4 декабря мы должны отдать дань памяти бойцам Красной армии, которые были подвергнуты пыткам, издевательствам, казнены, а также намеренно умерщвлены голодом и болезнями в польском плену в 1921–1922 годах. С такой заслуживающей внимания и общественной поддержки инициативой выступил блоггер «Живого журнала» Максим Акимов.

Официальная дата поминовения солдат, зверски уничтоженных Польшей в 1921–1922 годах, все еще не установлена, отмечает он. И потому пока единственной датой, которую можно считать знаковой в этой истории, является 4 декабря 2000 года. В этот день было заключено двустороннее соглашение между Россией и Польшей, согласно которому российский Государственный военный архив и польская Генеральная дирекция государственных архивов должны были совместно попытаться найти истину в данном вопросе на основе детального изучения архивов.

Попытка эта, увенчалась успехом лишь частично, «поскольку польская сторона стремится всячески уклониться от раскрытия достоверной информации и уйти от ответственности за это преступление», рассказывает Акимов.

А вот российские либералы, в том числе из пресловутого «Мемориала», напротив, восхваляют это «продуктивное сотрудничество». Типичный их представитель, Алексей Памятных, еще пять лет назад выражал удовлетворение тем, что российские и польские историки и архивисты после нескольких лет работы сумели подготовить совместное исследование «Красноармейцы в польском плену в 1919-1922 гг.».

Впрочем, даже из текста его статьи «Пленные красноармейцы в польских лагерях» следует, что в итоге поляки там говорили о своем видении вопроса – совсем отличном от позиции российской стороны. О чем «свидетельствует и наличие в сборнике двух отдельных предисловий — российского и польского».

Памятных приводит цитату российского профессора Г. Матвеева, представляющего российскую сторону: «Если исходить из среднестатистического, „обычного” уровня смертности военнопленных, который санитарной службой Министерства военных дел Польши в феврале 1920 года был определен в 7%, то численность умерших в польском плену красноармейцев составила бы порядка 11 тыс. При эпидемиях смертность возрастала до 30%, в некоторых случаях — до 60%. Но эпидемии длились ограниченное время, с ними активно боролись, опасаясь выхода заразных болезней за пределы лагерей и рабочих команд. Скорее всего, в плену умерло 18-20 тыс. красноармейцев (12-15% от общей численности попавших в плен)».

Проф. З. Карпус и проф. В. Резмер в предисловии польской стороны пишут: «Исходя из приведенных документальных данных, можно утверждать, что за весь трехлетний период пребывания в Польше (февраль 1919 — октябрь 1921) в польском плену умерло не более 16-17 тыс. российских военнопленных, в том числе около 8 тыс. в лагере Стшалкове, до 2 тыс. в Тухоли и около 6-8 тыс. в других лагерях. Утверждение, что их умерло больше — 60, 80 или 100 тыс., не находит подтверждения в документации, хранящейся в польских и российских гражданских и военных архивах».

«Эти согласующиеся между собой документальные оценки вместе с другими представленными в сборнике материалами, по-моему, закрывают возможность политических спекуляций на теме»,— удовлетворенно делает вывод Памятных. И тем самым вносит свою посильную лепту в попытку подтасовок с польской стороны.

Хотя бы потому, что вырывает цитату профессора Матвеева из контекста. Потому что Матвеев говорит: «если исходить из среднестатистического, „обычного” уровня», а есть все основания полагать, что он был куда выше среднестатистического «обычного». Вдобавок Матвеев указывает на «на неопределенность судьбы», по крайней мере, 50 тысяч советских военнопленных – помимо тех, кто попал в «среднестатистический уровень». И утверждает при этом, что «сложность проблемы заключается в том, что доступные в настоящее время польские документы не содержат сколько-нибудь систематических сведений о численности попавших в польский плен красноармейцев». Указывает Матвеев и случаи расстрела польскими военными пленных красноармейцев на месте, без отправления их в лагеря для военнопленных.

Не все однозначно и с цитатой польской стороны, точнее, с приведенными в ней данными, якобы «совпадающими» с российскими. Российская исследовательница Т. Симонова пишет, что цифры, которые называет З. Карпус, вообще нельзя принимать всерьез. Польский профессор, оказывается, определял количество погибших пленных красноармейцев в концлагере Тухоли на основании кладбищенских списков и актов смерти, составленных лагерным священником, в то время как священник не мог отпевать коммунистов (и, тем более, иноверцев – татар, башкир, евреев и т. д.). Кроме того, могилы умерших, по воспоминаниям очевидцев, были братскими, и зарывали туда без всякого счета.

В отчете о деятельности совместной делегации РСФСР и УССР, занимавшейся пленными, сообщалось, что «военнопленные в Польше рассматривались не как обезоруженные солдаты противника, а как бесправные рабы. Жили военнопленные в построенных германцами старых деревянных бараках. Пища выдавалась негодная для потребления и ниже всякого прожиточного минимума. При попадании в плен с военнопленного снимали все годное к носке обмундирование, и военнопленный оставался очень часто в одном лишь нижнем белье, в каком и жил за лагерной проволокой».

Русских пленных польские власти фактически не считали за людей. Например, в лагере в Стшалкове за три года не смогли решить вопрос об отправлении военнопленными естественных надобностей в ночное время. Туалеты в бараках отсутствовали, а лагерная администрация под страхом расстрела запрещала выходить после 6 часов вечера из помещений. Поэтому пленные «принуждены были отправлять естественные потребности в котелки, из которых потом приходится есть». Те же, кто выходил по нужде наружу, рисковали жизнью. Так однажды и случилось: «в ночь на 19 декабря 1921 года, когда пленные выходили в уборную, неизвестно по чьему приказанию был открыт по баракам огонь из винтовок».

Пленных систематически избивали, они подвергались глумливым издевательствам и наказаниям. В некоторых лагерях пленных заставляли вместо лошадей возить собственные испражнения, телеги и бороны на лесозаготовках, пашне и дорожных работах. По свидетельству полпреда РСФСР в Польше, «дисциплинарные наказания, применяемые к военнопленным, отличаются варварской жестокостью …в лагерях процветает палочная и кулачная расправа над военнопленными… Арестованных ежедневно выгоняют на улицу и вместо прогулок обессиленных людей заставляют под команду бегать, приказывая падать в грязь и снова подниматься. Если пленные отказываются ложиться в грязь или если кто-нибудь из них, исполнив приказание, не может подняться, обессиленный тяжелыми условиями своего содержания, то их избивают прикладами».

Справедливости ради, стоит указать, что таким же образом поляки расправлялись не только с нашими пленными, но и с поляками – коммунистам, которых тоже несколько тысяч умерло в тех же лагерях. В этой связи стоит привести очень любопытное свидетельство.

В письме начальника II Отдела (разведки и контрразведки) генштаба польской армии И. Матушевского генералу К. Соснковскому от 1 февраля 1922 года, посвященном проблеме побегов коммунистов из лагерей, указывается: «Эти побеги вызваны условиями, в которых находятся коммунисты и интернированные: отсутствие топлива, белья и одежды, плохое питание, а также долгое ожидание выезда в Россию. Особенно прославился лагерь в Тухоли, который интернированные называют «лагерем смерти» (в этом лагере умерло около 22 000 пленных красноармейцев)». Из этой оговорки можно судить о масштабах смертности в польских лагерях – что бы теперь ни говорили польские профессора вроде Карпуса и их российские подпевалы из «Мемориала».

В свете приведенных свидетельств по-другому начинаешь воспринимать традиционные заявления поляков и их российских либеральных друзей: «Каким же все-таки цинизмом надо обладать, чтобы поставить на одну доску смерть военнопленных от эпидемий в измученной и истерзанной непрерывной войной стране и хладнокровное, преднамеренное и обдуманное убийство десятков тысяч ни в чем не повинных людей в мирное время (это – о катынском расстреле. – Прим.KM.RU)?! Причем даже и не военнопленных, а вообще непонятно кого – войны-то ведь формально объявлено не было».

Отвечая в том же стиле, можно указать, что «каким же все-таки цинизмом надо обладать, чтобы поставить на одну доску мучительную смерть от голода, холода и болезней десятков тысяч простых людей, виноватых только в том, что они – русские, и заслуженное наказание для кучки откровенных врагов и преступников»?!

Но, в отличие от польских авторов, нам голыми лозунгами разбрасываться не пристало. И вышесказанное попробуем мотивированно подтвердить.

Начнем с пресловутых «жертв НКВД». Собственно, если даже безоговорочно поверить версии Геббельса, то в ее классическом варианте речь шла никак не о «десятках тысяч» поляках, а о 4000 человек. Разумеется, еще далеко не факт, что это именно сотрудники НКВД расстреляли их в Катыни в 1940 году, а не сами немцы в 1941–1942 гг. Тем не менее, справедливости ради приведем свидетельство Лазаря Кагановича, который уж точно ни с Геббельсом, ни с поляками сговориться бы не смог.

Так вот, согласно его словам, «весной 1940 года руководством СССР было принято вынужденное, «очень трудное и тяжело давшееся», но «абсолютно необходимое в той сложной политической обстановке решение» о расстреле 3196 преступников из числа граждан бывшей Польши. Согласно свидетельству Кагановича, приговорены к расстрелу были в основном польские военные преступники, причастные к массовому уничтожению в 1920–21 гг. пленных советских красноармейцев, и сотрудники польских карательных органов, «замазанные» преступлениями против СССР и польского рабочего движения в 1920-30-е гг. Кроме них, были также расстреляны уголовники из числа польских военнопленных, совершившие на территории СССР тяжкие общеуголовные преступления уже после своего интернирования в сентябре-октябре 1939 года, – групповые изнасилования, разбойные нападения, убийства и т.д.».

В отличие от вышеперечисленных категорий, жертвы польских лагерей Тухоли, Стшалково и прочих заслуживают куда большего сочувствия.

Во-первых, большая часть т. н. «красноармейцев» была обыкновенными крестьянами, в массовом порядке мобилизованными для тыловых работ и обслуживания обозов. Это был один из элементов «гениальной» деятельности товарища Троцкого по военному строительству: в средней стрелковой дивизии было до 40 тысяч т. н. «едоков» и порядка 6000–8000 «штыков». Некоторым оправданием для Льва Давыдовича может служить лишь то обстоятельство, что и у белых, и у тех же поляков количество «едоков» также обычно в несколько раз превышало число «штыков» и «сабель».

Так вот, после августовского (1920 года) прорыва на Вепше большая часть именно «штыков» и «сабель» пробились или в Восточную Пруссию, где были интернированы, либо в Белоруссию, к своим войскам. В данном случае я могу свидетельствовать, опираясь на воспоминания собственного деда, Александра Хрусталева, тогда – командира конно-пулеметного взвода 242-го Волжского полка Краснознаменной 27-й Омской им. Итальянского пролетариата дивизии. За эти бои по прорыву от варшавского пригорода Яблонной к Бресту он был награжден своим первым орденом Красного Знамени.

В плен же поляки забрали в первую очередь десятки тысяч обозников и тыловиков. Впрочем, доблестные шляхтичи не брезговали и отловом чисто гражданских лиц. Так, 21 августа 1920 года командование Северного фронта польской армии издало приказ об аресте и предании суду гражданских лиц, сотрудничавших с советскими властями. Всем начальникам гарнизонов предписывалось выявлять «всех жителей, которые во время большевистского нашествия действовали во вред польской армии и государства, поддерживая активную связь с неприятелем, развертывали агитацию в его пользу, создавая большевистские комитеты, и т. д.». Арестовывались также лица, в отношении которых имелись «основательные подозрения», но не было достаточно улик.

Тех, кого поляки могли счесть сознательными врагами своего государства – командиров, комиссаров, коммунистов (и, до кучи, евреев) – они убивали обычно сразу, что особо и не скрывали. А вот прочая «серая скотинка», никакой угрозы Речи Посполитой никогда не представлявшая, была обречена на долгое и мучительное вымирание.

Собственно, поэтому до сих пор и нет ясности с общим количеством «красных» узников польского плена. Хотя еще в 1921 году наркоминдел Г.В. Чичерин отправлял поверенному в делах Польши в РСФСР Т. Филиповичу ноту протеста на издевательское содержание российских пленных, в которой оценивал их количество в 130 тысяч – из которых 60 тысяч погибло. Это кстати, убедительный ответ на традиционный выпад современной польской (и российской либеральной) пропаганды. Мол, «если российская сторона так озабочена судьбой своих сгинувших на чужбине граждан, то кто мешал выяснить их судьбу сразу же после подписания Рижского мира в 1921 году. Не потому ли, что России глубоко начхать на каких-то «красноармейцев», от которых в истории уже и следа не осталось? А вот в качестве антикатынского «аргумента» они – в самый раз».

Как видите, это – неправда, и советское правительство поднимало этот вопрос еще в 1921 году. Другое дело, что польские власти во главе с Пилсудским и его наследниками на подобные ноты искренне поплевывали. А в послевоенные годы, когда Польша стала «братской социалистической страной», советским руководителям стало неудобно беспокоить своих варшавских товарищей по такому давнему вопросу. Те же, в свою очередь, не заикались ни о какой Катыни. Впрочем, едва стоило «старшему брату» дать слабину, как вполне коммунистические руководители ПНР в 1987–89 годах стали требовать от Горбачева ответить за Катынь. Горбачев в своей манере, естественно, не смог в итоге не «прогнуться», и первым выступил с «покаяниями».

Но даже у Горбачева хватило все-таки ума отдать 3 ноября 1990 году распоряжение, в котором, в частности, поручалось «Академии наук СССР, Прокуратуре СССР, Министерству обороны СССР, Комитету государственной безопасности СССР совместно с другими ведомствами и организациями провести до 1 апреля 1991 года исследовательскую работу по выявлению архивных материалов, касающихся событий и фактов из истории советско-польских двусторонних отношений, в результате которых был причинен ущерб Советской Стороне». Полученные данные использовать в необходимых случаях в переговорах с польской стороной по проблематике «белых пятен».

Как рассказывал КМ.RU депутат Госдумы Виктор Илюхин, такая работа действительно проводилась под руководством Валентина Фалина, и соответствующие материалы хранились в здании ЦК КПСС на Старой площади. Однако после августовских событий 1991 года все они якобы «исчезли», и дальнейшая работа в этом направлении была прекращена. «Ее, как мы считаем, необходимо возобновить, ибо судьба пленных красноармейцев – частичка истории нашего Отечества», – вполне резонно считает Виктор Илюхин. КМ.RU также считает необходимым проведение такой работы.

Максим Хрусталев
Источник: Kmnews

Факты KM.RU

«Помимо пленных красноармейцев, в польских лагерях находилось еще две группы российских пленных. Это были солдаты старой русской армии, которые по окончании Первой мировой войны пытались вернуться в Россию из немецких и австрийских лагерей для военнопленных, а также интернированные солдаты белой армии генерала Бредова. Положение этих групп также было ужасающим: пленные находились на подножном корму, не получали дров для обогрева и приготовления пищи. Помощь этим пленным со стороны западных государств польскими властями блокировалась. По воспоминаниям Циммермана, бывшего адъютантом Бредова, «в военном министерстве сидели почти исключительно пилсудчики, относившиеся к нам с нескрываемой злобой. Они ненавидели старую Россию, а в нас видели остатки этой России» (Симонова Т. Поле белых крестов // Журнал «Родина», № 1, 2007 г.).


Факты KM.RU

«Помимо пленных красноармейцев, в польских лагерях находилось еще две группы российских пленных. Это были солдаты старой русской армии, которые по окончании Первой мировой войны пытались вернуться в Россию из немецких и австрийских лагерей для военнопленных, а также интернированные солдаты белой армии генерала Бредова. Положение этих групп также было ужасающим: пленные находились на подножном корму, не получали дров для обогрева и приготовления пищи. Помощь этим пленным со стороны западных государств польскими властями блокировалась. По воспоминаниям Циммермана, бывшего адъютантом Бредова, «в военном министерстве сидели почти исключительно пилсудчики, относившиеся к нам с нескрываемой злобой. Они ненавидели старую Россию, а в нас видели остатки этой России» (Симонова Т. Поле белых крестов // Журнал «Родина», № 1, 2007 г.).