"Послушайте же наконец!.. Я открыл новый день. Это одно из самых великих открытий, а может, самое-самое… Я шел к нему через годы раздумий, наблюдений…
И вот оно пришло – тридцать второе!.."
Так Мюнхгау­зен-Янковский, чувствуя отчаянную "бедность земного бытия", датирует свое письмо 32 мая, но ему все кричат: "Такого числа нет!"
Все помнят "31 июня" Джона Пристли. 31 июня - Лунный день в Перадоре, где причудливым образом посредством зеркала происходили перемещения во времени.

Согласна - для чего-то очень значительного каждому нужен день, который не совпадает с календарем...


Одна из таинственных особенностей календаря русской поэзии в том, что дней в нем несколько больше, чем в обычном календаре. Например, в поэтическом ноябре Евгения Баратынского не 30 дней, а 31.

Я был любим, твердила ты
Мне часто нежные обеты,
Хранят бесценные мечты
Слова, душой твоей согреты;
Нет, не могу не верить им:
Я был любим, я был любим!

Все тот же я, любви моей
Судьба моя не изменила:
Я помню счастье прежних дней,
Хоть, может быть, его забыла,
Забыла милая моя, –
Но тот же я, всё тот же я!..

31 ноября 1825.

Под этим полным юношеской пылкости стихотворением стоит дата – "31 ноября 1825 года", и это не опечатка. Так датировал свое стихотворение 25-летний Евгений Баратынский, вписав в историю русской поэзии небывалое 31 ноября.

Можно долго спорить о том, ошибка это, розыгрыш или поэт был всерьез убежден в том, что именно такого числа не хватает для счастья его возлюбленной, – но есть альбом кузины Натали, где это число ясно обозначено рукой поэта. Есть самое авторитетное собрание сочинений Баратынского, подготовленное М.Гофманом в начале ХХ века, где под стихотворением "Я был любим, твердила ты…" стоит дата: 31 ноября.

При жизни поэта стихотворение не печаталось, поэтому трудно сказать, внес бы автор в публикацию правку или оставил бы нам эту загадку. И все-таки: могла ли дата быть шуткой поэта? Все-таки с датами поэты обычно не шутят. Кроме того, ноябрь 1825 года – не самое подходящее время для шуток: в стране траур по императору Александру I.
Личные обстоятельства также не могли располагать Баратынского к веселью. В том же ноябре 1825 года поэт писал другу: "Судьба для меня не сделалась милостивее… Теперь именно начинается самая трудная эпоха в моей жизни…" Да и не в характере Баратынского розыгрыши. Он говорил: "На Руси много смешного, но я не расположен смеяться…"
Не поверить и в случайную ошибку в дате. Евгений Абрамович был на редкость педантичным человеком. Рассеянностью не страдал. Все мемуаристы говорят о его ясном и строгом уме. "Едва ли можно было встретить человека умнее его", – вспоминал князь П.А.Вяземский.

Но ведь была же ОНА, кем "я был любим"... С вашего позволения, смею предположить ее имя...


Аграфена Федоровна Закревская (1799 - 1879). Литография Е. И. Гейтмана. 1827 г.
Зимой 1824 года Евгений Баратынский влюбляется в жену генерал-губернатора Финляндии Аграфену Закревскую (урожденная графиня Толстая), женщину редкой красоты и столь же редкостного безнравственного поведения (изменявшую мужу направо и налево), которая являлась, безусловно, центром местного общества.
Эта встреча на балу в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки) потрясла Евгения. Поклонница любовных похождений предстала перед ним не только в блеске своей красоты, но как женщина роковая и опасная. Она покорила не только поэта, но и его друга и сослуживца Н. В. Путяту, с которым Баратынский обменивался доверительными письмами. В них красавица именовалась условно-романтическими именами и прозвищами: Альсина, Магдалина или просто Фея.
(для справки: Николай Васильевич Путята (1802—1877) — писатель, из смоленских дворян. Служил в то время адъютантом генерал-губернатора графа Закревского в Финляндии; выйдя в отставку, был одно время председателем московского общества любителей российской словесности).
Денис Давыдов и Николай Путятин добились офицерского чина для Баратынского от генерал-губернатора Закревского. А рядом прелестница-жена губернатора кружила головы мужчинам. У нее были ярко-рыжие волосы, за которые Петр Вяземский (тоже влюбленный) называл ее "медной Венерой".
"Она — моя героиня, — писал Баратынский своему другу Путяте. — Стихов 200 уже у меня написано... Ты будешь подозревать, что я несколько увлечен... Но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно. Поэзия — чудесный талисман: очаровывая сама, она обессиливает чужие вредные чары..."
Да, поначалу Аграфена оказывала Баратынскому знаки внимания, но скоро стала обращаться с ним все небрежней, и вот однажды Евгений, "любви слепой, любви безумной тоску в душе своей тая", увидел рядом с ней нового фаворита. И еще одного. И другого, и третьего... Судя по всему, "Клеопатра Невы" - Закревская, насладившись одним поклонником быстро меняла на другого.
. . . . . . . . . .
В поклонниках Закревской был даже сам Александр Сергеевич Пушкин. ("Клеопатра Невы" - так назвал ее А.С. Пушкин в "Евгении Онегине"). Двеннадцать прекрасных стихотворений посвятил Закревской, с головой вовлеченный графиней в омут безумных страстей в 1827-28 годах. Имя Аграфена поэт включил в "Дон-Жуанский список". Писатель Вересаев отмечает: "Любовь была мучительная и бурная. Даже Пушкин, не новичок и не мальчик в любви, в смущении отступал перед сатанинской страстностью своей возлюбленной."

В порыве откровенности Баратынский, будучи уже женатым, признавался в письме другу Путяте:
"До сих пор еще эта женщина преследует мое воображение, я люблю ее и желал бы видеть ее счастливой".
"В Финляндии я пережил все, что было живого в сердце моем..." - такова была тоска по прежней жизни его души, по всему тому, что питало его поэзию. (Она навсегда, до конца жизни, осталась Музой поэта).

Поцелуй

Сей поцелуй, дарованный тобой,
Преследует мое воображенье:
И в шуме дня и в тишине ночной
Я чувствую его напечатленье!
Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой,
Мне снишься ты, мне снится наслажденье!
Обман исчез, нет счастья! и со мной
Одна любовь, одно изнеможенье.

И не только поэты выражали восторг перед графиней Закревской.
Композитор М.И. Глинка посвятил ей "Арагонскую хоту".
Художник Карл Брюллов отразил ее черты в знаменитой картине "Вирсавия".


По воспоминаниям современников, Иван Бунин увидел в одном частном собрании во Франции портрет Аграфены Федоровны Закревской и перенес черты графини в известный цикл своих рассказов "Темные аллеи": "На шейке у нее темным огнем сверкал рубиновый крестик, тонкие, но уже округлившиеся руки были обнажены, род пеплума из пунцового бархата был схвачен на левом плече рубиновым аграфом…" Аграф – Аграфена – драгоценность…


Вернусь опять к "исследуемому предмету". И так - нахожу: в августе 1825 года Закревская, прекрасная как никогда, приезжает в Петербург, где оказался и Баратынский, готова была, кажется, облагодетельствовать поэта куда большим вниманием, нежели прежде. И начался их тайный роман.
А в ноябре, после бурного Петербургского периода Закревская вернулась к супругу в Гельсингфорс, а Баратынский внезапно объявил о своей помолвке с умной и волевой Анастасией Энгельгардт. Узнавший об этом Пушкин был изумлен: "Правда ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум..."

Так что же это за день 31 ноября - день когда в сумерках прекращается цветное восприятие?
Евгений Баратынский не оставил нам аргументов в пользу своего 31 ноября. Но он, автор гениальных "Сумерек" (одного из лучших сборников стихов в русской поэзии), знал, как тянет нас в ноябре к освещенным окнам. И как мало надо для счастья. Иногда – всего лишь росчерка пера и обещания снега - как звон колокольчика - "Я был любим, я был любим!..."

* * *
Евгений Баратынский. Разлука.



Расстались мы; на миг очарованьем,
На краткий миг была мне жизнь моя;
Словам любви внимать не буду я,
Не буду я дышать любви дыханьем!
Я всё имел, лишился вдруг всего;
Лишь начал сон... исчезло сновиденье!
Одно теперь унылое смущенье
Осталось мне от счастья моего.