любви — не важно, к кому, любая любовь, как писал Лорка — священна, о любви, какой она должна быть в идеале, нежной, жертвенной, самоотверженной, всепрощающей, бескорыстной. Особенно тронула последняя часть, написанная от имени Гарольда, как он продолжает любить Джуда — своего приёмного сына - и после смерти.
«Может быть он — это этот куст или вот этот цветок, или этот котёнок, или ребёнок, который бежит за мячиком, я начинаю больше любить всё, что вижу, и во всём, что вижу, я вижу его...». Это как у Пушкина - «печаль моя светла, печаль моя полна тобою». Жалость — это любовь со светлой печалью.

Есть ещё книга Моррисон Тони, которая так и называется «Жалость».

 

 

Лауреат Нобелевской премии по литературе Тони Моррисон - автор девяти романов, самый знаменитый из которых - "Возлюбленная". В 1988 году он принес писательнице Пулитцеровскую премию, а экранизация книги номинировалась на "Оскар" и была названа "одним из лучших фильмов десятилетия". Действие книги "Жалость" происходит в Америке XVII века. Хозяин фермы, затерянной в американской глубинке, заработав на торговле ромом, строит огромный дом, призванный стать райским уголком, но, заболев, умирает. Оставшиеся без мужчины четыре женщины - вдова, индианка-домоправительница и две афроамериканки (фактически рабыни) мужественно стараются сохранить дом, убеждая себя и окружающих в том, что они - одна семья. Но счастье в недостроенном доме невозможно...
Четыре женские судьбы в руках одного мужчины не столько по воле его, сколько по жалости и необходимости. Но вот разжались руки, собравшие их под одной крышей. И вроде бы у каждой есть шанс изменить все, даже несмотря на времена и нравы, вот только жалость, собравшая их, настолько пропитала все, что, по сути, стала ими. А закрыв книгу, чувствуешь себя пропитанной этой же жалостью, и мир вокруг, иначе, но столько же безжалостен. 
Литературный шедевр Стефана Цвейга – роман «Нетерпение сердца» - с необычайной   эмоциональностью рассказанная история о безнадежной любви парализованной юной красавицы к молодому австрийскому офицеру, способному сострадать ей, понимать ее, жалеть, но не способному ответить ей взаимностью… Однако сила ее любви настолько велика, что побеждает его нелюбовь. По этому роману был поставлен фильм «Любовью за любовь» с Максимом Матвеевым в главной роли. Вопреки расхожему мнению, что нельзя полюбить из жалости, в этом романе и фильме очень убедительно показано, что можно.

 

 

 

Кен Кизи, «Пролетая над гнездом кукушки» - там тоже это одна из главных тем.

 

Идея «Пролетая над гнездом кукушки» пришла к Кизи во время работы ночным санитаром в госпитале ветеранов. Он часто проводил время в разговорах с пациентами и не верил, что эти пациенты были ненормальными, просто общество отвергло их, поскольку они не вписывались в общепринятые представления о том, как человек должен себя вести. Опубликованный в 1962 году, роман имел немедленный успех, а в 1975-м Милош Форман снял одноименный фильм, получивший 5 премий «Оскар» и десятки других наград.
Главный герой Макмерфи, попавший в психиатрическую клинику из колонии, видит, как пациентов залечивают, убивая в них человеческое достоинство, остатки личности, и вступает в бой с медицинским персоналом, в частности, с садисткой-медсестрой.
Он мог вырваться оттуда, но жалость к этим людям заставляла его остаться и бороться за их спасение. Но силы были неравными, Макмерфи делают лоботомию и превращают его в овощ. Но его друг, из любви, из жалости к бывшему Макмерфи, душит его подушкой, чтобы в памяти людей остался тот, прежний, настоящий, весёлый, свободный и дерзкий.
И, кстати, похожий финал в книге Джона Стейнбека «О мышах и людях» - трагическая история двух сезонных рабочих во время Великой депрессии в Калифорнии.

 

 

Тотальная безработица и экономический кризис  гонят их найти своё место под солнцем. Наконец они устраиваются на какое-то ранчо, где их ждут всякие испытания. Это странная дружба. Один — молодой, смышлёный, амбициозный мужчина, другой — умственно отсталый богатырь, наделённый большой физической силой. Когда-то первый пообещал знакомой умирающей женщине ухаживать за ее умственно неполноценным приемышем, не подозревая, какими проблемами это для него обернётся. И когда тот, лаская женщину, несоразмерив свою силу, обнимая, нечаянно сворачивает ей шею, - он как ребёнок не отдаёт себе отчёта в своих поступках, то его друг, видя надвигающуюся погоню, толпу работников фермы, которая собиралась линчевать его подопечного, - тогда он, не имея возможности спасти, опережает их, убивая друга пулей в затылок, чтобы избавить от жестокой расправы. Это было убийство из гуманных побуждений, из жалости, чтобы пасти от худшей участи — быть растерзанным толпой, от мученической смерти
За этот финал — потрясающей катарсионной силы - Стейнбеку приписывали «пропаганду эвтаназии». В результате, книгу периодически запрещали в некоторых школах США. Да, жалость может принимать и такие формы…
Есть ещё книга «Жалость», повесть из времён гражданской войны, написанная В. А. Герасимовой, советской писательницей, первой женой А. Фадеева.

 

 

Есть ещё повесть Валерия Исхакова «Без жалости».

 

Но я её не читала и нигде не смогла найти никакой аннотации, так что даже не знаю, о чём она. Но в интернете её свободно можно читать.
Ну и ещё два своих стих-я на эту тему:

***
Мерцающий свет от далёких планет...
Но нету в них жизни и жалости нет.
Травой прорастает средь каменных плит
любовь лишь к тому, о ком сердце болит.

 

Кромешная ночь, далеко до зари,
но греет горячий фонарик внутри.
И грудь разрывает от сладкой тоски.
Так глас вопиющих пронзает пески.

 

Холодная бездна глядит свысока.
Любимый, болезный, щека у виска.
Бреду по аллее и как во хмелю
жалею, болею, лелею, люблю.  

 

*** 
Нестерильная жизнь своих горьких страниц не стирает. 
Стёрты в кровь ожиданья, улыбки, слова, миражи. 
Бог меня не простит, он за всё отомстит, покарает. 
Но ведь ты, ты меня пожалеешь, не правда ль, скажи? 

 

И меня не достанет вселенская буря и драка. 
Пусть всё рушится, чахнет и сохнет душа на корню, - 
каплю жалости этой в пустыне грядущего мрака, 
как волшебную бусинку, я за щекой сохраню.

 

 

По традиции мы вспоминаем поэтов, которые родились в день нашей встречи. Так вот сегодня родилась поэтесса Елизавета Кузьмина-Караваева, будущая знаменитая мать Мария, вошедшая под этим именем в историю французского Сопротивления.

 

 

Она родилась 21 декабря 1891 года. Потрясающая судьба, женщина-легенда. Напомню самые интересные факты её жизни.
Она пошла в газовую камеру вместо одной из отобранных администрацией лагеря женщин. В 1985 году ей посмертно было присвоено звание «праведник мира». Мы знаем её как поэта, публициста, философа. И как Женщину, в жизни которой огромную роль сыграл Александр Блок. Это была любовь всей её жизни. 

 

 

Вот стихи, которые он ей посвящал, тогда ещё 15-летней Лизе Пиленко:

 

Милая девушка, что ты колдуешь 
Черным зрачком и плечом? 
Так и меня ты, пожалуй, взволнуешь, 
Только — я здесь ни при чем.

 

Знаю, что этой игрою опасной 
Будешь ты многих пленять, 
Что превратишься из женщины страстной 
В умную нежную мать.

 

Но, испытавши судьбы перемены,— 
Сколько блаженств и потерь! — 
Вновь ты родишься из розовой пены
Точно такой, как теперь.

 

 

Любовь к нему, увы, неразделённую, она пронесла через всю жизнь  и  стала тем, кем она  стала, во многом благодаря этой своей великой непринятой, путеводной любви.
Однажды старшая двоюродная сестра повела Лизу на литературный вечер. Там выступали поэты-декаденты. Всё, что звучало в зале, было ей малоинтересно, не задевало сердца. И вдруг… выходит прекрасный юноша и читает: «По вечерам, над ресторанами...» Она потрясена. И записывает потом в дневник:
«В моей душе - огромное внимание. Человек с таким далёким, безразличным, красивым лицом. Это совсем не то, что другие. Передо мной что-то небывалое, головой выше всего, что я знаю. Что-то отмеченное... В стихах много тоски, безнадёжности, много голосов страшного Петербурга... Они не вне меня, они поют во мне самой, они как бы мои стихи. Я уже знаю, что ОН владеет тайной, около которой я брожу, с которой почти сталкивалась столько раз во время своих скитаний по островам этого города.
Спрашиваю сестру: " Посмотри в программе - кто это?" Отвечает:"Александр Блок".

 

 

Всё, она пропала. Не могла забыть, всё время думала.
Потом ей достали томик стихов Блока, и она поняла, что он — единственный, кто может ей помочь унять душевную смуту. «Стихи непонятные, но пронзительные, - от них никуда мне не уйти. "Убей меня, как я убил когда-то близких мне. Я всё забыл, что я любил, я сердце вьюгам подарил..." Я не понимаю... но и понимаю, что он знает мою тайну. Читаю всё, что есть у этого молодого поэта. Дома окончательно выяснено: я - декадентка»
Она узнаёт его адрес и идёт к нему на Галерную 41, чтобы получить от него ответы на мучившие её вопросы.

 

Галерная 41

 

дворовый флигель дома, где жил Блок

 

Не застаёт. Идёт во второй, опять не застаёт, не застаёт и в третий, но уже не уходит, а ждёт его бесстрашно в маленькой комнате с огромным портретом Менделеева, с какими-то большими вещами, с образцовым порядком во всём, пустынным письменным столом; ей кажется, что она в жилище не поэта, а химика.

 

кабинет Блока 

 

Но вот появляется вернувшийся домой поэт «в чёрной широкой блузе с отложным воротником,

 

очень тихий, очень застенчивый», и она выкладывает ему одним махом о тоске, о бессмыслице жизни, о жажде подвига. «Он внимателен, почтителен и серьёзен, он всё понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая». Сам Блок кажется ей страшно взрослым - «ему, наверное, лет 25». А она ещё гимназистка, ей едва  исполнилось 16.
Блоку же в этот период было вовсе не до новых знакомств. По словам В. Пяста, «состояние духа Блока в ту пору было трагическое».

Из воспоминаний Е. Кузьминой-Караваевой:

«Наконец собираюсь с духом, говорю всё сразу. "Петербурга не люблю, рыжий туман ненавижу, не могу справиться с этой осенью, знаю, что в мире тоска, брожу по островам часами, и почти наверное знаю, что Бога нет". Всё это одним махом выкладываю.
Он спрашивает, отчего я именно к нему пришла? Говорю о его стихах, о том, как они просто вошли в мою кровь и плоть, о том, что мне кажется, что у него ключ от тайны, прошу помочь.
Мы долго говорим. За окном уже темно. Вырисовываются окна других квартир. Он не зажигает света. Мне хорошо, я дома, хотя многого не могу понять. Я чувствую, что около меня большой человек, что он мучается больше, чем я, что ему ещё тоскливее. Меня поражает его особая внимательность, какая-то нежная бережность. Мне этого БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА ужасно жалко. Я начинаю его осторожно утешать, утешая и себя одновременно.
Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души там. Это не полудетская влюблённость. На сердце скорее материнская встревоженность и забота.  А наряду с этим сердцу легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска, большая жизнь, большое внимание, большая, обнажённая, зрячая душа».

 

 

Через неделю Елизавета получает письмо в необычном ярко-синем конверте. В письме - стихи:

 

Когда Вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите все о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту -
Что же? Разве я обижу вас?
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я - сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные речи о земле и о небе.

Право, я буду рад за вас,
Так как - только влюбленный
Имеет право на звание человека.

 

Её обидел, даже рассердил «поучающий», как ей показалось, тон стихотворения. Девочка, которая ощущала на сердце материнскую тревогу и заботу, не хотела, чтобы к ней обращались как к девочке. В письме была фраза, которая её задела: «Если не поздно, то бегите от нас, умирающих».
 «Не знаю, отчего, но я негодую. Бежать - хорошо же. Рву письмо, и синий конверт рву. Кончено. Убежала. Так и знайте, Александр Александрович, человек, всё понимающий, понимающий, что значит бродить без цели по окраинам Петербурга и что значит видеть мир, в котором Бога нет. Вы умираете, а я буду бороться со смертью, со злом, и за Вас буду бороться, потому что у меня к Вам жалость, потому что Вы вошли в моё сердце и не выйдите из него никогда».
Совету Блока Лиза тогда не последовала: не перестала любить поэта, хотя встреч с ним больше не искала.
Не по годам взрослая гимназистка произвела тогда сильное впечатление на Блока. Именно с такой девушкой могло быть связано ожидание действенной и жертвенной любви, о которой он мечтал в то тяжёлое для него время. И писал тогда жене, жизнь с которой не клеилась: «Кажется, ни один год не был ещё так мрачен, как этот, проклятый, начиная с осени... Мне надо, чтобы около меня был живой и молодой человек, женщина с деятельной любовью...»
Он смутно почувствовал в этой девочке внутреннюю силу, которой ему так не хватало для жизни... Лиза Пиленко с юных лет была борцом по натуре. Она никогда не мирилась с косностью, злом, несправедливостью, она умела рисковать. И не случайно в одном из своих поздних стихотворений писала:
«Не буду числить ни грехов, ни боли.
Другой исчислит. Мне же - только в бой».
Как это созвучно знаменитой блоковской фразе: «И вечный бой! Покой нам только снится".
Потом она вышла замуж, они иногда встречались с Блоком в общих компаниях, но встречи эти всегда были на людях, светские, семейные, и поговорить, как тогда, наедине, представлялось невозможным...

 

Тем не менее в одном из её стихов содержался довольно прозрачный намёк:

Хорошо, хорошо, отойду я теперь,
крепкий узел, смеясь, разрублю.
Но, Владыка мой тёмный, навеки, поверь,
что я та же и так же люблю.

 

Эти строки можно рассматривать как поэтическую перекличку с Блоком: «Я люблю Вас тайно, тёмная подруга юности порочной, жизни догоревшей...»

В ней было много энергии, она тяготилась бездействием. Ей хотелось какого-то живого, настоящего, большого дела. Она сочувствовала революционерам, которые жизни отдавали за счастье народа, за светлое будущее, а здесь, в их среде «ликующих, праздно болтающих» могли только умно и возвышенно говорить об их смерти.
Лиза разводится с мужем, уезжает на юг, занимается революционной деятельностью, потом в 1914 году возвращается в Питер и опять начинаются встречи с Блоком, во время которых они сидят в разных дальних углах комнаты, он за столом, а она — на диване, и говорят, говорят... о трагичности человеческих отношений, о стихах, «о доблестях, о подвигах, о славе», о смысле жизни. Эти разговоры очень помогали ей.
Последняя их встреча была весной 1915-го. Они говорили долго, до пяти утра. Он рассказывал ей о том, что теперь в литературном мире в моде общественность, добродетель и патриотизм, что Мережковские и ещё кто-то устраивают патриотические чтения стихов в закрытых винных магазинах, на углах больших улиц, для солдат и народа. Что его тоже зовут читать, потому что это гражданский долг. Он недоумевает.

 

- Одни кровь льют, другие стихи читают. Наверное, не пойду, - всё это никому не нужно. Она говорит ему, что он символ России. «Перед гибелью, перед смертью Россия сосредоточила на Вас все свои самые страшные лучи. И Вы за Неё, во имя её, как бы образом её сгораете. Таково Ваше высокое избрание - гореть!» 
"Александр Александрович неожиданно и застенчиво берёт меня за руку.
 - Знаете, у меня к Вам есть просьба. Я хотел бы знать, что Вы часто, часто, почти каждый день проходите внизу под моими окнами. Только знать, что кто-то меня караулит, ограждает. Как пройдёте, так взгляните наверх. Это всё.
Я соглашаюсь. Быстро прощаюсь. ПО СУЩЕСТВУ ПРОЩАЮСЬ НАВСЕГДА».

 

 

Как ответ на эту его просьбу родились её стихи:

 

Смотрю на высокие стекла,
А постучаться нельзя;
Как ты замерла и поблекла,
Земля и земная стезя.

 

Не жду ничего я сегодня:
Я только проверить иду,
Как вестница слова Господня,
Свершаемых дней череду.

 

Я знаю, - живущий к закату
Не слышит священную весть,
И рано мне тихому брату
Призывное слово прочесть.

 

Смотрю на горящее небо,
Разлившее свет между рам;
Какая священная треба
Так скоро исполнится там.

 

Вскоре Блок был мобилизован на фронт. У Гумилёва тогда этот факт вызвал ужас: «Ведь это всё равно что жарить соловьёв». Елизавета же пишет восторженное письмо Блоку, в нём восхищённые стихи, пишет, что рада за него, что гордится им.
Блок ответил несколькими строками, не разделяя её восторга: «Я теперь табельщик 13-й дружины Земско-Городского союза. На войне оказалось только скучно».

 

 

Она продолжает писать ему письма, в которых сквозь целомудренную святость и небесную ауру её любви прорывалась земная страсть и женская нежность.
"Милый Вы мой, такой желанный мой, ведь Вы даже, может быть, не станете читать всего этого. А я так хочу Вас, так изголодалась о Вас. Вот видеть, какой Вы, хочу; и голос Ваш слышать хочу, и смотреть, как Вы нелепо как-то улыбаетесь. Поняли? Даже я, пожалуй, рада, что Вы мне не говорите, чтобы я не писала: все кажется, что, значит, Вам хоть немного нужны мои письма. Любимый, любимый Вы мой: крепче всякой случайности, и радости, и тоски крепче. И Вы - самая моя большая радость, и тоскую я о Вас, и хочу Вас, все дни хочу.
Где Вы теперь? Какой Вы теперь?
Ваша Елиз. К.-К.»

 

 

Он не отвечает. С лета 1916-го переписка носит монологичный характер.

Последнее письмо она напишет ему из Петербурга 4 мая 1917 года: «Дорогой Александр Александрович, теперь я скоро уезжаю, и мне хотелось бы Вам перед отъездом сказать вот что: я знаю, что Вам скверно сейчас; но если бы Вам даже казалось, что это гибель, а передо мной был бы открыт любой другой самый широкий путь,- всякий, всякий,- я бы все же с радостью свернула с него, если бы Вы этого захотели. Зачем - не знаю. Может быть, просто всю жизнь около Вас просидеть.
Мне грустно, что я Вас не видала сейчас: ведь опять уеду, и не знаю, когда вернусь».
Она опять уехала на юг и уже не вернулась никогда...
 Блок не разделил любви Лизы. Временами он уставал от неё и тактично уклонялся от общения. Их жизненные и творческие пути расходились всё дальше. Но длительное время Кузьмина-Караваева была интересной собеседницей Блока. Она резко выделялась среди многих поклонниц поэта, разговоры их были душевными и доверительными. Его притягивало к ней сочетание широкой женской материнской души с аналитическим философским умом. Их многое сближало. Но когда один из исследователей спросил Ахматову, почему Блок не ответил на признания Караваевой, то получил ответ, исполненный женской беспощадности: «Она была некрасива — Блок не мог ей увлечься».

 

 

Искусство от любимого отречься
И в осень жизни в ветре холодеть,
Чтоб захотело сердце человечье
Безропотно под ветром умереть. 

 

Ну точно по-цветаевски:

Руки, которые не нужны
Милому — служат миру.
Доблестным званьем мирской жены
Нас увенчала лира.

 

Одна из основных тем поэзии Кузьминой-Караваевой — это забота о людях, жалость и жертвенная любовь к ним.

 

Пронзила великая жалость
Мою истомленную плоть.
Все мы - ничтожность и малость
Пред славой Твоею, Господь.
Мне голос ответил: "Трущобы -
Людского безумья печать -
Великой любовью попробуй
До славы небесной поднять". 

***
Пусть отдам мою душу я каждому,
Тот, кто голоден, пусть будет есть,
Наг - одет, и напьется пусть жаждущий,
Пусть услышит неслышащий весть.
От небесного грома до шепота,
Учит всё - до копейки отдай.
Грузом тяжким священного опыта
Переполнен мой дух через край.

***
И в эту лямку радостно впрягусь, —
Желай лишь, сердце, тяжести и боли.
Хмельная, нищая, святая Русь,
С тобою я средь пьяниц и средь голи...

 

Она уезжает в Анапу.

 

Анапа начала века

 

Там её избирают городским Головой. Начинается Октябрьская  революция. Елизавета вошла в Совет в качестве комиссара по делам культуры и здравоохранения. Но ее комиссарство длилось недолго: вскоре Анапа была захвачена белогвардейцами и над Кузьминой-Караваевой состоялся суд. За сотрудничество с большевиками и участие в национализации местных санаториев и винных погребов ей грозила смертная казнь. И лишь благодаря заступничеству группы русских писателей (М.Волошина, А.Толстого, В.Инбер и др.), которые в своем открытом письме величали Елизавету Юрьевну «русской духовной ценностью высокого веса и подлинности», ее приговорили лишь к двум неделям тюрьмы.
В 1923 году Елизавета, к тому времени вновь вышедшая замуж, с супругом, деникинским офицером матерью и тремя детьми, приехала с волной русских эмигрантов в Париж. Началась ее нелегкая жизнь в эмиграции, полная лишений и страданий.

 

 

На семью обрушилось горе: умерла младшая дочь. Кузьмина-Караваева принимает монашеский постриг. Ее нарекли - Мария. С тех пор она жила, действовала и выступала в печати под именем монахиня Мария, Мать Мария. 

 

 

Одев монашеское одеяние, Елизавета Юрьевна целиком отдалась благотворительной работе. Она открыла общежитие и столовую для русских безработных; ездила на шахты и заводы, где работали русские, и поддерживала морально и материально тех, кто в этом нуждался; ходила по притонам и вызволяла со дна нищих и пьяниц, возвращала их к нормальной жизни, посещала психиатрические больницы и освобождала тех из своих соотечественников, кто попал туда случайно. «Каждая царапина и ранка в мире говорит мне, что я мать», - делилась она с близкими. 

 

К каждому сердцу мне ключ подобрать.
что я ищу по чужим по подвалам?
Или ребёнка отдавшая мать
чует черты его в каждом усталом?

 

Она говорила: "Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет... На страшном суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных и поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключенного в тюрьме. И только это спросят".
Это была странная монахиня, постоянно конфликтовавшая с официальной церковью. Она умела столярничать, плотничать, малярничать, шить, вышивать, стучать на машинке, стряпать, доить коров, полоть огород. Она могла сутками не есть, не спать, любила физический труд, отрицала усталость, презирала опасность. Она вела жизнь суровую и деятельную: объезжала больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома, сама мыла полы, красила стены, отдавая себя до конца делу помощи ближнему. У неё было широкое понимание христианства и того, чем должны заниматься истинные христиане.

 

Вот голый куст, а вот голодный зверь,
Вот облако, вот человек бездомный.
Они стучатся. Ты открой теперь,
Открой им дверь в Твой Дом, как мир, огромный.

 

 

Она узнаёт о кончине Блока в 1921-м. Горе её было беспредельным. Потом от дизентерии умирает старшая дочь. Мать Мария стойко перенесла и этот удар судьбы. Началась Великая Отечественная война. С началом оккупации Франции Мать Мария налаживает связь с французским Сопротивлением. Она оказывает помощь антифашистам, укрывает беглых, советских военнопленных, спасает детей, выдает евреям ложные свидетельства о крещении - всем окружающим она внушает веру в победу Советской Армии над фашизмом, а после войны мечтает вернуться на Родину.
В феврале 1943 года гестапо арестовало Мать Марию и ее сына Юрия. Юрия отправили в Бухенвальд, где он погиб, а Мать Марию- в концлагерь Равенсбрюк.

 

в женском бараке концлагеря Равенсбрюк

 

Выжившие узницы концлагеря вспоминали о ней как о необыкновенно бесстрашной женщине, у которой можно было учиться мужеству: в жутких лагерных условиях она находила силы, чтобы выстоять. Когда одна отчаявшаяся сказала Матери Марии, что у нее «притупились все чувства, и сама мысль закоченела и остановилась», та воскликнула: «нет, нет, только непрестанно думайте; в борьбе с сомнениями думайте шире, глубже; не снижайте мысль, а думайте выше земных рамок и условий». Она ухаживала за больными, делилась скудным пайком со слабыми. И читала стихи, свои и Блока. Любовь к нему она пронесла через всю жизнь...
За неделю до освобождения лагеря Красной Армией, 31 марта, в Страстную пятницу 1945 года, монахиня Мария, русская поэтесса и публицист Елизавета Кузьмина-Караваева, была казнена. Она пошла в газовую камеру вместо отобранной фашистами девушки, обменявшись с ней курткой и номером.

 

В последний день не плачь и не кричи:
он всё равно придёт неотвратимо.
Я отдала души моей ключи
случайно проходившим мимо...

 

Торжественный, слепительный подарок -
Ты даровал мне смерть. В ней изнемочь.
Душа, сожжённая в огне пожара,
медлительно навек уходит прочь.

 

От хвороста тянет дымок,
огонь показался у ног,
И громче напев погребальный,
И мгла не мертва, не пуста,
И в ней начертанье креста –
Конец мой, конец огнепальный.

 

 

 

 

Эти стихи она написала задолго до гибели. Кто сказал, что поэты — не пророки? Это уже не поэзия — это кровь, это сердце, это дух. Заветом живым звучат ее стихи:

 

Я силу много раз еще утрачу;
Я вновь умру, и я воскресну вновь;
Переживу потерю, неудачу,
Рожденье, смерть, любовь.

 

И знаю, - будет долгая разлука;
Не узнанной вернусь еще я к вам.
Так, верю: не услышите вы стука,
И не поверите словам.

 

Но будет час, - когда? - еще не знаю;
И я приду, чтоб дать живым ответ,
Чтоб вновь вам указать дорогу к раю,
Сказать, что боли нет.

 

И вы придете все: калека, нищий,
И воин, и мудрец, дитя, старик,
Чтобы вкусить добытой мною пищи,
Увидеть светлый Лик.

 

Несколько лет спустя один из ее друзей, Георгий Раевский увидел во сне, как мать Мария идет полем, среди колосьев, обычной своей походкой, не торопясь. Он бросился   навстречу:
- Мать Мария, а мне сказали, что Вы умерли.
Она взглянула поверх очков, добро и чуть-чуть лукаво.
 - Мало ли что говорят люди. Болтают. Как видите, я живая.

 

 

И это возвращает нас к первой строке посвящённого ей стихотворения Блока: «Когда Вы стоите на моём пути, такая живая, такая красивая...»

 

 

 

Идти смеясь, идти вперёд,
тропой крутой, звериным следом,
и знать — конец пути неведом,
и знать — в конце пути — полёт.

 

Как удивительно совпала кандидатура поэта, родившейся в этот день, с нашей темой жалости — ведь именно жалость была всю жизнь её путеводной звездой, и в любви, и в материнской заботе о людях. Какое всё-таки это великое чувство. Больше, чем дружба, чем любовь.

 

 

Мы прощаемся, до следующей встречи — уже в новом году!

 

11-ая встреча здесь: https://www.liveinternet.ru/users/4514961/post467274048//?fbclid=IwAR1fTdP6dO0j2nHrAPiHB6QHLHvSGu4OAUZ-vPHHk3t3RNu94MoR05mPtQE