ПАРИЖ. Год 1878-ой

Поклонник искусства - посыльный Салона -
увидев актрису, вздохнул восхищённо:
"О, боже"...
Из шёлка - под розовой пеной гипюра -
светились открытые плечи, фигура
и кожа.
Богиня рождалась в обычной гостиной,
но - тон перламутра - впитала картина,
игру и
оттенки ещё полусонного солнца:
оно - этой женщины позже коснётся -
целуя.
Земной, недоступной, застенчивой, грешной,
с глазами - как ягоды спелой черешни -
и лани,
и золотом ярко охватит запястье -
браслет или луч, разделённый на части -
желаньем...
Посыльный недурно писал акварели:
пейзаж, натюрморт и каштаны в апреле -
быть может,
надеясь - когда-нибудь, где-нибудь, кто-то
оценит бесспорную точность работы -
и схожесть.
Он не был завистлив. И не был тщеславен.
Он просто смотрел на сияние в раме
и верил,
что хрупок, раним и особенно тонок -
цветок, образ женщины, слабый ребёнок -
и гений.
Он тронул поверхность и - чуть не заплакал:
отдать полотно, не покрытое лаком -
ужасно.
По счастью - один академик маститый -
хранит в кладовой ремесла реквизиты
и масло.
Его не убудет, а здесь, между прочим,
и влажность, и пыль, и неловкость рабочих:
при этом
хватает в Париже и неандертальцев -
то машущих тростью, то тычущих пальцем -
в портреты.
Посыльный решился: защита - не кража.
Художники в творческом ажиотаже
восторга
способны забыть о земле под ногами,
постели, еде и - проблеме с деньгами -
надолго.
Где взлёт - там паденье: конечно, обидно,
что бедность таланта - другим очевидна,
печально,
что тот, вероятно, не смог расплатиться -
за слой имитации внешней границы -
с реальным.
Здесь всё поправимо. Привычное дело.
Он блеск наносил осторожно, умело,
но прежде,
чем он осознал неизбежность развязки -
смешались абстракцией блики и краски -
в одежде.
Распад совершенства - в котором виновен -
страшнее прощанья с предавшей любовью:
на крики
сбежались служители, вышел хозяин,
уверенный - если уж кто и скандалит -
то критик.
Когда ситуация стала понятна,
директор вгляделся в потёки и пятна:
- С-с-с-скотина...
Я лично заверил - разумней и проще -
доставить заранее, пусть непросохшей,
картину.
Два дня до открытия - времени мало:
учесть освещённость, параметры зала
и место,
где сразу ясны колорит и фактура
не только работы - ещё и натуры -
прелестной.
Ты что сотворил, сумасшедший мерзавец?
Сам автор - пришёл бы накладывать глянец -
и, значит,
нетрудно представить последствия ссоры:
процесс, компенсации и репортёры
впридачу.
Любая реклама - бальзам проходимцам:
для нас реноме - это жизненный принцип
и кредо.
Надеюсь, ответно - за пакость такую -
художник тебя превратит в отбивную
к обеду.
Иди. Ты уволен. Без права пособья.
Но кое-что - я заплачу - при условье
приватном:
ты, дурень, причина и следствие драмы -
тебе и везти - и картину, и раму
обратно.
...понуро сутулясь, он брёл тротуаром:
его оправданья месье Ренуару -
ни к чёрту.
Кому-то нужны адвокаты и судьи,
но он - от судьбы уклоняться - не будет:
он мёртвый.
- Ко мне? Из Салона? Я думал - попозже.
Я вижу, что с вами приехал и возчик -
да, кстати:
быстрей доберёмся - быстрее закончу
и высплюсь хотя бы сегодняшней ночью -
в кровати.
Устал. И зачем вы заносите это?
Мой дом - не ломбард для храненья предметов:
как странно.
Запнулся. Помедлил. Сорвал упаковку.
И - точно слепой - обернулся неловко:
- А Жанна?!
И - выслушал. Скупо кивнул: - Я успею.
...молчали. Тянули лорнеты и шеи:
похоже,
под шёлком и розовой пеной гипюра -
светились - открытые плечи, фигура
и кожа...
Теперь - уже бывший - посыльный, опешив,
счёл галлюцинацией облик воскресший,
встал рядом,
твердя про себя: "Не бывает такого",
и - чувствуя близость тепла золотого -
и взгляда.
И спал в кладовой, реквизитом набитой,
вчера неизвестный, теперь знаменитый
художник:
он - создал за сутки из хаоса - разум
и он никому, ничего не обязан.
Не должен.
Актриса - на сцене посредственность - стала
синонимом сцены с высот пьедестала:
смотреть ей
с улыбкой на тех, кого переиграла
без роли: шагнув за холстом Ренуара
в бессмертье.
Посыльный? Он тоже судьбой не обижен -
его вспоминают и устно, и книжно -
в итоге.
В итоге - вы слышите звон колокольцев:
лукавое время над вами смеётся
и боги.
Смеются. Спешившая кисть Ренуара -
по памяти заново Жанну писала -
и в ритме,
опасном, как страсть - не покой созерцанья:
в ней - контур условней и краски обманней -
и слитней.
...В проёме дверей или раме портрета
стоит она, утренним солнцем одета,
не зная,
что там - за гипюром, шелками и кожей
пытается вырваться в свет и не может -
другая...



Светлана Барышева