Все шире – круг за кругом – ходит сокол,
Не слыша, как его сокольник кличет;
Все рушится, основа расшаталась,
Мир захлестнули волны беззаконья;
Кровавый ширится прилив и топит
Стыдливости священные обряды;
У добрых сила правоты иссякла,
А злые будто бы остервенились.

Должно быть, вновь готово откровенье
И близится Пришествие Второе.
Пришествие Второе! С этим словом
Из Мировой Души, Spiritus Mundi,
Всплывает образ: средь песков пустыни
Зверь с телом львиным, с ликом человечьим
И взором жестким и пустым, как солнце,
Влачится медленно, скребя когтями,
Под возмущенный крик песчаных соек.
Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю,
Каким кошмарным скрипом колыбели
Разбужен мертвый сон тысячелетий,
И что за чудище, дождавшись часа,
Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.

Я думал, что в усадьбах богачей
Средь пышных клумб и стриженых кустов
Жизнь бьет многообразием ключей
И, заполняя чашу до краев,
Стекает вниз – чтоб в радуге лучей
Взметнуться вновь до самых облаков;
Но до колес и нудного труда,
До рабства – не снисходит никогда.
Мечты, неистребимые мечты!
Сверкающая гибкая струя,
Что у Гомера бьет от полноты
Сознанья и избытка бытия,
Фонтан неиссякаемый, не ты —
Наследье наше тыщи лет спустя,
А раковина хрупкая, волной
Изверженная на песок морской.
Один угрюмый яростный старик
Призвал строителя и дал заказ,
Чтоб тот угрюмый человек воздвиг
Из камня сказку башен и террас —
Невиданнее снов, чудесней книг;
Но погребли кота, и мыши – в пляс.
На нынешнего лорда поглядишь:
Меж бронз и статуй – серенькая мышь.
Что, если эти парки, где павлин
По гравию волочит пышный хвост,
И где тритоны, выплыв из глубин,
Себя дриадам кажут в полный рост,
Где старость отдыхает от кручин,
А детство нежится средь райских грозд, —
Что, если эти струи и цветы
Нас, укротив, лишают высоты?
Что, если двери вычурной резьбы,
И перспективы пышных анфилад
С натертыми полами, и гербы
В столовой, и портретов длинный ряд,
С которых, зодчие своей судьбы,
На нас пристрастно прадеды глядят, —
Что, если эти вещи, теша глаз,
Не дарят, а обкрадывают нас?

Будь у меня в руках небесный шёлк,
Расшитый светом солнца и луны...
Прозрачный, тусклый или тёмный шёлк,
Беззвёздной ночи, солнца и луны.
Я шёлк бы расстилал у ног твоих.
Но я — бедняк, и у меня лишь грёзы...
И я простираю грёзы под ноги тебе!
Ступай легко, мои ты топчешь грёзы...

***

Будь у меня тончайшие шелка,
Что небеса расшили серебром и златом,
Ночною тьмою и сияньем дня
С игрой тонов рассвета и заката,
Устлать твой путь я ими был бы рад.
Но беден я, и лишь свои мечты
Смиренно я кладу к твоим ногам.
Будь осторожна – по мечтам ступаешь ты.

Мир полон магических вещей, терпеливо ждущих, когда наши чувства станут острее.

Когда поток минут,
Что в гроб нас волокут,
Поворотится вспять
И мысли, что дурак
Мотал на свой колпак,
Придётся на начало размотать, -

Освободясь от пут
И мыслей и минут,
Я стану тенью вновь,
Тогда средь облачков,
Воздушных дурачков,
Быть может, встречу верность и любовь.

Плывущий юноша был
Красою русалки тронут,
Прижимаясь телом к нему,
Cмеясь, погружаясь в омут,
Она забыла в жестоком блаженстве,
Что даже любимые тонут.

Безумец, нашедший чашу с водой,
Чувствуя жажды гнет,
И рта своего не смочил, боясь,
Что луна его проклянет,
Стоит лишь сделать один глоток
И сердце его умрет.
Я в октябре тоже чашу нашел,
Как кость, была сухая она,
По этой причине безумен я
И ночи мои без сна.

Всё, что на свете грустно, убого и безобразно:
Ребенка плач у дороги, телеги скрип за мостом,
Шаги усталого пахаря и всхлипы осени грязной -
Туманит и искажает твой образ в сердце моем.

Как много зла и печали! Я заново все перестрою -
И на холме одиноко прилягу весенним днем,
Чтоб стали земля и небо шкатулкою золотою
Для грез о прекрасной розе, цветущей в сердце моем.

Бросить бы мне этот берег
И уплыть далеко -
В тот край, где любят беспечно
И забывают легко,
Где короли под дудочку
Танцуют среди дерев -
И выбирают на каждый танец
Новых себе королев.

И там, у кромки прилива,
Я нашёл бы заячью кость,
Дырочку просверлил бы
И посмотрел насквозь
На мир, где венчают поп и дьячок,
На старый, смешной насквозь
Мир - далеко, далеко за волной, -
Сквозь тонкую заячью кость.

I

Пятнистая кошка и зайчик ручной
У печки спят
И бегут за мной -
И оба так на меня глядят,
Прося защиты и наставленья,
Как сам я прошу их у Провиденья.

Проснусь и не сплю, как найдет испуг,
Что мог я забыть
Накормить их, иль вдруг –
Стоит лишь на ночь дверь не закрыть -
И зайчик сбежит, чтоб попасться во мраке
На звонкий рожок – да в лапы собаке.

Не мне бы нести этот груз, а тому,
Кто знает: что, как,
Зачем, почему;
А что я могу, несчастный дурак,
Как только просить у Господа Бога,
Чтоб тяжесть мою облегчил хоть немного?

II

Я дремал на скамейке своей у огня,
И кошка дремала возле меня,
Мы не думали, где наш зайчик теперь
И закрыта ли дверь.
Как он учуял тот сквознячок –
Кто его знает? – ухом повел,
Лапками забарабанил ли в пол,
Прежде чем сделать прыжок?

Если бы я проснулся тогда,
Окликнул серого, просто позвал,
Он бы, наверное, услыхал -
И не пропал никуда.
Может, уже он попался во мраке
На звонкий рожок – да в лапы собаке.

Печальный, гордый, алый мой цветок!
Приблизься, чтоб, вдохнув, воспеть я мог
Кухулина в бою с морской волной —
И вещего друида под сосной,
Что Фергуса в лохмотья снов облек,—
И скорбь твою, таинственный цветок,
О коей звезды, осыпаясь в прах,
Поют в незабываемых ночах.
Приблизься, чтобы я, прозрев, обрел
Здесь, на земле, среди любвей и зол
И мелких пузырей людской тщеты,
Высокий путь бессмертной красоты.

Приблизься — и останься так со мной,
Чтоб, задохнувшись розовой волной,
Забыть о скучных жителях земли:
О червяке, возящемся в пыли,
О мыши, пробегающей в траве,
О мыслях в глупой, смертной голове,—
Чтобы вдали от троп людских, в глуши,
Найти глагол, который Бог вложил
В сердца навеки смолкнувших певцов.
Приблизься, чтоб и я, в конце концов,
Пропеть о славе древней Эрин смог:
Печальный, гордый, алый мой цветок!

Дети Даны смеются в люльках своих золотых,
Жмурятся и лепечут, не закрывают глаз,
Ибо Северный ветер умчит их с собою в час,
Когда стервятник закружит между вершин крутых.
Я целую дитя, что с плачем жмется ко мне,
И слышу узких могил вкрадчиво-тихий зов;
Ветра бездомного крик над перекатом валов,
Ветра бездомного дрожь в закатном огне,
Ветра бездомного стук в створы небесных врат
И адских врат; и духов гонимых жалобы, визг и вой…
О сердце, пронзенное ветром! Их неукротимый рой
Роднее тебе Марии Святой, мерцанья ее лампад!

Дряхлое сердце мое, очнись,
Вырвись из плена дряхлых дней!
В сумерках серых печаль развей,
В росы рассветные окунись.

Твоя матерь, Эйре, всегда молода,
Сумерки мглисты и росы чисты,
Хоть любовь твою жгут языки клеветы
И надежда сгинула навсегда.

Сердце, уйдем к лесистым холмам,
Туда, где тайное братство луны,
Солнца и неба и крутизны
Волю свою завещает нам.

И Господь трубит на пустынной горе,
И вечен полет времен и планет,
И любви нежнее – сумерек свет,
И дороже надежды – роса на заре.

Ты все мои труды в сырой песок втоптал
У кромки чёрных чащ, где, ветку оседлав,
Горланит попугай зелёный. Я устал
От жеребячьих игр, убийственных забав.

Лишь солнце нам растит здоровый, чистый хлеб;
А я, прельщён пером зелёным, сумасброд,
Залез в абстрактный мрак, забрался в затхлый склеп
И там собрал зерно, оставшееся от

Дней фараоновых, - смолол, разжёг огонь
И выпек свой пирог, подав к нему кларет
Из древних погребов, где семь Эфесских сонь
Спят молодецким сном вторую тыщу лет.

Раскинься же вольней и спи, как вещий Крон,
Без пробуждения; ведь я тебя любил,
Кто что ни говори, - и сберегу твой сон
От сатанинских чар и попугайных крыл.

Луна в небесах ночных
Вращалась, словно волчок.
И поднял голову кот,
Сощурил жёлтый зрачок.
Глядит на луну в упор -
О, как луна хороша!
В холодных её лучах
Дрожит кошачья душа,
Миналуш идёт по траве
На гибких лапах своих.
Танцуй, Миналуш, танцуй -
Ведь ты сегодня жених!
Луна - невеста твоя,
На танец её пригласи,
Быть может, она скучать
Устала на небеси.
Миналуш скользит по траве,
Где лунных пятен узор.
Луна идёт на ущерб,
Завесив облаком взор.
Знает ли Миналуш,
Какое множество фаз,
И вспышек, и перемен
В ночных зрачках его глаз?
Миналуш крадётся в траве,
Одинокой думой объят,
Возводя к неверной луне
Свой неверный взгляд.

Мечтаньями истомлён,
Стою я - немолодой
Мраморный мудрый тритон
Над текучей водой.
Каждый день я гляжу
На даму души своей
И с каждым днём нахожу
Её милей и милей.
Я рад, что сберёг глаза,
И слух отменный сберёг,
И мудрым от времени стал,
Ведь годы мужчине впрок.
И всё-таки иногда
Мечтаю, старый ворчун:
О, если б встретиться нам,
Когда я был пылок и юн!
И вместе с этой мечтой
Стараясь, впадаю в сон,
Мраморный мудрый тритон
Над текучей водой.

Бейся лбом, ради денег терпя,
Наживай капитал,
Будто с грязною ведьмой тебя
Сатана сочетал;
А когда ты иссяк и устал,
Свёл тебя напослед
С той, кого ты с тоскою искал
Столько дней, столько лет.

Хоть ветер стар, но до сих пор
Играет он на склонах гор,
А я шагаю прямо в рай;
Мы с ветром старые друзья,
Ведёт нас общая стезя,
Которой миновать нельзя:
А там что царь, что нищий - всё едино.

Не потому, что кроток,
А просто - честней смолчать;
Сам знаешь, луженых глоток
Тебе не перекричать.
Признай своё пораженье
Пред наглостью наглеца,
Который врёт без зазренья,
Не напрягая лица.
Есть вещи важней победы,
Заманчивой со стороны;
Блюди же тайну и следуй
Примеру шальной струны,
Играющей средь развалин,
Вдали от ферм и свиней,
И будь душой беспечален, -
Хоть нет ничего трудней.

Не отдавай любви всего себя;
Тот, кто всю душу дарит ей, любя,
Неинтересен женщине - ведь он
Уже разгадан и определён.
Любовь занянчить - значит умертвить;
Её очарованье, может быть,
В том, что непрочно это волшебство.
О, никогда не отдавай всего!
Запомни, легче птичьего пера
Сердца любимых, страсть для них игра.
В игре такой беспомощно нелеп
Кто от любви своей и глух, и слеп.
Поверь тому, кто ведает финал:
Он всё вложил в игру - и проиграл.

"Нам, женщинам, известно изначала,
Хоть это в школе не преподают, -
Что красота есть каждодневный труд".

Не в кроне суть, а в правде корневой;
Весною глупой юности моей
Хвалился я цветами и листвой;
Пора теперь усохнуть до корней.

Я сшил из песен плащ,
Узорами украсил
Из древних саг и басен
От плеч до пят.
Но дураки украли
И красоваться стали
На зависть остальным.
Оставь им эти песни,
О Муза! Интересней
Ходить нагим.

Всадники скачут от Нок-на-Рей,
Мчат над могилою Клот-на-Бар,
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав кличет: Скорей, скорей!
Выкинь из сердца смертные сны,
Кружатся листья, кони летят,
Волосы ветром относит назад,
Огненны очи, лица бледны.
Призрачной скачки неистов пыл,
Кто нас увидел, навек пропал:
Он позабудет, о чём мечтал,
Всё позабудет, чем прежде жил.
Скачут и кличут во тьме ночей,
И нет страшней и прекрасней чар;
Кайлте пылает, словно пожар,
И Ниав громко зовёт: Скорей!