Джон Хо́йер А́пдайк (англ.John Hoyer Updike; 18 марта1932 года, Рединг, Пенсильвания, США — 27 января2009 года, Данверс, Массачусетс, США) — плодовитый американский писатель, автор 23 романов и 45 других книг: сборников рассказов, стихотворений, эссе.

Апдайк имел репутацию одного из лучших стилистов, пишущих на английском языке, обладателя очень богатого лексикона.

Действие произведений Апдайка происходит в небольших городках на северо-востоке США, в среде протестантов из среднего класса. Его заурядных, как правило, героев часто осаждают типичные для их круга проблемы семейного и религиозного свойства, в том числе порождённые супружескими изменами. Для Апдайка вообще характерно повышенное внимание к чувственной стороне межполовых отношений и к христианской проблематике. Продолжая традиции флоберовского реализма, Апдайк ярко, детализированно фиксирует подробности окружающего мира. Своё предназначение он видел в том, чтобы придавать аморфной повседневности «причитающуюся ей форму прекрасного».

Венецианские леденцы

Сколько будут наши наследники,
                           сбитые с толку,
в чужих пожитках запутавшись только,
ломать голову над тем, куда деть эти три
искусные имитации леденцов из стекла –
маленькие полосатые подушечки-пустышки,
сверкающие скрученные концы
                          как будто прозрачной бумаги?

Не будет ни подсказки, ни следа
того солнечного дня, купили их когда
в сверкающем магазине,
                          что несколькими дверьми
выше бара “У Гарри”, места,
                           где печалью так и веет
по всем свидетельствам из Хемингуэя.
Гранд-Канал тоже сверкал,
пока меньшие каналы лежали в тени,
словно змеи, высовывающие
                           свои мокрые языки
и скользящие на зеленые рандеву.

Опрятная продавщица, в своей надменной
итальянской пышности,
                           смерила взглядом нас,
американскую пару средних лет,
и оценила как несерьезных
                           покупателей, которые,
еще не оправившись от смены часового
                      пояса, крепко вцепятся в свои лиры
перед лицом какой-нибудь волшебной вазы
или неземного бокала,
                           ведь они могут разбиться
в багаже по дороге домой.

Но мы все-таки хотели что-нибудь,
                           что-нибудь маленькое…
Это? Нет… Десять тысяч, это сколько?
                           Потрясенные,
мы наконец решились. Она завернула
три стеклянных леденца, самое дешевое,
что было в магазине,
                      с исключительной осторожностью,
подобающей
королевским драгоценностям – материя,
клейкая лента и снова материя мелькали
под ее кроваво-красными ногтями,
плюс картонная коробка,
                           как для чертика из табакерки,
украшенная пестрыми ромбами, хотя
продавщица была явно огорчена,
                          проведя весь день на ногах
в ожидании импульсивного
богатого араба или маниакального японца.
Grazie, signor ... grazie, signora ... ciao.

Наши наследники, утомленные вещами,
                           не смогут понять,
как это маленькое воссоединение,
                           вновь собранный треугольник
из стеклянных, похожих на бумагу
                           скрученных концов,
вершит работу любви в подвальном этаже,
при зимнем свете, когда хозяин дома
мешает прозрачный клей и крепит
ловкую маленькую скобу,
словно чтобы сохранить
нетронутым то время, которое мы, живые,
провели в пуховой постели
в отеле “Еуропа э Регина”.

Полутени

И у теней свои сезоны есть.
Легкий узор, который почки кленов
отбрасывают на унылую лужайку,

имеет только отдаленное родство
с высокой и тенистой летней массой
с континуумом, на туннель похожим –

цвет черный, вымыт из зеленого,
                           глубоких луж,
над ними шаром вьется мошкара,
легка, как астролябия.

Истончена тень осени, она
наследственный Восток,
изношенный до розового красный,
                           изношенный до нити ворс.

Кажутся синими все тени на снегу.
                           Вот лыжник
ликует на вершине, видит он, как полюса
растягиваются к долине: так

каждой травинки стебель
                           проецирует другой
напротив солнца, и в болотах
сеть эта бесконечна,

как бесконечно мало
крылатое затмение, которое орел в полете
проносит над пустынною равниной.

А тени на воде! –
вот буковая ветвь, склонившаяся
                           над озерной рябью,
где золотом сверкают крупинки ила,

вот док стальной, и за него подвешена
подлодка, она колышется,
и трап ее от воздуха густеет.

И самые красивые, ведь их совсем не ждешь,
на сером серые полоски,
которые жемчужно-белое зимнее солнце,

низко висящее за голым лесом,
растягивает через дорогу от ствола к стволу,
как будто лестницу, что не ведет наверх.

Сжигая мусор

Ночь – гаснет свет, свободна нить накала
От атомы съедавшего заряда,
Жена уснула, дышит глубже, тонет
В болоте сна – о смерти думал он.

Здесь, в доме на холме, где жил ее отец,
Он смог почувствовать: за будущим земным
Листом прозрачного стекла стоит ничто.
И видел он всего два утешенья.

Одно – живительная полнота вокруг:
Пушистых облаков, камней,
                           набухших почек, почвы,
Той, что дает напор его рукам, коленям.
Второе – ежедневно мусор жечь.
Любил он жар и мнимую опасность,
И как во множество вчерашних новостей,
Салфеток, ниток, чашек и конвертов
Вторгались гипнотические языки порядка.

Дао на открытой трибуне стадиона Янки

Пропорция видна на расстоянии. Отсюда
занятые трибуны
и сами игроки, кажутся частью шоу:
соорудили фигуру зверя,
                          три изгиба дантовой розы
или китайскую военную фуражку
с искусным орнаментом из стеблей.
“Выпав из своей колесницы,
                      пьяный человек остался невредим,
потому что невредима его душа.
                           Он не знал о том, что упал,
потому он не поражен случившимся,
                           он неуязвим”
Вот также и “чистый человек” – “чист”
в значении непотревоженной воды.

“Не нужно разыскивать
пустошь, топь или чащу”.
Вполне понятные колебания
                          противоположного подающего,
небо, эта лужайка,
                           толстая поджаренная шея Мэнтла,
старики, которые в замене игроков видят
личное непостоянство,
зеленые перекладины,
                           мокрый камень – все это для меня,
как если бы император управлял
действом лишь движением глаз.

“Ни одному королю на троне
                           не познать радость мертвых”,
череп сказал Чжуан-цзы.
И мысль о смерти – это мятный леденец,
как только с гимна начинается игра
и щедро палит демократическое солнце.
Внутреннее Путешествие кажется
                           необсуждаемо долгим,
когда мальчишки покупают
                           порции фруктового льда,
и, недосягаемые, словно рай,
вспыльчивые и проворные лучшие игроки
замирают, пока Берра летит налево.

Прощаясь с очень маленькими детьми

Но в следующий раз они
                           не будут прежними. Их речь,
такую милую, нестройную чуть-чуть,
                           уже исправят.
И более скептичным станет взгляд,
теперь он подключен надежно к гулу жизни
из телевизора и разговоров уличных,
                           и алфавита,
культура загрязнит прозрачную
                           лазурь их глаз.
И это, наконец, понять заставит, как
важны все надоедливые тетки и соседи
(с их запахами сигарет и пота летом
и лицами как небо сквозь листву),
кто знал тебя с нуля, от самого начала,
                          и ворковал бессмыслицу свою,
когда ты не умел еще скучать,
                      когда не знал имен, и даже своего,
не знал, как щедрый мир все встречи
                          превращает в расставанья.

В дороге

Эта покорная рысца по коридорам аэропорта,
вгрызаясь в сэндвич Данкин Донатс на ходу,
эти гостиничные номера,
                           где телевизионный пульт
ждет у кровати, как пистолет самоубийцы,
эти часы полета, когда рубашек белых
владельцы сонные листают
                           важный толстый триллер,
и эти шведские столы на завтрак
                           в прерии отелей Марриотт –
эти места, где ты проездом,
                           становятся милей, чем дом.
Трехколесный велосипед в коридоре,
                           быстрый поцелуй жены,
капающий кран, нестриженый газон –
                           и это жизнь?
Нет, жизнь открывается в дороге, в ноутбуке,
чей гладкий экран мерцает
                          зеркалом темной королевы,
в отполированных ботинках,
                      выдающих желание сразить наповал,
и в отдаленной поездке,
                           в тряском приземлении
сквозь пелену облаков
                          на единственную полосу,
в конце которой такой же человек, как ты,
                           хранит Грааль.

С боку на бок

Дух имеет бесконечное число граней,
                           а тело
ограничено несколькими сторонами.
Есть левый бок,
правый бок, спина, живот,
                           а также соблазнительные
промежуточные стороны,
                          северо-востоки, северо-запады,
которые опрокидывают сердце
и вскоре препятствуют кровообращению
в одной или второй руке.
Но все же мы поворачиваемся каждый раз
с новой надеждой, веря, что сон
посетит нас здесь,
                          спустится подобно ангелу
под углом, установленным
                           секстантом нашей плоти
и наклоненным
                           к той недостижимой звезде,
сверкающей в ночи меж наших бровей,
                           откуда
проистекают мечты и удача.
Распрями
свои ноги. Разожми свою философию.
Эта кровать была изобретена другими;
                           знай, что мы отходим
ко сну не столько, чтоб отдохнуть,
                           сколько чтобы закружиться
на виражах иного мира.
Это вращение – наше путешествие.
Оно заканчивается,
может только закончиться, за углом,
куда мы поворачиваем,
но не знаем об этом.