Я возвращался со всенощной…

Святые горы Антона Чехова

150-летие А.П. Чехова, которое исполняется 29 января 2010 г ., дает и особый повод пристальней поглядеть на то, какие узы связывают нынешние географические места, в силу разных причин ставшие территорией современной Украины, с жизнью и деятельностью великого русского писателя.

Многое связывает Чехова с благословенным Крымом, где у него была знаменитая Белая дача в Ялте, а также где он купил домик, в Гурзуфе для свой супруги, актрисы О.Л. Книппер-Чеховой, — на скале той самой бухты, в которую, рассказывают, прибыл Афанасий Никитин, возвращаясь из Индии.

Но прежде всего, на наш взгляд, речь следует вести о прекрасном, тихом и величественном Святогорье, которое и сам Чехов называл «донецкой Швейцарией», а нам же кажется, что Святые горы над Северским Донцом в сравнениях не нуждаются, поскольку вполне самодостаточны. Впрочем, для русского обывателя конца XIX века такое сравнение, видимо, имело смысл, если заставляло обращать дополнительное внимание на красоту родных южнорусских земель.

Следует вспомнить о Святогорской Успенской общежительной пустыни — мужском православном монастыре, появившемся на меловых отрогах Северского Донца в XVI в. К середине XIX века это был крупный духовный центр Слободской Украины и Донского казачества, принимавший до 15-20 тысяч паломников из всех губерний Российской империи во время церковных праздников и до 80 тысяч ежегодно. Тогда в нем обитало 300 монахов. В 1922 г . он был закрыт и возобновил свою деятельность после 70-летнего перерыва в 1992 г . В настоящее время это один из самых известных монастырей, в котором проживает более 100 монахов, популярное место паломничества, центр возрождения христианских традиций, а с 2004-го года — Лавра.

В путевом наброске «Перекати-поле» писатель пишет о Святогорске, который теперь находится почти на границе Донецкой и Харьковской областей: «Тропинка от монастыря до скита, куда я отправился, змеей вилась по высокому крутому берегу то вверх, то вниз, огибая дубы и сосны. Внизу блестел Донец и отражал в себе солнце, вверху белел меловой скалистый берег и ярко зеленела на нем молодая зелень дубов и сосен, которые, нависая друг над другом, как-то ухитряются расти почти на отвесной скале и не падать. По тропинке гуськом тянулись богомольцы. Всего больше было хохлов из соседних уездов, но было много и дальних, пришедших пешком из Курской и Орловской губерний; в пестрой веренице попадались и мариупольские греки-хуторяне, сильные, степенные и ласковые люди, далеко не похожие на тех своих хилых и вырождающихся единоплеменников, которые наполняют наши южные приморские города; были тут и донцы с красными лампасами, и тавричане, выселенцы из Таврической губернии».

Чудесное письмо! Мы привыкли к художественной прозе писателя: к рассказам, начинавшимся с Антоши Чехонте, к последующим его новеллам, знаменитым пьесам. А этот путевой очерк оказался словно на периферии читательского внимания. Ну что же, в полуторавековой юбилей хорошо бы вчитаться в то, во что должно вникать русскому человеку. Читаешь, и живые картины встают перед внутренним духовным взором, и эмоционально соприкасаешься с этими ласковыми южанами-греками… Можно ли быть неправославным человеком и так писать? Нельзя.

В Николин день, 9 мая, в Святогорском монастыре паломник Чехов «участвовал в крестном ходе на лодках», и об этом следующие строки писателя: «…Оба берега — один высокий, крутой, белый с нависшими соснами и дубами, с народом, спешившим обратно по тропинке, и другой — отлогий, с зелеными лугами и дубовой рощей, — залитые светом, имели такой счастливый и восторженный вид, как будто только им одним было обязано майское утро своею прелестью. Отражение солнца в быстро текущем Донце дрожало, расползалось во все стороны, и его длинные лучи играли на ризах духовенства, на хоругвях, в брызгах, бросаемых веслами. Пение пасхального канона, колокольный звон, удары весел по воде, крик птиц — всё это мешалось в воздухе в нечто гармоническое и нежное. Лодка с духовенством и хоругвями плыла впереди. На ее корме неподвижно, как статуя, стоял черный послушник».

Почему-то распространено мнение об атеизме Чехова, однако не только факт паломничества писателя в прославленную обитель, но и его личные указания в тексте могут нам помочь в понимании такого тонкого и интимного вопроса, как вера Чехова. Очерк, который мы фрагментарно цитируем, рассказывает о поездке писателя в Святогорский монастырь в дни, когда туда стекалось, по его же замечанию, до десяти тысяч народа. Вот самые первые строки очерка: «Я возвращался со всенощной. Часы на святогорской колокольне, в виде предисловия, проиграли свою тихую, мелодичную музыку и вслед за этим пробили двенадцать. Большой монастырский двор, расположенный на берегу Донца у подножия Святой Горы и огороженный, как стеною, высокими гостиными корпусами, теперь, в ночное время, когда его освещали только тусклые фонари, огоньки в окнах да звезды, представлял из себя живую кашу, полную движения, звуков и оригинальнейшего беспорядка…»

В наши дни на одном из корпусов санатория «Святые горы» в Святогорске имеется мемориальная доска с надписью: «Здесь в 1887 г . жил великий русский писатель Антон Павлович Чехов». А в городе Славянске по ул. К. Маркса в 1955 г . установлен бюст писателю. Наверное, это ответ дончан на такие его проникновенные строки: «Донецкую степь я люблю и когда-то чувствовал себя в ней, как дома, и знал там каждую балочку».

Литературоведы считают, что во многом общие, донецкие, истоки и у чеховского рассказа «Святой ночью», и вслед за ним написанной повести «Степь». И связаны они с путешествием 27-летнего Антона Чехова из Таганрога через степные южнорусские станицы в «необыкновенно красивое и оригинальное» место — монастырь «на берегу реки Донца». Антон Павлович писал родственникам: «В Звереве... вышел ночью из вагона, а на дворе сущие чудеса: луна, необозримая степь с курганами и пустыня; тишина гробовая... кажется, мир вымер... Картина такая, что во веки веков не забудешь».

А в знаменитой «Степи» писатель дал словно библейскую картину, будто бы перенеся ветхозаветных пастухов в южнорусскую донецкую степь.

«Символом первозданного времени выступают и две «совсем ветхозаветные фигуры» чабанов. Они стоят по краям отары, стражи вечно пасущихся в степях овец, с вечными караульщиками – собаками и вечным посохом в руках. Эти вневременные фигуры, дважды повторенный эпитет «ветхозаветный» открывают сокровенный, глубинный замысел Чехова, — вдумчиво считает исследователь Алевтина Чаадаева, и завершает наблюдение уже не ветхо-, а новозаветным образом. — Финал этого описания — пасхальный: «И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в полете ночной птицы — во всем, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни...»

Возвращаясь же к Святым горам, приведем свидетельство актера Михаила Чехова: «Брату Антону нужны были новые места и новые сюжеты, к тому же он стал подозрительно кашлять и все чаще стал поговаривать о юге, о Святых горах в Харьковской губернии…».

Описанное в очерке «Перекати-поле» путешествие Антон Павлович совершил в 1887 г ., будучи уже известным писателем. Возвращаясь в Москву из Таганрога, города, в котором он когда-то родился, Чехов полмесяца погостил у знакомых в Рогозиной Балке, небольшом хуторе Донецкого края (теперь это Луганская область) и уже в начале мая через Краматоровку (ныне Краматорск) прибыл в Славянск.

«Здесь духота, угольный запах. Извозчики отказываются везти ночью в Святые горы и советуют переночевать в Славянске, что я и делаю весьма охотно, ибо чувствую себя разбитым…» — сообщал в письме Чехов, снявший в частной гостинице номер за 75 копеек. — После спанья на деревянных диванах и корытах сладостно было видеть кровать с матрасом, рукомойник… Потягиваясь и жмурясь, как кот, я требую поесть, и мне за 30 копеек подают здоровеннейшую, больше, чем самый большой шиньон, порцию ростбифа».

Городок он описал так: «Город – нечто вроде гоголевского Миргорода; есть парикмахерская и часовой мастер, стало быть, можно рассчитывать, что лет через 1000 в Славянске будет телефон. …Дома выглядывают приветливо и ласково, на пример благодушных бабушек, мостовые мягки, улицы широки, в воздухе пахнет сиренью и акацией; издали доносится пение соловья, кваканье лягушек, гармоники….».

Из Славянска в Святые горы Чехов выезжал небольшими переулками, по его словам, «буквально тонущими в зелени вишен, жерделей и яблонь. Птицы поют неугомонно. Встречные хохлы, принимая меня, вероятно, за Тургенева, снимают шапки».

За кого бы «хохлы» ни принимали заезжего писателя, весьма ироничного к себе, поступали они, похоже, разумно, интуитивно чувствуя, с кем имеют дело.

Природа Святых гор очаровала Антона Павловича. В письмах к родным он писал с восхищением: «Место необыкновенно красивое и оригинальное: монастырь на берегу реки Донца у подножия громадной белой скалы, на которой, теснясь и нависая друг над другом, громоздятся садики, дубы и вековые сосны. Кажется, что деревьям тесно на скале и что какая-то сила выпирает их вверх и вверх… Сосны буквально висят в воздухе и, того гляди, свалятся. Кукушки и соловьи не умолкают ни днем, ни ночью…».

О святогорской поездке Чехов заключил: «Напоэтился я по самое горло: на пять лет хватит».

А вы были в южнорусских Святых горах, над Донцом?

Ангелина Демьянок